/Из далёкой курсантской молодости/ Женька, Женька, Весенников Женька, нам удачи, хотя бы по жменьке! Ладно, я подожду, тебе надо скорей, мой дружище, любимый старлей. Мне лишь двадцать один. А тебе мы вчера и обмыли, и пропили тридцать. Офицеры, друзья твои, все – фраера, им причина была бы напиться. Не хочу, чтоб скатился до уровня их, чтоб тебя засосало болото, чтоб зачах и исчез из души твоей стих, и его заменила бы рвота. В этом *лядском гнезде, где житьё, как гнильё, в этом скурвившимся городке, где Сегодня проходит твоё и моё, на уставном мы все поводке. Тяжелее свинца наш казарменный быт. Мне отдушина – ваша семья, да ещё Антонина, её не забыл. Вам за всё благодарность моя. Но завёл я совсем о другом разговор. Тебе, Женя, печататься надо! В стол писать тебе, Жень, настоящий позор. Знаешь, это – совсем непорядок. Я пишу несусветную здесь чепуху. Для газет – про войну, про героев. Здешним бабам – о том, что у них на слуху и что может их радость утроить: про курсантскую жажду залезть к ним в постель и чтоб всё там случилось успешно. У тебя же такое наличие тем вызывает, я знаю, усмешку. Ты серьёзней и старше меня. Как поэт ты умней и намного мудрее. И тебе, Женя-Жень, мой сердечный совет – рви ты когти отсюда скорее. Это трудно, я знаю, товарищ старлей, – офицер ты, а не на гражданке. Но придумай ты что-то, хоть морду набей своему замполиту по пьянке. Ведь ему, что ты пишешь стихи, наплевать и брезглив к тем, кто званьем пониже. Я ж хочу, чтобы мир мог тебя почитать, как поэта, как автора книжек! Весна-1954.