Андрей Василец БЕГЛЕЦ Рассказ. Охапка дров была большой и тяжелой, поэтому я решил сразу пройти к печке, не снимая сапоги, чтобы не уронить, не рассыпать поленья. Шел дождь, обувь оставила на полу следы грязи. Заметив это, мачеха бросилась ко мне с криком: - Ах, свинья ты, свинья! Языком будешь пол вылизывать! Она схватила веник и замахнулась, но я увернулся и бросился бежать к двери, при этом разбросав по комнате еще больше комьев земли. Тогда она схватила полено и швырнула его мне вслед. Чудом успел пригнуться и прошмыгнуть в дверь, сучковатый кусок дерева просвистел над моей головой и вылетел на улицу. За поленом кубарем выкатился и я, споткнувшись о порог. Сзади громыхали брань и угрозы: - Ну, погоди же, свинота проклятущий, я тебя накормлю, ты у меня еще попляшешь! Но я уже и сам догадался, что вызвал у мачехи очередной приступ злобы, а это могло означать только одно: домой сегодня лучше не возвращаться, ибо ничего хорошего там ждать не приходится. Опять ночевать в сарае или в скирде сена, как было уже не раз и не далее, как на прошлой неделе. Тогда я просидел, не вылезая из душистой постели, почти двое суток. Зато отоспался и отдохнул, по хозяйству мачеха управлялась сама, а в школу ходить не нужно было, шли осенние каникулы. Может, я просидел бы в скирде и дольше, но железный крюк, которым дергают сено, чтобы набрать охапку для коровы, угодил мне в сапог, мачеха ухватила меня за ногу и вытащила на свет. Бежать резво сра-зу я не мог, ибо все тело затекло от долгой неподвижности и холода, поэтому звонких оплеух и увесистых тумаков мне досталось немало. Это удовлетворило, успокоило ее и охладило, она не погналась за мной и даже не ругалась больше, только ворчала, что ей пришлось выполнять мою работу – кормить поросят, корову, кур, носить из колодца во-ду, а из сарая дрова, которых я наколол на неделю вперед. Как видно, она все-таки по-волновалась из-за моего отсутствия и теперь не хотела, чтобы это повторилось, посколь-ку со дня на день должен был вернуться из очередной командировки отец, и тут уж ту-маков досталось бы ей, как бывало нередко. В сарае жили корова, поросята и куры. Все вместе, под одной крышей, только через загородки. А у меня там, под самым потолком, в соломе, куда мачеха без лестницы добраться не могла, была припрятана сумочка с сухарями. Так, на всякий случай, если дорога на кухню мне была заказана, как сегодня. У кур в гнезде я всегда мог найти яйца, поэтому угрозы мачехи по поводу «накормлю» меня пугали не очень. Куры выручали не раз и по-другому: в сельском магазине яйца принимали от населения по пятнадцать копеек за штуку, таким образом, мне иногда удавалось полакомиться подушечками или цветным горошком – это были самые лучшие конфеты моего детства. Вообще-то яйца мачеха всегда снимала сама, но в сарае, в самом углу, за тюком соломы, куры облюбо-вали потайное гнездо, о котором я рассказал только отцу, он же промолчал, мачехе не передал. Так я стал обладателем тайны и секретного капитала… Отец воевал «от звонка до звонка», как он сам любил выражаться. Еще он говорил, что война прошла через него «двенадцать раз навылет», но он остался жив, а война издохла. - Кровушки нашей, протравленной «наркомовскими», не выдержала, захлебнулась. Факт налицо: мы есть, живем и здравствуем, а ее нет, одни следы остались… При этих словах он задирал рубаху и показывал шрамы. Разговоры на эту тему заво-дил обычно только после выпивки, в трезвом виде о войне не вспоминал ни разу. А выпивал часто, становился буйным и сразу «шел в атаку», начинал гонять по двору мачеху, если никакого более достойного противника под рукой не оказывалось. Меня же ни разу не трогал, даже наоборот, защищал, прижимал к себе и выговаривал мачехе за мои обиды, о которых узнавал от соседей, поскольку я сам никогда не жаловался. В «секретном» гнезде было два яйца. Достав из-под крыши сухари, я хотел уже приступить к ужину, но тут дверь сарая распахнулась, в проеме стояла разъяренная мачеха. - Ага, яйца, значит, жрешь! А ты их заработал? Я-то думала, чего это куры стали хуже нестись, а тут вон какое дело! А ну, пошел вон отсюда, обжора проклятый! Вот я тебя сейчас накормлю! Она быстрым взглядом обшарила сарай, остановилась на стоявших в углу вилах. У меня все похолодело внутри, и как только она сделала шаг, я бросил сухари и яйца на нее и попытался прошмыгнуть в дверь, но мачеха успела подставить ногу. Падая, я сильно ударился о косяк плечом, она же стала бить меня ногами. Молча, даже без обычной ругани, хрипло придыхая при каждом ударе. Наконец, мне удалось подняться на ноги и выбежать со двора на улицу. Душили слезы, но не от боли, а от обиды и непо-нимания, почему в ней столько злости ко мне. - Что, Сережа, опять?.. – Это спросила соседка, проходившая по улице мимо нашего двора. Ничего не ответив, я пустился бежать по деревне и заплакал, уже не в силах больше сдерживать слезы. В висках стучал один только вопрос: «За что мне все это? За что? За что?» Не заметил, как выбежал за окраину, дорога уходила в сторону автострады, кото-рая вела в Ростов. Немного успокоившись, перешел на шаг, стал думать, что делать дальше. Мне давно уже хотелось уехать к бабушке с дедушкой, до них было километров двести, но как это сделать, я не знал. Продолжал идти, не останавливаясь, ибо понимал, что назад возврата больше нет. «А что, пойду-ка я пешком, как-нибудь доберусь». Эта мысль пришла сама собой, от отчаяния, потому что нужно было как-то определяться, куда и зачем несут меня ноги. До автострады было километров десять, потом столько же по трассе – и будет еще деревня, другое отделение нашего совхоза. Там живет вдвоем с матерью, тетей Валей, Витька Нечаев из пятого «б». Раньше мы были в одном классе, потом его почему-то перевели. Дойти бы до них, может, переночевать пустят… Начало ноября было пасмурным, но без дождей. По ночам примораживало, в воздухе уже пахло снегом. Определившись, я перестал плакать, успокоился, пошел быстрым шагом, иногда переходил на бег, чтобы согреться. К тому же хотелось попасть к Витьке пораньше, чтобы там не успели лечь спать. Идти было трудно, отцовские сапоги болтались на ногах, портянки то и дело скручивались, приходилось их перематывать, сидя на холодной земле. В конце пути я уже едва передвигал ноги, к тому же стемнело, срывался снег, а тут еще дорога по Витькиной деревне была вся в мерзлых кочках. Неча-евы еще не спали, дверь открыл Витька, почему-то шепотом спросил растерянно: - Ты, Серега? Откуда? Как тебя сюда занесло, да еще на ночь глядя? У меня не хватило сил даже на ответ, к тому же бессмысленно было начинать долгий рассказ на пороге дома. Выручила Витькина мать. - Вы чего там шепчетесь? Проходите в избу! Когда я оказался на свету, она молча посмотрела на меня долгим взглядом, ничего не спросила, сказала сразу повелительно: - Снимай сапоги и садись за стол, мы уже поужинали, но жареная картошка еще осталась. Витя, принеси молока из погреба и хлеб в чулане на полке захвати. Да, там еще варенье сливовое в баночке, тоже возьми… Не помню, когда еще в жизни я ел картошку с таким аппетитом, запивая молоком… - Так, так, - задумчиво проговорила тетя Валя, когда я в двух словах рассказал о том, что со мной произошло. – Значит, решил податься в бега? Далеко ли добежишь в такой одежке? Посмотри, снег уже нападал, а завтра еще больше будет. Ни возражать, ни спорить, ни вообще что-либо говорить я был не в силах, уснул прямо за столом. Как оказался на диване – совершенно не помню. Утром дома был только Витька, тетя Валя уже ушла на работу. - И что - дальше пойдешь? – Спросил он деловито. - Пойду, - ответил я решительно. – Не вернусь больше к ней… - В окно посмотри, что там творится, зима настоящая! За окном действительно бушевала метель, но моя решимость дойти до бабушки с дедушкой была сильнее любого препятствия, я намеревался идти дальше. - Мамка тебе в дорогу вот собрала, - Витька протянул мне узелок. – Она сказала, что ты можешь остаться у нас, пока тебя отец заберет. - Нет его, в командировке он, а когда вернется, не известно. Не хочу назад, лучше так идти, чем туда вернуться… - Ну, как знаешь, тебе виднее, - по-взрослому серьезно сказал Витька. В сторону Ростова я прошел не больше километра, когда понял, что не дойти мне до заветной цели. Холод сковывал тело, особенно мерзли колени под жиденьким трико. Попутные грузовики не останавливались, им было не до меня. Остановился, подумал и решил вернуться. Сначала была мысль принять предложение тети Вали, но потом все-таки решил двигать домой. Поразмыслив, прикинул, что по дороге далеко, а напрямую, полями, можно почти вдвое сократить расстояние. Пошел прямо. Метель разыгралась не шуточная. Чтобы не сбиться с пути, сразу запомнил направление ветра. «Нужно так держаться, чтобы в правую щеку дуло». Снег был еще свежий, поэтому мягкий, не слежавшийся. Ветер гнал его по полю извилистыми струями. Когда я останавливался, чтобы передохнуть и проверить, правильно ли иду, с той ли стороны дует ветер, у моей левой ноги моментально вырастал сугроб, снег норовил забиться в сапог. Не знаю, сколько времени я шел, скоро вообще перестал ощущать холод, все происходило, как во сне. Остановился, наткнувшись на забор из штакетника. Сначала сильно удивился – откуда в поле забор? Но потом узнал штакетник, поскольку сам его недавно прибивал: это была изгородь нашего дома, только я его не сразу разглядел сквозь метель и снег, налипший на ресницы. С трудом отворил калитку непослушными руками, подошел к двери, постучал. Открыла мачеха. Она была в шубе и валенках. - Ага, явился, проходимец! Где шлялся? Не в силах вымолвить даже слово, я поднялся по ступенькам на веранду, чтобы поскорее укрыться от ветра, ибо уже не чувствовал ни рук, ни ног. Но мачеху мое молчание почему-то разозлило. - Он еще и молчит, проклятущая душа! Не хочешь со мной разговаривать – погрейся в чулане! С этими словами она пнула меня валенком в живот так, что я улетел в другой конец веранды, где была открыта дверь в холодную кладовку. Когда я упал, она подбежала и закрыла ее на засов. В чулане лежали старые матрацы, отцовские ватные штаны, еще фуфайка, подушки. Я все видел, как в тумане, мне казалось, что это происходит не со мной, а в каком-то нелепом кино или во сне. Проснулся от шума и криков, не своим голосом визжала мачеха: - Ой, Петенька, прости, бес попутал! Не буду, ей богу не буду больше! Щелкнул засов на двери кладовки, в проеме стоял отец и держал мачеху за волосы на уровне своих коленей. Она норовила поднять на него глаза, но натыкалась на кулак, а он приговаривал: - Что же ты, стерва, творишь?! Подлая ты баба! Он же ребенок еще, как же так можно, а? Выпустив меня из заточения, отец выволок мачеху во двор, толкнул в сугроб и закрыл дверь изнутри. Меня душили слезы, но уже не за себя: было жалко мачеху.