Аня проснулась глубокой ночью от шума за дверью. Несмотря на перину и теплое одеяло, у нее моментально оледенели руки и ноги. Тело судорожно напряглось от животного ужаса, охватившего все ее существо. Она лежала так, не смея дышать, и прислушивалась к тому, что творилось сейчас за дверью квартиры. Она не слышала звука мотора под окном, и это уже было добрым знаком. Значит там не стоит воронок. Водитель воронка никогда не глушит двигатель. Она услышала, как с треском распахнулась дверь парадной, затем чьи-то медленные, очень медленные и тяжелые шаги забухали по лестнице вверх. Бух, бух, бух… Ей казалось, что это сама ночь воплотилась в создание тьмы и теперь приближается к ней, именно к ней, чтобы забрать ее душу. Очень хотелось перекреститься, но руки не слушались. Аня зажмурила глаза, боясь, но все равно судорожно вслушиваясь в ночь и шаги за дверью. Ужас мучительно медленно поднимался все выше и выше по лестнице. Вот шаги остановились около двери ее квартиры, и дверной звонок расколол ночную тишину на миллионы звенящих осколков. Ее дверной звонок. Дальнейшие действия девушки были продиктованы паникой, а не разумом. Она подскочила в своей постели от неожиданности и непереносимого страха, когда звонок снова и снова звонил, врезаясь в мертвую тишину дома. Она вскочила с постели и, как была, в одной ночной сорочке пошла к двери. Ужас пугал, но манил к себе. Все, что угодно, лишь бы этот звон, наконец, прекратился!!! Когда Аня дошла до двери, звонки прекратились, и она услышала, как что-то тяжелое, скользнув по двери, с глухим стуком рухнуло на пол за входной дверью. Аня колебалась. Звонок больше не звонил, можно было вернуться в свою комнату и попытаться уснуть. Но она просто не могла бы сейчас сделать хоть шаг от двери. Для того, чтобы разорвать оковы страха, ей было необходимо открыть дверь. Открыть, даже если этот поступок принесет ей смерть. Непослушными пальцами она с трудом отперла входную дверь и приоткрыла ее совсем немного. Около ее двери темнела какая-то большая неподвижная куча, похожая на груду старого тряпья. С минуту Аня разглядывала этот пугающий предмет, над которым как будто витал ангел смерти. Она не могла разглядеть, что это такое, но болезненное любопытство, замешанное не страхе, заставило ее довериться осязанию. Аня протянула руку и тут же в ужасе отдернула ее, почувствовав исходящее от предмета тепло, а пальцы ее угодили во что-то мокрое и липкое. Если бы голос у нее не отнялся от страха, она закричала бы, но она только таращилась на это, не смея вздохнуть. И вдруг куча пошевелилась и тихо застонала. Глаза Ани, привыкшие к темноте, разглядели светлое пятно и распознали кисть человеческой руки. Значит, около ее двери лежит человек, который жив, но, скорее всего, потерял сознание. Больше из страха, что человека увидят соседи и донесут куда надо, чем из милосердия, Аня, напрягая все свои силы, втянула человека внутрь и заперла входную дверь. Мысли заработали быстро и лихорадочно. Аня не размышляла, зачем она это делает. Она просто совершала такие привычные и обыденные действия. Сначала она плотно закрыла двери в комнаты, чтобы малейший лучик света не вырвался и не был замечен с улицы. Потом привычно отыскала коробку с хозяйственными свечами и лежащий там же коробок спичек, чиркнула и поставила свечу в подсвечник, который всегда стоял в прихожей на случай внезапного отключения электричества, что было совершенно обычным явлением. И только теперь она решилась посмотреть на человека, которого так поспешно и неосмотрительно втащила в свою дверь. На полу ее прихожей лежал крупный мужчина, одетый в овчинный тулуп. Плечо тулупа влажно поблескивало от крови. Аня перевернула мужчину и заглянула в его лицо. Сразу бросилась в глаза неестественная сероватая бледность человека и обозначившийся зеленоватый треугольник около губ и носа. Аня вспомнила свои недолгие курсы медсестер, которые их всех заставляли проходить на работе. Судя по всему, мужчина был без сознания и вполне мог скоро умереть. «О, Боже, а если он умрет в моей квартире», подумала девушка. Именно эта мысль окончательно прогнала все ее сомнения и заставила действовать. Сперва Аня распахнула тулуп и осмотрела рану. Рана была в левом плече, но очень высоко, так что, пуля вряд ли могла задеть важные органы. Теперь надо было осмотреть противоположную сторону плеча. Аня, напрягая все свои силы, сняла тулуп с плеча. Мелькнула мысль: «Господи, как же я смогла его затащить в квартиру?» Насколько она могла рассмотреть, сзади тоже было отверстие. Значит, пуля в его теле не осталась. Тулуп был мокрым от крови. Аня не могла даже предположить, сколько же крови в него впиталось и насколько возможно еще его спасти. Быстро метнувшись на кухню, Аня в темноте нашарила коробку с аптечкой и большой мясницкий нож. Этим мясницким ножом она попыталась разрезать одежу, чтобы лучше осмотреть рану, но в тот момент, когда она, с испачканным об окровавленную одежду ножом в руке стояла над мужчиной, его веки дрогнули и поднялись. Мужчина с ужасом уставился на свою спасительницу, но сил у него хватило только для того, чтобы с трудом прошептать: - Ты…. Кто? - Я Ваше спасение, если не будете мне мешать. Вы упали возле двери моей квартиры, помните? В знак согласия он опустил ресницы и снова посмотрел на девушку. - Вы ранены, но рана не опасная. Мне надо понять, сколько крови Вы потеряли, а затем перевязать Вас. - Ты… доктор? - Нет, но я проходила курсы медсестер. Разве Вы не знаете, что сейчас это обязательно для всех служащих женщин. Без этого мне бы не выдали продуктовые карточки. Аня продолжала еще что-то лихорадочно болтать, разрезая и разрывая поддавшуюся, наконец, одежду. Пальцы скользили, липкие по липкой от крови одежде, добротная ткань не сдавалась. Собственный голос, казалось, придавал ей силы. Мужчина попытался пошевелиться, но стал стремительно бледнеть, и Аня остановила его движение, боясь, что сейчас он снова потеряет сознание. Наконец она смогла высвободить его из одежды, повернула его на бок и сунула в пальцы здоровой руки ватку, смоченную нашатырем, велев нюхать, если он почувствует приближение беспамятства. Теперь работа пошла лучше. Аня промыла обе ранки и забинтовала плечо, истратив почти все запасы бинта. Еще раз сбегав на кухню, она достала из тайничка драгоценные запасы коньяка, хранившиеся непонятно для каких случаев, так как Аня крепкого не пила, а гостей у нее не бывало. Поднеся горлышко бутылки к пересохшим губам раненного, Аня заставила его глотнуть. - Это придаст Вам силы. Сейчас нам предстоит непростое дело: надо встать и дойти до постели. Я смогла Вас втащить в квартиру, хотя мне самой непонятно, как у меня это получилось, но теперь я совершенно выбилась из сил. Все что смогу для Вас сделать – подставить плечо, чтобы Вы смогли на него опереться. Ну что, готовы? Давайте руку! Очень медленно и осторожно, с напряжением всех оставшихся у них сил, эти двое справились с непростой задачей. Где-то посреди дороги Ане показалось, что он сейчас снова потеряет сознание. Она остановилась и быстро сунула ватку с нашатырем в самый нос незнакомца. Он дернул головой, но явно пришел в себя. Устроив раненного в своей постели, Аня вышла из комнаты и пошла в ванную. Несмотря на холод и ледяную воду, она включила душ и смыла с себя кровь. Испачканную рубашку она сняла и решила сжечь в буржуйке. Надев висевший на крючке старый стеганый халат, Аня взяла ведро и тряпку, наполнила ведро водой и пошла замывать кровавые следы. Сначала она тщательно вымыла обивку входной двери снаружи и пол около двери, затем и пол в квартире. Ей внезапно пришла в голову мысль, что могли остаться кровавые следы на лестнице. Если ее ночного гостя будут искать, будет странно, что следы ведут в никуда и внезапно обрываются. Она взяла безнадежно испорченную мужскую одежду, обула тяжелые сапоги гостя, свои же сапожки взяла с собой, накинула на себя свой полушубок и вышла в ночь. Следы крови хорошо были видны на ступенях лестницы. Она хорошенько потопталась там, где было побольше крови и стала спускаться вниз. Затем она дошла до ближайшего забора и выкинула за забор окровавленную одежду. Переобувшись в свои сапожки, Аня минуту подумала, но сапоги раненного выкидывать не стала, а унесла с собой. Пусть думают, что хотят, но следы теперь уводят прочь от ее двери. Домой Аня вернулась совершенно без сил. Ее единственная кровать была занята спасенным мужчиной, который теперь крепко спал. Дыхание его было размеренным, он даже слегка похрапывал. Аня достала из комода плед и, закутавшись в него, устроилась в большом кожаном кресле, подложив под голову маленькую вышитую подушечку. Так она и проспала до утра. Когда зазвонил будильник, было еще темно. У Ани не было сил готовить завтрак, она подкрепилась простоквашей со вчерашним пирожком, быстро оделась и побежала на работу. На улице стоял дворник Савелий и, размахивая ручищами в огромных варежках, что-то рассказывал двум милиционерам. Милиционеры притоптывали валенками и проявляли явное нетерпение, недовольные тем, что пришлось бежать сюда в такой час по морозу. Но кровавые следы – дело нешуточное. Если это очередное убийство, начальство их так вздрючит за не проявленное вовремя служебное рвение, что можно будет самим собирать в дальнюю дорогу сухари. Аня, не останавливаясь, торопливо кивнула в знак приветствия Савелию и побежала на работу. Скорей, скорей, а то можно ведь и на выговор нарваться. По такой темени быстрее бежать было невозможно, да еще и сказывалась ночь, полная волнений. До своей библиотеки Аня добралась взмыленная, с болящими от напряжения ногами и растрепанными под шапкой влажными волосами. Тамара Кузьминична, начальница Ани, недовольно покосилась на нее, пока Аня быстро-быстро снимала с себя одежду и переобувалась. - Опаздываешь, Анечка, - пробасила Тамара Кузьминична. Аня покосилась на минутную стрелку часов, которая как раз в этот момент с громким звуком перескочила на отметку 12, но не стала возражать. - Извините, Тамара Кузьминична, но там такие сугробы намело. Я ели добралась. - Никакой дисциплины. И у дворников, и у тебя, моя дорогая! Ладно, приступай к работе. Тамара Кузьминична совсем не злая, но у нее есть свое начальство и если в ее библиотеке будет хромать дисциплина, ей самой не поздоровится. Поэтому Тамара Кузьминична предпочитала скрывать свое доброе сердце под маской строгости и постоянного недовольства подчиненными. Увидев, что Аня сегодня необычно бледна и движения ее заторможены, Тамара Кузьминична не выдержала и сама напоила Анечку горячим чаем с малиновым вареньем в обеденный перерыв. За чаем Тамара Кузьминична сказала: - Анечка, ты такая бледненькая сегодня. Ты не простудилась? - Нет, Тамара Кузьминична, спасибо, но со мной все в порядке. - Ну, раз ты абсолютно здорова, тебе придется сегодня задержаться. Аня удивленно и испуганно вскинула длинные ресницы. - Ты помнишь, какое сегодня число? Уже 15 декабря! Пора наряжать елку. Ты должна остаться после работы и помочь мне и Степанычу. - Тамара Кузьминична, пожалуйста, я наряжу сама елку, только завтра вечером. Мне сегодня очень нужно пораньше попасть домой. И, Вы правы, я действительно чувствую себя неважно. - Ладно. Сегодня посетителей мало. Я могу тебя заменить. Иди домой, выпей горячего чая с малиновым вареньем – возьми эту баночку, а лучше горячего молока с медом и ложись в постель. А завтра будем наряжать елку. Но уж, пожалуйста, больше никаких отговорок. - Спасибо, Тамара Кузьминична! Вы меня знаете, я Вас не подведу. Аня торопливо оделась и побежала домой. Тамара Кузьминична укоризненно покачала головой и проворчала: «О, О, побежала, как оглашенная, даже шарф как следует не замотала…» Когда Аня добежала до дома, во дворе было полно милиции. Ее встретила соседка тетя Глаша и, округлив глаза, громко зашептала: - Анечка, у нас тут такое… Вон, смотри, милиции сколько. Говорят, убийство. Утром Савелий кровавые следы нашел. Во дворе и в парадной нашей. Кровищи, говорят, было столько, как будто свинью зарезали. А ночью я слышала, будто кто-то топал на лестнице. А еще слышала, как где-то звонок дверной звенел. Ты не слышала? - Нет, теть Глаш, не слышала. Спала, как убитая. Я так устаю. - Э, девонька, да ты бледная. Не заболела, часом? Холода-то какие. Это если на Николу такие морозы ударили, то что же будет на Крещение… А ты чего рано так? На работе случилось что? Да что же ты… В лице ни кровиночки. Ну-ка, пойдем ко мне, я тебя чаем напою. У меня уж и самовар поспел. - Спасибо Вам большое, тетя Глаша, но мне бы домой и прилечь. А то я боюсь, что сейчас ноги у меня подкосятся. Приболела я что-то. - Ну иди, иди, детка. А я к тебе зайду, картошечки горячей принесу. Я вчера селедкой разжилась. Грузчик знакомый притащил. Вчера опять они там бочку раскололи. Вон, слышишь вонь селедочная до сих пор на всю улицу идет… - Простите, тетя Глаша. Пойду я. Нехорошо мне. - Иди, иди…- и тетя Глаша забормотала уже что-то неразборчивое. На лестничной площадке Аню остановил милиционер. - Анна Леопольдовна Вернер? - Ддааа, это я, - чуть заикаясь, пролепетала Аня. - Предъявите документы! - Они у меня дома, в моей квартире. - Вы в 54 живете? Пройдемте в вашу квартиру! Аня поняла, что они сейчас там увидят, но не нашла что возразить. Да и можно ли было ему возражать? На милиционере была какая-то незнакомая форма. Аня совершенно не разбиралась в военных, в их форме, погонах и знаках различия. Доставая ключи, Аня сосредоточила все свое внимание на том, чтобы руки не дрожали и чтобы милиционер этого не заметил. Она совершенно позабыла о своем лице, и милиционер заметил, как она побледнела. - Вы так бледны… - Да, товарищ милиционер, меня вот и с работы отпустили… Он с прищуром глядел в тонкие девичьи черты, в бледное прозрачное личико. Кожа у Ани была такой белизны, какая бывает только у рыжеволосых немок. На худеньком личике казались неестественными огромные зеленые глаза с длинными медно-рыжими ресницами. Аню можно было назвать красивой, если бы не слишком тонкие губы, сейчас совершенно белые и сжатые в узкую линию. Да и красота ее была какой-то чуждой, не нашей, бросающейся в глаза своей чужеродностью. Войдя в квартиру, Аня увидела приоткрытую дверь в спальню, и, внутренне похолодев, попыталась быстро ее прикрыть. Милиционер успел раньше нее. Впившись в ее лицо своими змеиными глазками, милиционер тихо, угрожающе произнес: - Не надо… В вашем доме произошло преступление. Я должен обыскать Вашу квартиру. Аня опустила глаза, не в силах смотреть в это спокойное злое лицо. Она постаралась унять сердцебиение, казавшееся ей раскатами грома в тишине квартиры. Милиционер распахнул дверь и решительно вошел внутрь. Аня, леденея от ужаса, последовала за ним. Но, к ее удивлению и безмерному облегчению, комната была совершенно пуста, кровать опрятно застелена. Все было чисто прибрано и выглядело как обычно. Вот только… Аня заметила, как совсем чуть-чуть приоткрыта оконная рама, но с места, где стоял милиционер, этого не было видно. Милиционер обернулся к Ане и выжидательно посмотрел на нее. - Я жду. Ваши документы, гражданочка! Аня полезла в шкатулку, отперла ее ключиком, который всегда носила на шее (в шкатулке остались немногие фамильные реликвии, оставшиеся после смерти мамы) и достала оттуда свои документы. Милиционер, не дожидаясь, когда Аня подаст ему бумаги, резко, почти грубо, вырвал их из рук девушки. Осмотрев документы, милиционер положил их на комод и спросил: - Этой ночью в вашем подъезде было совершено преступление. Жильцы слышали шум и звук зонка. Вы ничего не слышали? - Нет, я обычно очень крепко сплю. Милиционер протопал своими сапожищами в прихожую, на кухню, но, видимо, не обнаружил ничего интересного и ушел из квартиры, даже не обернувшись и не произнеся ни слова. Аня поскорее заперла входную дверь и без сил осела по стене на пол. Последнее мужество покинуло ее и она беззвучно зарыдала от чувства безмерного облегчения. Затем она заставила себя подняться, раздеться и лечь в постель. Вечером к Ане зашла тетя Глаша. - А я вот тебе картошечки горячей с селедочкой принесла. На, покушай девочка. Ой, ты спала, милая, а я-то разбудила тебя… - Спасибо Вам, тетя Глаша, я все равно хотела встать и поужинать. - Ну вот что, миленькая, пойдем-ка ко мне. Я тебя накормлю, чайком горяченьким напою. И то, нехорошо девушке молоденькой все время одной да одной. Ты, чай, мне не чужая. Матушка твоя, голубушка, Царствие ей Небесное (тетя Глаша набожно перекрестилась), много добра для меня сделала. Так что, ты мне как дочка. Аня, подумав, приняла приглашение тети Глаши. Ужасно не хотелось сейчас оставаться одной, хотелось, чтобы было кому ей налить чайку, положить дымящейся картошечки с селедочкой, рассказать какие-нибудь очередные сплетни и слухи… Только бы не вспоминать и не думать о том, что случилось прошлой ночью. Когда они пили чай, тетя Глаша спросила: - А что этот милиционер от тебя хотел? Приходил зачем? - Да документы он мои проверял – только и всего. Я их с собой не ношу, дома в шкатулочке храню. - Ну, смотри, доченька. Не нравится мне он. Глаза у него жуткие, будто гаду болотному в глаза смотришь, аж мурашки по коже… - Да… он мне тоже не понравился. Так и зыркал глазенками во все стороны. - Если он тебя вызывать будет, ты ему лишнего ничего не говори. А то, мало ли, сболтнешь чего – зазря пропадешь! А знаешь что, лапочка, ты бы в церковь сходила, Спасителя о заступничестве попросила. - Эх, тетя Глаша, так у нас с Вами и церкви-то разные. Я лютеранка, Вы – православная. - Ничего, Анечка, Бог, он всех видит, все чистые души жалеет и спасает. Ты иди, сходи в свою церковь, а я в свою схожу, свечечку за тебя поставлю. Хуже не будет. - Спасибо Вам, тетя Глаша. Только не верю я, что Бог от милиции спасет. - А это ты, голубушка, зря. Бог, он от всякой напасти спасти может. Только люди не верят, вот он их и не может спасти. Сморит на нас, ладони свои святые протягивает, а мы, как щенки слепые барахтаемся и не видим рук протянутых для спасения. И напасти наши все по неверию нашему даны. Вон сколько нечисти в России матушки расплодилось. А надысь я в храме слышала, будто старец Валаамский сон вещий видел, будто Спаситель к нему приходил, войну страшную лютую предвещал, но Богородица Заступница слезно его просила и обещал Он, что спасет народ русский. А еще люди передают, будто старица Матронушка говорила, что в наступающем году война начнется и тьма народу погибнет… - Тетя Глаша, ну что Вы всяких кумушек слушаете! Ну какая война? Все же так спокойно. Страну вон какую отстроили, порядок в Москве навели, карточки продуктами отоваривают. Какая еще война? - Молодая ты еще. Глупая. Но душа у тебя светлая. Ничего, у каждого человека своя дорожка к храму приготовлена и каждый своим путем должен по ней пройти. И ты придешь, не можешь не прийти. Иди, деточка, с Богом! Я за тебя помолюсь. - Спасибо Вам, тетя Глаша за угощение Ваше, за разговор. Пойду я. Завтра на работу рано вставать. Через три дня в квартире Ани снова зазвенел ночной звонок. Холодея от страха, Аня накинула на себя халатик и пошла открывать. На пороге стоял тот самый неприятный милиционер со змеиными глазами: - Анна Леопольдовна? Разрешите войти! Аня распахнула дверь и отступила внутрь комнаты. - Разрешите представиться: майор особого отдела НКВД Сидоров Анатолий Михайлович. Сразу хочу Вам сказать, что я знаю, что Вы помогли опасному преступнику скрыться. Причем, мне хорошо известно, что вы лично принимали деятельное участие в сокрытии важных для следствия улик и следов преступника. Анна Леопольдовна, Вы живете в Советской стране. Неужели Вы думаете, что Вам удастся скрыться от бдительности советских граждан? На что Вы вообще рассчитывали? - Раз Вы все знаете, я расскажу Вам все. Три дня назад я действительно оказала помощь, а, возможно, спасла жизнь неизвестному мне человеку. Я всего лишь проявила общечеловеческое милосердие, перевязав раны. А то, что Вы назвали сокрытием улик – я просто убрала грязь и выкинула испорченную одежду. Вы считаете это преступлением? Майор внимательно рассматривал девушку. Личико ее раскраснелось, глаза сияли зеленым пламенем, длинные вьющиеся медные волосы, растрепанные после сна, разметались по плечам. Тело девушки было хрупкое, совсем еще детское. Но именно таких и любил всесильный майор. Хрупких, нежных, беззащитных и непременно нетронутых девственниц. Судя по тому, как вспыхнули щеки девушки, когда он плотоядно посмотрел на слегка распахнувшийся халатик, эта была еще девственницей. - Что есть преступление, что укрывательство, решать не Вам, Анна Леопольдовна. Кстати, позвольте поинтересоваться Вашей национальностью. Вы ведь не русская? Глаза девушки полыхнули зеленью, бровки сдвинулись: - Я потомок уважаемой немецкой фамилии. Мои предки приехали в Москву много веков назад и были врачами, а моему отцу товарищ Сталин лично вручил награду за заслуги в медицине. И мне нечего стесняться своего отчества и фамилии! - Так-так… Немка, значит. А работаешь где? На заводе? На фабрике? - В библиотеке. Это, между прочем, уважаемая профессия. Мы несем свет знаний в массы! Помогаем ликвидировать безграмотность. - А не имеются ли у Вас, Анна Леопольдовна, родственники за пределами нашей родины? Аня смутилась. Папа умер, когда она была еще маленькая, а мама никогда не рассказывала ей об их родне. - Одна я. Сирота. - Угу. Сирота. Немка. И как же это, позвольте спросить, так получилось, что вы совершенно случайно помогли скрыться немецкому шпиону и изменнику родины? - Анатолий Михайлович, Вы, очевидно, меня принимаете за полную дуру. Если бы все было так, как Вы мне говорите, сейчас я бы уже ехала в воронке, а не мило беседовала с Вами. Вы хотели от меня узнать правду? Я Вам все рассказала. А теперь, прошу меня простить, но мне спать надо. Завтра на работу. Вы знаете, с дисциплиной у нас в стране строго. Преодолевая ее сопротивление, он поднял лицо Ани за подбородок и, глядя змеиными бесцветными глазами в ее глаза, сказал: - Я пришел предложить тебе защиту, девочка, а ты мне здесь дерзишь. Ничего, я не обидчивый. Но ты подумай. Подумай хорошенько. Я ведь могу сделать так, что тебя никто и никогда не обидит. О карточках своих продуктовых забудешь. Есть будешь, что захочешь, а то ты вон на привидение стала уже похожа. Одеваться будешь во все самое лучшее. А могу сделать так, что приедет воронок ночью и сгинешь непонятно где. - И что же Вы, такой благородный, хотите за свое щедрое предложение? Сухощавые холодные пальцы майора сползли с подбородка вниз по шее и нацелились залезть в вырез халатика. Аня вложила в звонкую пощечину всю силу презрения и ненависти. В этот момент майор ощутил сильнейшее вожделение. Захотелось завалить эту гордую неприступную девчонку, распахнуть ее халатик и отыметь прямо на холодном полу. Но ему нужно было, чтобы она сдалась, чтобы пришла сама. От этого победа будет слаще… Майор мерзко ухмыльнулся, но убрал руку. - Ты подумай, подумай, девочка. Я тебя долго уговаривать не стану. А привезут тебя ко мне в кабинет, я сам получу все то, что хочу, а потом отдам тебя своим товарищам по работе на потеху. Краска моментально сбежала с лица девушки, губы сжались в тоненькую ниточку, под нежной кожей заходили желваки. Девушка прошипела сквозь зубы: - Убирайтесь. Майор спокойно развернулся и вышел из квартиры. Как сомнамбула Аня заперла дверь, дошла до кровати, упала в мягкую перину и зарыдала от обиды и стыда. На следующий день Аня едва дождалась конца рабочего дня, Аня побежала домой. Но зашла не к себе, а не помня себя от отчаяния, позвонила в дверь тети Глаши. Увидев выражение лица Ани, тетя Глаша сразу же впустила ее в дом и тщательно заперла дверь. Взяв девушку под локоть, она увела ее на кухню. - Все рассказывай, ничего не скрывай. Я вижу, случилось что-то страшное, - сказала тетя Глаша. Плача и краснея, Аня рассказала тете Глаше о ночном визите страшного гостя. Тетя Глаша выслушала Аню молча и потом еще долго молчала. Потом вздохнула и сказала: - Я дам тебе совет, но ты ведь все равно не послушаешь меня. Над произволом власти человеческой есть только власть божья. Есть в Москве старица Матрона. Но ты это и сама слышала. К ней тебе надо. Только она посоветует тебе как спастись. Спасибо за совет, тетя Глаша, но ни к какой Матроне я не поеду. Пока не знаю, что делать стану, но не сдамся ему – это уж точно. Аня собралась, пока не поздно, сходить в магазин за продуктами. А то карточки не отоваренные пропадают. Проходя по улице, Аня увидела бабу кликушу. Та стояла на улице и горланила: - Люди добрые православные! Беда идет, беда надвигается. Скоро придет дьявол с западной стороны! Полчища саранчи поганой заполнят Россию матушку. И те полчища все с железными крестами, а у крестов тех концы загнутые, будто поломанные! Старцу Валаамскому три сна дивных было… Дальше Аня слушать не стала, потому что о снах Валаамского старца гудела вся Москва. Она хотела незаметно пройти мимо бабы кликуши, но та схватила ее за руку и тихо заговорила быстро-быстро: - Голубица невинная! Слетелось воронье заклевать голубку. То воронье высоко сидит, с самых Кремлевских стен грает, никакого спасения от него нет. Прилетит черный ворон, да в воронок утащит, да надсмеется над чистотою голубкиной. Спасаться тебе надобно. А как спасаться – то знает одна святая старица Матронушка. Беги к ней, упади в ноги и проси защиты-совета. Беги, не останавливайся. Домой не возвращайся. И не слушай того человека в черном, который помощь тебе сегодня предложит, ибо помощь его ненадежная. Он и сам погорит и тебя не спасет! Аня вырвала руку у кликуши и опрометью бросилась бежать по улице, а вдогонку ей несся кликушин крик: - Дитятко невинное, неразумное! Послушай старую безумную тетку! Беги-беги-беги, да к Матронушке за защитой… Завернув за угол дома, Аня столкнулась с каким-то человеком. И человек этот чуть не сшиб ее с ног. Человек был одет в черную одежду. Аня подняла глаза и узнала мужчину, которого она спасла. - Это Вы? Как Вы меня напугали! Что Вы здесь делаете? И как Вы смогли убежать. Без одежды, с раненым плечом, да еще так, что никто не узнал, куда Вы делись? - Как много у тебя вопросов. Пойдем. Не здесь. Я постараюсь ответить на все, - сказал незнакомец. Они шли какими-то улицами, дворами. Очень быстро шли так, что запыхались. Но пришли все равно не скоро. Видимо, место, куда мужчина вел Аню, было далеко. Они пришли куда-то на московские задворки. Там стоял деревянный дом с закрытыми ставнями. Через ставни пробивался свет, слышались аккорды расстроенного пианино, громкий смех и голоса. С улицы они попали в темные сени, где пахло чесноком, самогоном и плесенью, затем незнакомец толкнул дверь, и они очутились в комнате, где стоял длинный стол, застеленный белой скатертью. За столом сидели люди, выпивали, закусывали, разговаривали. За пианино сидел какой-то человек и, аккомпанируя себе, пел модную в этом году песенку. Было накурено, жарко и очень шумно. Никто никого не слушал. Их появление, кажется, тоже никто не заметил. - Что это за место? Куда вы меня привели? - Это очень плохое место, девочка. И я плохой человек. Но не настолько, чтобы оставить в беде ту, которая спасла меня, и попала в беду. - Как Вас зовут? Кто Вы? Откуда Вы знаете? - Меня зовут Миша и я не шпион, - усмехнулся он, - обычный уголовник. Уголовник поневоле. Моих родителей арестовали, несправедливо назвав их врагами народа. Скорее всего, на нас настучал сосед, чтобы наша комната досталась ему. Меня не было дома, когда они пришли. Я работал. Я врач. Когда я пришел домой, я увидел, что моих родителей увозят. Я кинулся на тех, кто их уводили и убил одного из работников НКВД, а другого ранил. Родителей отбить не смог, но сам отбился и сбежал. Прибился к уголовникам. Это место – воровская малина. Но люди здесь имеют свое понятие о чести. Тебя здесь никто не обидит. Все знают, что ты спасла меня, а я здесь вроде начальника. Аня выслушала его рассказ молча. Чем больше он рассказывал, тем больше она удивлялась судьбе этого человека. - Меня Аня зовут. И ко мне приходили из-за вас. - Аня, ты можешь оставаться здесь сколько захочешь. Домой тебе нельзя. Они теперь от тебя не отстанут. У тебя есть родные? - Нет. Я сирота. Маму три года тому назад схоронила. Отец умер давно. - Жаль твоего папу. Знаешь, я ведь работал с ним когда-то. Я к нему и шел. Не знал, что он умер. Аня, я очень тебе благодарен. Если бы не ты, меня уже не было бы в живых. Я врач и знаю что говорю. Я бы истек кровью у тебя под дверью. Так что, ты, вроде как, мне названная сестра. Или, хочешь, приемной дочкой будешь. - Миша, спасибо Вам… - Аня не выдержала и разрыдалась, - Я не знаю, что мне делать. Я не знаю к кому мне идти. Я боюсь этого человека. Он говорил мне ужасные вещи… - Тише, тише, девочка. Ты уже пришла. Пойдем, покушаешь, и я отведу тебя наверх, в мансарду – там есть тихая и теплая комнатка. Ты закроешься, тебя там никто не тронет. Стол ломился от давно не виденной Аней еды. Так, что рот сразу наполнился слюной. Тут были и аппетитные цветы из кружков капченой колбасы, и розовые лепестки ветчины, и целиком зажаренные куры, и большие белорыбицы, украшенные розетками из яиц, наполненными красной и черной икоркой, и дымящаяся горячая картошечка, а уж солений всяких было видимо-невидимо: моченые яблочки, соленые огурчики и помидорчики, квашенная капуста, чеснок моченый, рыжики, грузди, опята плавали в ароматном рассоле. Было много пирогов, кулебяк и пирожков с самыми разными начинками. В корзиночках лежали яблоки, сохранившиеся с прошлого урожая. Весь стол был уставлен бутылками и графинчиками. Рядом с тарелками стояли недопитые рюмки. Аня удивленно поинтересовалась: - Здесь у кого-то свадьба? Или другой праздник? - Нет, Анечка, у нас каждый день такой стол. Видишь ли, уголовникам никто продуктовых карточек не выдает. Вот нам и приходится самим себе пропитание искать. А уж что нашли – не взыщите, - усмехнулся Миша. - Хорошо живете. Прямо как буржуи. - Ты покушай, покушай. Ишь какая ты худенькая и бледненькая. Давай-ка я тебе наливочки вишневой налью. Аня хотела отказаться, но аппетитный темно-бордовый цвет и аромат спелых вишен соблазнили девушку попробовать напиток. Напиток оказался сладкий с приятной кислинкой и казался совсем не хмельным. После наливочки у Ани проснулся замечательный аппетит. Она так наелась, что ее разморило и она задремала. Проснулась Аня утром в какой-то каморке, где приятно пахло свежей стружкой и сеном. Она лежала в чистенькой постельке, застланной идеально белым бельем. Было приятно так валяться, зная, что никуда не надо идти. Можно еще поспать… Из крошечного окошка открывался вид на заснеженную улицу. Аня вспомнила, что скоро Новый Год и улыбнулась. Ей казалось, что здесь ее никто не найдет. Теперь можно жить в праздности. Надо только попросить Мишу, чтобы принес ей книжки, иначе ей будет скучно. Два дня Аня прожила в воровской малине. Ее никто не обижал. Обращались с ней вежливо. Никаких вопросов не задавали. Кормили сытно. Миша приходил к ней иногда спросить, чего бы она хотела. Она попросила у него книжки. Он принес ей не только книжки, но и красивую добротную одежду: новый полушубок, юбки, платья, блузы, шапки, шарфы, варежки, валенки и сапожки. А на третий день начался новый кошмар. Она как раз вышла на улицу пройтись, размять ноги. И тут началась облава. Нагрянули милиционеры, началась стрельба. Аня испугалась и побежала. Только когда Аня была уже далеко от воровской малины, она поняла, что бежать ей некуда. Дома ее ждет майор Сидоров, позади – разгромленная милицией малина. На глаза Ане попалась церковь. Она зашла в теплую ароматную полутьму, мерцающую отражающимися в золотых окладах свечами. Здесь было хорошо. Она купила свечей (деньги с собой у нее были) и стала молиться. И тут вспомнила, что говорила ей кликуша: «Домой не возвращайся. И не слушай того человека в черном, который помощь тебе сегодня предложит, ибо помощь его ненадежная. Он и сам погорит и тебя не спасет!» Человек в черном… Михаил? Получается, что правду кликуша говорила. Значит, идти ей надо к старице Матроне. Аня сама не заметила, что плачет. К ней подошла какая-то бабуля в черном и сказала: - Не плачь, девочка, иди к Матронушке, иди… - А откуда Вы знаете, бабушка - Да что мне знать, дитятко, вижу, плачет стоит, а сама такая молодая, красивая. Значит, обидел кто-то. А к кому еще идти за советом, за защитой? Одна она у нас заступница – Матронушка. Иди, иди, не бойся. Она многим людям уже помогла. И тебе не откажет. Сердце у нее святое ангельское. Дай-ка я тебе адресок дам, а то забудешь. Бабулька нацарапала что-то карандашом на обрывке бумаги и сунула клочок в ладонь Ане. - А звать-то тебя как, доченька? - Аня - Раба Божья Анна. Ты ступай, а мы со святыми сестрами за тебя помолимся. - Какими сестрами? - Монахинями. Это ведь монастырь. Аня приехала в Сокольники и увидела, что Матрона – совершенно слепая и беспомощная живет в сыром фанерном домике. А к ней приезжают самые разные люди так, что на улице очередь стоит. И все кто плачет, кто молится. А выходят кто радостный и просветленный, а некоторые утирая слезы, но все лица такие светлые и благодарные. Вот Аня и пристроилась в очередь. Когда, наконец, подошла очередь Ани, она подошла к Матроне и опустилась перед ней на колени. Только хотела заговорить, но слепая ее остановила. - Встань, дочка. Я не святая икона, передо мной не надо на колени вставать. Знаю твое горе, но я помочь тебе не могу. Тебе надо к Господу нашему Иисусу идти. Аня зарыдала, думая, что Матрона говорит ей о неизбежной смерти. - Да не плачь, доченька. Статуя бронзовая Заступника стоит на Введенском кладбище. Ступай туда. Господь тебя в обиду не даст. Только ты верь. Спастись можно только уверовав от всего сердца. Счастливая ты! Тебе Господь явит самое замечательное чудо, когда ты будешь на самом краешке между жизнью и смертью. Езжай! Не медли. Или не спасешься! Аня поблагодарила Матрону за совет и, не раздумывая, обрадованная, что есть хоть какой-то выход, поехала в Лефортово. Пока ехала, а потом искала вход на кладбище, заметила, что за ней следуют какие-то незнакомые люди. Она испугалась, побежала и увидела, что люди бегут за ней. Когда она прибежала на кладбище, было уже поздно, и сторож хотел закрывать калитку. Но вид Ани его испугал и растрогал. Она крикнула сторожу: - Как мне найти бронзовую статую Господа? - Беги по этой дорожке. Увидишь как храм греческий, на ступенях стоит Иисус, указывая на юродивого у своих ног. Это и будет чудотворная статуя. Аня побежала со всех ног. Споткнулась, упала, быстрее вскочила, слыша за собой топот ног. Долго плутала по дорожкам между склепами и памятниками, а за ней гнались, гнались темные тени, словно демоны. Наконец, Аня издалека увидела силуэт греческого храма, а с другой стороны к этому храму уже бежали фигурки людей в форме НКВД. В голове стучало: «Не успею, не успею, не успею…», но она бежала изо всех сил и думала только об одном: «Если я добегу, Спаситель спасет меня». Она успела. Увидела, как сверкает снег в свете вышедшей из-за туч луны, как озарила луна светлый лик Спасителя, как полыхнул золотым отсветом Его силуэт. Сегодня ведь рождественская ночь, вспомнила Аня. Аня посмотрела в глаза Спасителю и прошептала: «Спаси меня, Господи». Она слышала, как догоняют ее люди в форме НКВД. Она не знала, что делать, но верила, что чудо обязательно произойдет. Наконец, она посмотрела на руки Спасителя, которые указывали на статую юродивого. Она увидела стволы винтовок в руках своих преследователей и увидела, как они медленно опускаются, целясь в нее. Она присела за статую юродивого, туда, куда указывал Спаситель, – весьма ненадежное прикрытие от пуль и зажмурила глаза крепко-крепко, готовясь к неизбежной смерти… или чуду. Она сидела так долго. Сначала она даже через зажмуренные веки увидела ослепительное сияние и услышала тихие слова: «Придите ко мне все труждающиеся и обремененные и я успокою Вас», а потом почувствовала, как воздух из морозного стал теплым, благоуханным, будто она оказалась в саду. Постепенно ей стало жарко в ее зимней одежде. Еще не веря, что она жива, Аня открыла глаза. Была ночь. Высоко в небе сияла луна, а звезды были крупные-крупные, но их заслоняли не тучи, а листья деревьев, которые шумели над головой. Аня от удивления потеряла равновесие и упала… в мягкую траву. Аня не смела верить своим чувствам. Но потом она подумала, что перенеслась прямо в рай. Она поднялась и пошла искать выход из сада. Или хоть кого-то, кто мог бы объяснить ей, где она находится. Блуждая по благоуханному ночному саду, Аня увидела черный силуэт. - Кто Вы? Где Я? - Дочь моя, ты в Гефсиманском саду. Я православный священник. Уединился, чтобы помолиться о спасении душ на моей родине – в России. Но как ты попала сюда. И как тепло ты одета. - Отче, выслушайте меня. Я не знаю, сможете ли Вы мне поверить, - и Аня рассказала ему все, что с ней произошло. - Дочь моя, я именно тот, кто способен верить в чудеса. Вера в Господа моя крепка. Раз он посылает мне такое испытание чудом, я должен с благодарностью его принять. - Я в раю, да? - Нет, это не рай, хотя и близко от Рая. Это Святая Земля, по которой ступал Спаситель. Но это наш мир, мир живых людей. Со всеми его проблемами. Пойдем, я провожу тебя и помогу устроиться пока в нашем странноприимном доме.