Без стеснения, без всякой там условности Натали, дежурная подстанции, предложила мне себя всю полностью, словно позвала меня на танцы. Я сюда пришёл уже под вечер, чтоб на завтра выписать наряды. И довольный, что кругом порядок, был излишне я шутлив и весел. Зацепил коленом за колено. Но случайно! Безо всякой цели! А Наташа, видно, не полено, и по телу искры полетели. Загорелись и глаза и уши, и губу сначала прикусила. А потом: «Иосифич, послушай, если б я о чём-то попросила, ты откажешь или не откажешь? От волнения я даже заикаюсь». «Говори, я слушаю, что скажешь. Если я сумею, постараюсь». «Ты сумеешь! Это в твоей силе. На, возьми меня. Тебя хочу я. А откажешь, что же, промолчу я. Знаешь, меня многие просили. Но почти что всем я отказала. А Степаныч получил аж в ухо с обещанием домашнего скандала. Я сейчас одна, но я не потаскуха! Я тебя хочу. Возьми, не бойся. Посмотри, как тело трепыхает. О последствиях, того, не беспокойся, от меня никто ведь не узнает». * Мирно трансформаторы гудели за окном. А здесь как в гарной хате. У Наташи на мясистом теле был единственный лишь ситцевый халатик. Груди без бюстгальтера манили прелестью наивкуснейшей сдобы. И колени голые дразнили. Звали в необузданность утробы. «Ты, Наташа, если откровенно, просто чудо, но… я – твой начальник. И в другом бы месте непременно… Но, а здесь… пойми, как не печально, вынужден позорно отказаться. Знаю, это более, чем плохо. Заодно, хочу тебе признаться, что боюсь какого-то подвоха.» И ушёл, облизывая губы, не испив запретной медовухи. Мой отказ, по форме очень грубый, был, конечно, как удар для молодухи, если это не было курьёзом. Как она его преодолеет? На рабочем месте не сомлеет? Плоть –не шутка! – я почти серьёзно. Может всякое с Наташей приключиться. Как начальник, я за всё в ответе. Может надо было просто отшутиться? Или даже… Нет, теперь не светит. И назад не стоит возвращаться. Натали горда, мне нет прощенья. Как теперь мне с нею обращаться? Заслужил я сам ведь отвращенье. … Нелегка начальников папаха: нет инструкций для внештатных ситуаций. А мораль – такая штука, бляха, с ней в капкане можно оказаться. Вот и я ломаю мыслью череп: «Было бы ли лучше и вернее, если б смог переступить я через все сомнения мои, еврея, знающего, что любой мой промах будет оценён во много жёстче. Генетически храню в себе погромы, потому предвидения чётче». - * - Дома я, естественно, признался. Рассказал жене про всё, что было. «Ну, и ты, – спросила – отказался? И тебя Наташа не убила? Постарел ты, милый муженёчек! Молодой бабёнки испугался. Не уменьшился бы ты ни на кусочек, если б даже и не отказался. Да и мне была бы передышка. И не заревную, будь спокоен. Знаю, что ты предан, даже слишком..» «Слушай, что ты говоришь такое? Ты куда, любимая, толкаешь? Чтобы стал я до других охочий? Ты последствий что ль не представляешь?» ... Женщины! Понять вас трудно очень. Просто даже вовсе невозможно из-за несуразности поступков. То готовы ревновать безбожно и в сердцах любимого пристукнуть. То толкаете его на адюльтеры лишь бы мир в семье был вам обещан. Как непредсказуемость сверх меры характерна для любой из женщин! 1966 г.