* Каждый день приносит что-нибудь, подтверждая, что все люди – *ляди: то тебя в парткоме час «гребуть», то ты сам кого-то на наряде, то оперативка, как вертеп: отбиваешься от чьих-то вожделений. И хоть по ВЧ не видно тел, чуешь похотливость настроений. Привыкая к разному дерьму, ты не рвёшься в небо гордой птицей, а уже, готовый ко всему, ждёшь, когда подобное случится: то тебя насильники сгребут, то упьёшься сам раздолью власти. Из таких загрёбанных минут складывается нынешнее счастье. Чёрной философией полны наши дни, но в ней ли видеть драму?!. «Быть в парткоме в пять часов должны», – я читаю телефонограмму. После бани заглянул я в кабинет час отдать мыслительным процессам, посидеть с собою тет-а-тет, разгружаясь от дневного стресса, кой-какие мысли записать, рифму тиснуть – эликсир покоя! Всё партком смешал: «Гребёна мать! Как с напастью справиться такою. Не пойти нельзя: всесильный бог сотворит и без корысти слякоть; и хоть пил со мной вчера парторг, он сегодня может сделать пакость: за неявку выговор вкатать и чихвостить подло на собранье. Сам себе, конечно, я не тать, и плетусь в партком как на закланье. * Кабинет, обычный кабинет – отраженье нынешнего века: на стене громаднейший портрет в здравии живущего генсека; длинный стол под бархатным сукном, – кровь шахтёрская такого ж цвета; стулья вдоль стола, а под окном тумбочка, на ней лежит газета – в ней призывы к Маю, а сейчас бабье лето за окном в разгаре, и погода – просто высший класс! И поэтому парторг, должно, в ударе. Речь толкает скоро полчаса. А о чём, навряд ли, догадаться. Неопохмелённые глаза очень трезвыми хотят казаться. – «… Так сказать, Октяб великий ждёт коллектив наш. Есть такое мненье…» Парень из райкома не поймёт, смотрит, на лице недоуменье. Наш емеля мелет почём зря, сгрёб в едино планы и задачи: «Вахты трудовые Октября быть победными должны, а не иначе…» А вчера по пьянке, что порол? Он – парторг, и, знать, ему виднее и орал, что я, хоть не хохол, но ему я родины роднее. Господи! Почто ты дал хохлу, этому, глумиться так над нами?! Словно часовой, стоит в углу красное переходное знамя. Нас от вольных мыслей стережёт, от невольных, но ненужных тоже. Но любой, из здесь сидящих ждёт, что парторг свой трёп всё ж подытожит. Разойдёмся так и не узнав, для чего в парткоме нас собрали. Но «устав партийный есть устав! – и нельзя, чтоб на него насрали рядовые члены, так сказать, пусть и служб различных верховоды. «Надо, чтоб партийцы, грёб их мать, были нужной партии породы, слушали её и шли вперёд, и не надо, чтобы рассуждая». Вот за это самое народ, скромно говоря, и осуждает. И молчать бывает невтерпёж – приключилось так в Новороссийске. Но на власть, на нашу, не попрёшь, а попрёшь – не сыщутся огрызки. Говорят огонь там был и дым, кровь лилась по площади людская… * Час пятнадцать мы уже сидим. Есть ли польза? В целом – никакая! Как всегда. Уже все решены Ковалёвым новые кроссворды. Спит с открытыми глазами у стены Солонько с извечным видом гордым. Я в блокнот записываю текст, а зачем пишу совсем не знаю, ведь навряд ли встретятся мне те, кому эти строчки прочитаю. Чу! Парторг действительно замолк, вытер серый лоб непроизвольно. Не шумит, должно быть, целый полк, долгожданное услышав: «Вольно!» Воля!.. Все спешат отсюда вон. На свободу! Дальше от парткома! Не заменит никогда нам он притягательную силу дома. 1967 г.