Яшкины рассказы и были... ...Зимним январским днём 1962 года, в нашем доме, что на Арбате, раздались громкие голоса, так мне мешавшие спать. Мне старому человеку, жаждавшему тишины и покоя, а мне то уже дай бог более восьмидесяти пяти, просто необходим был покой. Я всю ночь просидел над материалом по декабрьскому восстанию 1825 года, в столице старой имперской России и, заснул только под утро. Коммунальные истории вечны как мир. Эх времена и нравы, не уважают стариков ныне. Перевернувшись на другой бок и накрывшись подушкой, я начал снова засыпать, когда раздались голоса у моей комнаты, и хотя старые, ещё дореволюционные двери были массивны и тяжелы, звук снова проник в мою комнату. В раздражении я приподнялся и в сердцах крикнул соседям, чтобы вели себя по тише. Голоса умолкли на минуту, но вскоре вновь раздались уже совсем рядом. Мне ничего не оставалось делать, как встать и выглянуть в коридор. Там была необычная для нашей квартиры суета, спросив у Анны Максимовны в чём дело, я увидел открытую дверь соседа, а соседка молча махнула в сторону его комнаты. Я понял случилась беда. Как оказалось,утром умер сосед и весь шум оказался хлопотами сердобольных соседей. Скорая приехала поздно и помочь старику уже ничем не смогла, и забрала старика в морг. Я прошёл в старую грязную комнатушку умершего деда. Соседи нагло и суетливо вытаскивали старые вещи умершего ещё пригодные в хозяйстве. Я усмехнувшись стоял у окна и с грустью наблюдал за грабежом. На подоконнике окна лежали старые толстые тетради, засаленные и испачканные,очевидно по ним с начал прошлись грязной обувью, и чтобы не мешали швырнули на подоконник. Я раскрыл первый попавшийся лист...и зачитался, так интересны были записи чьего то дневника, очевидно нашего соседа. Взяв их, и подняв машинально с пола разбитую чьими-то ногами потёртую деревянную шкатулку в последний раз взглянув на суетившихся соседей и безучастно смотревшего на них участкового Николая Антоновича Соджак , я ушёл к себе ,забрав никому теперь не нужные дневники старика, с молчаливого согласия участкового Николая Антоновича, пожилого и честного человека, сына репрессированного большевика ещё при царе батюшки за события 1905 года... Наш дед, как мы все называли его, одинокий и заброшенный человек, имел всё же своё имя Александр Николаевич, но он был таким старым, что давно забыл его. Старик, вечно бормотавший себе что-то под нос и всякий раз испуганно жавшийся к стене, если кто из соседей проходил к себе с горячей сковородой или чайником, был странным, интересным и необычным человеком. Его отрадой была овчарка, преданная ему и не отходившая от него ни на шаг. Много позже она погибла и это стало последней каплей добившая старика, он перестал выходить из комнаты и совсем отключился от общения с нами. Всё что мы знали о нём, это то, что родился он ещё в прошлом веке, в Бердичеве. И как мне казалось его возраст практически был не определяем. Такое порой случается со стариками, они после семидесяти лет не стареют и до самой смерти остаются в нашей памяти белолицыми и седыми, без возраста и понимания. Так вот, он, страдавший всеми болезнями и при ходьбе вечно кряхтевший, не-то от боли, не-то от возраста, был добрым и отзывчивым человеком, каждый раз предлагавший нам всем свою помощь. Но все мы каждый раз отказывались от неё, жалея и оберегая и так его малые силы. Жил он со своей собакой Микки, и двумя сыновьями Серёжками, ( третий сын, князь Владимир Александрович, военный, жил и служил в Германии и лишь раз в год навещал отца). Малые же дети, Серёжки, приезжали к нему только на выходные из интерната. По этой причине он жил, как мы видели, очень одиноко и так давно в этой квартире, что все думали что он вечен как домовой. А он по рассказам участкового жил здесь ещё до революции семнадцатого года, а может и пятого. Его дед в прошлом владел этой тридцати комнатной квартирой, но после прихода Советской власти, его уплотняли и уплотняли, так и притеснили до крохотной комнатки, в которой в начале века жили служанки. Все соседи говорили об этом шёпотом, мы любили старика, и боялись навредить ему своим неосторожным словом. Правда одна соседка, седовласая армянка, ненавидела деда и его собаку. Она была революционерка, знала знаменитого Камо и Дзержинского, воевала в Гражданскую, даже орден " Красного Знамени" имела,чем очень гордилась. Родных у неё так же не было и она тихо умирала в одиночестве, как и старик. Совершенно разные и по положению от рождения, он дворянин, она дочь рабочего из железно- дорожного депо, убитого в революцию 1905 года, на баррикадах рабочей Красной Пресни... И видно от этого, мстившая царю и дворянам жестоко и наверное справедливо с её точки зрения.Так жизнь и распределила, потомка декабриста, князя, и кровно ненавидящей его революционерки начала ХХ века, ставшие по иронии судьбы соседями, то что дед служил в ОГПУ и был не однажды на совещаниях в Кремле, и даже присутствовал, как спец наблюдатель, при сожжении главы бывшего самодержца России. О чём он никогда никому не рассказывал и этот период его жизни так остался тайной для всех нас. "...Предгрозовые, грозные времена ступают по России " как говорили декабристы ..., и лишь страницам дневника он доверил свои жизненные, роковые для многих, свои и иных тайны. Дневники деда я читал в захлёб до самого вечера, на одном дыхании, всё в них было интересно, и рассказы о предках, о семье, погибшей во время войны с фашистами в Бердичеве. О блокадном Ленинграде, где от голода погибли его родные, всего четверо из его рода, и захороненные на Пискарёвском, об аресте Александра Николаевича в далёком тридцать седьмом. Про доброго следователя Смирнова, отпустившего его с Лубянки под предлогом, что он потомок революционеров-декабристов, за что дед был ему благодарен всю свою жизнь... Просмотрел я и подобранную шкатулку. В ней лежал Чёрный Флаг, как я понял из пояснительной записи, он был с корабля" Святой Владимир" и снятый каким-то офицером с крюйс-брам-стеньге, утром 13 июля 1826 года, после перевозки приговорённых восставших офицеров из Петро-Павловской крепости. Чёрная метка была в последствии им передана матери Князя Дмитрия Александровича, Княгини Ольге Мироновне. Так и хранился более ста пятидесяти лет этот страшный чёрный символ смерти в семье декабриста. Уже вечером, вспомнив, что в доме нет хлеба,я, взяв авоську "побежал" в булочную.Выйдя из дома, вздрогнул от холодного ветра и дикого холода. Булочная была рядом, сейчас на её месте большая почта. Она захватила и часть места нашего дома,он раньше фасадом выходил на ресторан " ПРАГА", фасад был шикарный, полукруглый весь в лепнине, очень красивый, часть его соединяла дом на ул. Воровского. Но попавшая в него во время войны немецкая бомба, разрушила его красивый фасад и больше его не восстанавливали, так и остались дома разорваны войной, родные но такие далёкие, как берега реки, близкие, но одинокие. Купив четвертушку Бородинского и батон за тринадцать копеек, я побрёл по Арбату, решив чуть отойти от печальных мыслей. Воспоминания давили на душу и просили отдыха и свободы. В молодости, в Питере, тогда Петрограде, как следовало из записей старика, он часто бродил по городу со своей невестой Мартой, и как и все мы мечтали о счастье и доме, который построим для наших будущих детей... Решил заглянуть в комиссионный на Арбат, благо было рядышком, да и спросить о вещах связанные с декабристами не мешало бы. Перенял я от соседа любовь к истории и к декабристам, их многострадальной судьбе. Реликвии истории я просил придерживать, и продавцы частенько выручали меня за определённую мзду, оставляя раритеты до моего прихода. Частенько вещи были чрезвычайно редкие, за ними гонялись коллекционеры со всей России, и если не успеешь выкупить, то считай пропало, не вернёшь. Подойдя, через пять минут к магазину, посмотрел на часы, оставалось полчаса до закрытия, но я успевал, правда идти в столь уважаемый магазин с авоськой было стыдно, но вздохнув я всё таки вошёл туда. В комиссионке было тепло и уютно, пахло стариной и вечностью, особой пылью библиотеки. Старики коллекционеры уже разошлись и было довольно спокойно и свободно у прилавков. Продавец Владимир улыбнулся мне, как старому знакомому и поздоровался. "- Вещей для Вас ныне нет, но вчера правда заходил один старичок, обещал зайти сегодня, но что то так и не заглянул. Я видел его впервые, да и странный он какой-то, да вон же он... -" В дверях магазина, стоял пожилой человек и старался пройти, умоляя продавца уже перекрывшего вход в магазин и никого не пускавшего, пропустить его, в руках у него был портфель, забитый чем-то тяжёлым. Прозвенел звонок и притушили в отделах свет. Последние покупатели уходили из отделов и магазина. Я тоже направился к выходу распрощавшись с Владимиром и пообещав заглянуть на следующей недели. Выйдя на улицу, увидел удалявшуюся сгорбленную фигуру, того самого старичка, стремившегося зайти в магазин. Я догнал его уже у кинотеатра, что у ресторана "Прага". В свете витринных огней ресторана, увидел старого человека с грустным и усталым лицом. Увидев мой взгляд он молча приподнял по старинному шапку, здороваясь со мной, как со старым другом. Я решил, что он чем-то расстроен и спросил его о магазине, сказав что видел его там. Так мы разговорились, зашли в кулинарию, где купили морковных котлет по десять штук. Рассмеявшись одинаковому вкусу, впрочем мелькнула мысль о цене за них и опять рассмеялись. Всё оказалось как то само собой открыто. Мы познакомились. Так я узнал, что он сам с Украины, из Бердичева и приехал в Пушкинский музей предложить портреты- миниатюры середины ХIХ века, но там репродукции и дневники никого не заинтересовали, и вот он отправился в комиссионку, но и там так мало давали вчера за них, что он ушёл,а вот сегодня пришёл, хотел познакомиться с коллекционерами, но опоздал. Так он и показал то ,что было у него в портфеле, это книги на французском и миниатюры в изумительном состоянии. Я потерял дар речи, и спросив где он остановился, предложил свои услуги и по покупке и по знакомству с московскими коллекционерами. Обменялись телефонами,договорились о завтрашнем дне и разошлись...Более я с ним не встречался. Так и не знаю кто он, и куда пропал. Долго разыскивал по гостиницам, но увы. Эту встречу я запомнил на всю жизнь... А к дневникам соседа-старца я вернулся в тот же день, он был потомком декабриста и братом первой жены царского полковника Арсеньева Владимира Клавдиевича ( это следовало из записей в тетрадях) Именно сын знаменитого исследователя Уссурийского Края и передал дневники полковника нашему деду, там же были и альбомы с марками принадлежавшие Арсеньеву В.К. Всего восемь альбомо Удивительны судьбы людей, прожили соседями более сорока лет, а я и не знал ,что кто он Александр Николаевич, всё дед да дед или когда приносили почту просто Щепин. Был он потомком, как и мой род, декабристов. Горечь охватила меня, когда я знакомился с записями в тетрадях. Сколько же утеряно и не узнано было...Вот например полу истёртые записи о состоянии и признаках болезни офицеров- белогвардейцев, арестованных в 1920 году в Симферополе, и странных их смертях. Сам он при его осмотре врачом слышал, когда тот говорил медсестре, что тот заподозрил их отравление пищей поданной одной из поварих, у которой белые расстреляли троих её сыновей в 1919 году, в Одессе. Все признаки отравления от яда. Но особо был описан рассказ о собранных им материалах о двух концлагерях, отстроенных американцами и державших там в нечеловеческих условиях красноармейцев и жителей. О сборе представителей Европейского и Американского капитала, обсуждавшего раздел России и открытии американских торговых домов. Безумного, сумашедшего плана Колчака о разделе сферы влияния на дальнем востоке между Японией и колчаковцами. Упомянуты были и бело-чехи, их вывоз золотого запаса в Американские и пражские, английские банки. Так же был его рассказ о детях, двух сыновьях и дочери Наташе. Материал дневниковых записей оказался во многом бесценен для меня, и я сделал в последствии с них копии. В связи с тем, что брат Павел Николаевич в Гражданскую был там же и рядом с теми местами, где вёл разработки, исследования сам Арсеньев, я сопоставил записи с письмами, что в те годы присылал мне брат и был поражён их схожестью. Ещё в те годы брат рассказал о каком-то Арсеньеве, по доносу арестованного красными, но тот ли это Арсеньев мне предстояло только узнать. Через месяц я уже приблизительно знал о круге намеченного поиска. Первым делом у знакомых архивистах и чекистов раздобыл копию личного отчёта сотрудника ОГПУ Григория Липекия ( Липецкой) и о результатах экспедиции Арсеньева и его связях, с японцами и американцами в 1918-1920 годах. Складывалась интересная картина, что картография края в то время, велась усиленными темпами, а оплачивали эти разработки Россия, и что удивительно даже Америка. Так же интерес для нас представляло племя - народность ГОЛЬДЫ. Они древние охотники и фактически правители Уссурийского края, просто уничтожали всех, кто пытался завладеть их землями. В связи с этим тогда понятными становятся и сгинувшие в этих краях ряд экспедиций наших геологов и соотечественников. Может именно эти истории, и тронули, подтолкнули меня к изучению истории России. Так, и встреча с необычным дедом с Украины и его разговоре о себе, о своих находках, и о внезапном его исчезновении. Так же судьба потомка известного исследователя Уссурийского края привели меня к началу серьёзного интереса к литературе и написанию произведений о людях нашей страны... Что получится не знаю, посмотрим... Воспоминания, о Щепин-Ростовском Иркутск .1966г.