Сгущались ленивые летние сумерки. Ядовитое шипение шин по мокрому асфальту сменилось костяным хрустом нагре-той за день гальки. Прошедший ливень ничуть не смягчил удушающего июльского зноя, наполнив воздух снаружи запа-хами полыни, сохнущей придорожной пыли, бензина – концен-трированным ароматом дороги, манящим и беспокойным. Мощный кондиционер тёмно-синего джипа захлёбывался в тяжёлом влажном мареве, которое, казалось, шевелится сна-ружи как плотный бесцветный студень. Трофим оттянул паль-цем липкий ворот сорочки и недовольно поморщился – из го-рода пришлось бежать в спешке, не удалось даже собрать вещи и выбрать подходящее безопасное направление. Машинально поправив под мышкой тяжёлую кобуру с при-вычным "Стечкиным", он снова принялся прокручивать в го-лове подробности своей последней, беспримерно провальной операции. Опытный и прагматичный, Трофим всегда считал коллег по своему тихому ремеслу безмозглыми одноклеточны-ми, и был, в сущности, прав. Зрелище плотной толпы "одноразовых" исполнителей, не-надолго переживающих собственного "пациента" всегда поро-ждало на его лице лёгкую косую усмешку. Тупые дешёвые "мокроделы", не способные даже уловить момент, когда про-падает надобность в их услугах и которых до срока отправ-ляют "баиньки", как нашкодивших детей, вызывали у Трофима брезгливую жалость, как раздавленная на шоссе лягушка. Впрочем, на этот раз в мокрой шкуре пугливого земно-водного предстояло щеголять ему самому. Почти без сомне-ний уверовав в собственную неуловимость, он впервые про-считался и в момент, когда осознал свой провал, едва ус-пел унести ноги. Покидая в панике тихий провинциальный городишко, он впервые в жизни не был уверен, что приго-родный пост ГАИ не поприветствует его истерическим лаем коротких милицейских автоматов и усиленным нарядом морда-тых не по разуму ОМОНовцев. Впрочем, даже это не было бы наихудшим из возможных исходов. На выезде его могла бы ожидать молчаливая группа свободно одетых коротко стриженных молодых людей со спор-тивными лицами. Тогда – смерть, скорее всего медленная, скорее всего поганая и унизительная. Хозяева обладали по-трясающей фантазией по этой части. На границе городка ему наперерез метнулся тяжёлый и неповоротливый, как броненосец, "Лексус" представитель-ского класса с номерами, которые свидетельствовали об ис-ключительной оперативности местных "братков", намного превосходящей аналогичный показатель милиции. По счастью мощный, но неповоротливый "сухопутный крейсер" замешкался на остром повороте после того, как Трофим, яростно ворочая рулевое колесо, проскочил его и наступил на застонавшую педаль газа. Развернувшиеся преследователи увидели только точку, стремительно таявшую на линии горизонта. Это хорошо, по-тому что преследовать неслабый "Паджеро" Трофима, полу-чивший, к тому же приличную фору, они не стали. Наверное, не успели получить инструкций, как поступить с сопротив-ляющимся беглецом в случае поимки. Однако, это же и плохо, потому что теперь они досто-верно знали направление, в котором удалялся забывший по-прощаться строптивый джентльмен, и теперь могли не утруж-дать себя тупым преследованием. Достаточно одного звонка в филиал "организации", базирующийся в соседнем городке или просто в милицию, и тёплая встреча, безразлично чья, некоему невеже вполне гарантирована. Могучий джип поглощал асфальтовые километры, пунктир дорожной разметки рвался навстречу и тотчас убегал вдаль за спиной несущегося путника. Скоро, спустя несколько ки-лометров после дряхленькой придорожной деревушки, асфальт кончился, и Трофим, ощущая холодный сквознячок "под ло-жечкой", стал вспоминать карту. Не хватало ещё, чтобы его загнали в дорожный тупик и взяли спокойненько, без спешки, как кролика из садка. Этим могло объясняться и отсутствие погони. Действитель-но, после постройки в незапамятные времена железной доро-ги, которая проходила тремя километрами южнее, Родина на-долго забыла о необходимости приличной параллельной тро-пы, и только автомобильный бум последнего десятилетия снова породил толки о скорой прокладке современного ас-фальтового "хайвэя". Ну а пока ухудшающаяся на глазах дорога обещала стать раскисшей колеёй в чистом поле и затеряться где-нибудь в обширных окрестных болотах. Трофим гудками остановил встречного мужичка на ста-ренькой бежевой "Тойоте", кряхтящей под целым стогом све-жескошенной травы, и натужился в наилюбезнейшей улыбке. - Отец, доеду я по этой дороге до Воскресенска? - А как же, на таком-то танке, да хоть на Северный полюс. Правда, здесь почти никто давно уже не ездит. До-рога плохая, да и незачем, добраться можно и по железке, а так доедете, отчего же не доехать. Я вон с Ванькой в прошлый год… - Спасибо, отец, благодарю покорно. – Трофим спе-шил распрощаться со словоохотливым аборигеном. Плохо, что тот запомнит приметную машину, но куда денешься… Не "мо-чить" же теперь каждого, кому выпало сомнительное счастье встретить на пути прокажённого. Горячий медный диск, остывая, цеплялся за острые вер-хушки деревьев. Летний вечер не спешил покидать разомлев-ших в тепле маленьких смешных землян и всё кутал их в своё плотное душное одеяло. Беглец торопливо, почти панически просчитывал линию своего дальнейшего поведения. Да, именно так – линию по-ведения. Шаблонные клише и обороты речи вросли в него, укоренились на уровне рефлекса, как у Павловской собаки, ещё со времени службы правительству. Привычка мыслить в критической ситуации языком рапор-та, раз привязавшись, не отпускала, наверное, ещё никого в мире. Двигаясь тем же темпом по неосвещённой просёлоч-ной дороге, он мог достичь ближайшего города, Воскресен-ска, к утру. Однако, можно быть совершенно уверенным, что к тому времени там его бы непременно ожидала группа лиц с серьёзным характером и плохим отношением. Возвращаться назад – безумие. Собственно говоря, сей-час он находится на отрезке дороги между двумя городами, который гарантированно блокирован с обеих сторон. Безраз-лично, кто является непосредственным исполнителем – люди хозяев или наёмные менты, исход ясен. Разница только в том, что в одном случае это произойдёт "при задержании особо опасного преступника, оказавшего активное вооружён-ное сопротивление представителям власти". Ну, а в другом случае его просто "грохнут", безо всяких там реверансов и последующих туманных объяснений. Отсидеться бы где-нибудь! Только прятаться придётся достаточно долго, чтобы заинтересованным сторонам надоело тратить силы и деньги на поддержание бдительности кордо-нов. Сесть в поезд? Ну, Трофим, не будь ребёнком, лучше уж самому, ствол к "тыкве" и "привет"! Думай, Трофим, думай, пока ты ещё не вполне мёртв. Спрятаться в одной из местных деревень? Глупо, да и дере-вень-то по пути одна-две. Проще сразу выкинуть красный флаг, тут, мол, я, берите меня, вяжите, пакуйте и уклады-вайте. Снова не выход. Дорога, сужаясь, всё более походила на конную тропу между двумя огромными, до горизонта, марями , и обещала со временем стать мокрой пешеходной тропинкой, весело булькающей среди вечных бездонных трясин. Не в лесу же скрываться! А ведь это предстоит делать в течение пары-тройки месяцев. Правда, в багажнике болта-ются сухие пайки, которые были приготовлены совсем для другого дела, тогда как раз требовалось найти человечка, спасавшего свою шкуру на дальней лесной заимке. На них можно продержаться, при желании, до трёх не-дель. За это время можно что-нибудь придумать. Однако жить в чаще, под ёлочкой, как некий зайчик? Смешно. Болото закончилось, и на машину сразу надвинулся лес, совсем уже тёмный и недружелюбный. Свет мощных фар выры-вал из подступающего мрака то древний, почти мёртвый дуб, то изломанную неизвестно кем ель, то голый остов старой лиственницы, древесный скелет, украшенный чёрной бесфор-менной кляксой – то ли филин, то ли присевший отдохнуть на ночь ворон. Пятно метнулось в сторону и с истошным во-плем вырвалось из узкой светлой полосы, сразу слившись с ночью, как капля вливается в океан. По правую руку, метрах в трёхстах от пути, напоминав-шего теперь лесопромышленную просеку, над лесом господ-ствовала округлая сопка с плоской вершиной и голыми ска-листыми краями, похожая на неаккуратно обкромсанный по краям торт с зелёным узором поверху. Типичный пейзаж для этих мест – десятки километров болот и обширные лесные острова вокруг каменных возвышен-ностей, смешанная хвойно-лиственная поросль, обильно ук-рашенная серыми столбами мёртвых деревьев. Это - следы пожаров столетней давности, с которых дожди и ветер со-рвали всю кору, да так и оставили стоять, не в силах на-нести последний удар. "Весёленькое местечко. Я поселил бы тут своих послед-них нанимателей. Конечно, им бы здесь не понравилось, за-то были бы в полной гармонии с окружающим ландшафтом", – Трофим горько усмехнулся. По всему выходило, что жить здесь предстоит ему самому. Ночёвка на ровном месте гро-зила встречей с опомнившимися преследователями, если они достаточно глупы, чтобы предпринять ночную погоню. Искать лучшего места для ночлега не приходилось – от добра "бобра " не ищут. Благо, судьба улыбалась Трофиму во весь свой беззубый рот – в сторону сопки вела узкая, едва заметная в зарослях колея, вполне проходимая, впро-чем, для крепкого и выносливого "японца". Трофим давно уже звал свою судьбу "беззубой" и безог-лядно верил в неё. Может быть, в силу профессиональной специфики, а может и ещё по каким-то менее очевидным при-чинам. Разлапистые ветви хлестали по лобовому стеклу, и пут-ник не раз вздрагивал – в кленовой или осиновой ветке ему чудилась бледная человеческая ладонь. Только свежие широ-кие листья продолжали скользить по покатому автомобильно-му боку, и наваждение расходилось само собой. Сперва Трофим принял блеск, возникший прямо по курсу, за отсвет фар на мокрой листве, но тот повторялся снова и снова, привлекая внимание. Окна, неужели окна? Точно, те-перь уже безо всяких сомнений. Домик, да нет, точнее це-лый дом, в два этажа, с высокой пристройкой из светло-серого камня, без ограды. Это естественно или нет, если жильё, затерянное среди многих миль болот и десятков миль леса, не имело ограды? Интересно. Впрочем, сейчас нет времени думать об этом. Необходимо позаботиться о ночле-ге, и вообще… Путник выключил двигатель, и тот прекратил своё лени-вое ворчание, будто огромный горбатый зверь лениво отошёл ко сну, подперев боком близкий бревенчатый сруб. Трофим достал из маленькой ниши под обивкой сидения один из сво-их "рабочих" пистолетов и переложил его в карман куртки. В принципе, пустая предосторожность, но подобные пустые предосторожности позволили ему в добром здравии достичь тридцати пяти лет и остаться при этом на свободе. Снаружи его встретила тишина. Она не обволакивала, не баюкала, скорее накатила подобно огромной медузе и оглу-шила. Казалось, если он сейчас закричит, нет, пусть даже выстрелит, то это вязкое существо вмиг поглотит всяческий звук, издаваемый смертным, и только сгустится, окрепнет и обретёт новую, почти телесную плотность. - Эй, эге-гей, есть тут кто? – Крикнул Трофим только ради того, чтобы не молчать. Хотелось подразнить это равнодушное безмолвие, пощекотать его. И ничего в от-вет, совсем ничего, даже эхо не откликнулось на писк оди-нокого комара, залетевшего случайно на минутку, и не дос-тойного даже секундного внимания. Пришелец погладил в кармане влажную рубчатую рукоять. Это был совершенно особенный "ствол". Не то, чтобы Трофим как-то специально выделял оружие системы Макарова, просто вся невезуха последнего времени, всё гадкое, что происхо-дило с ним, каким-то странным образом началось именно с этого пистолета. Он купил себе "Макарова" в Приморске около месяца на-зад не под какой-то конкретный заказ, а просто, в арсе-нал, чтобы постоянно иметь под рукой дешёвую "не засве-ченную пушку", которую не жалко при случае бросить. Про-давец уверял его, что в России ствол "не светился", мол, было что-то там в Чечне, но это Трофима не интересовало. "Засветка" оружия в "горячей точке", где он сроду не бы-вал никак не могла угрожать ему лично. Но дальше всё пошло на перекос. По старой привычке, он слегка подточил напильником шептало , чтобы спуск "во-лыны" стал мягким, как он любил. Однако, злосчастная "му-хобойка" после такой доделки совершенно сошла с ума. Те-перь, нажимая на спуск, Трофим не был уверен, произойдёт ли чётко просчитанный одиночный выстрел или пистолет нач-нёт дёргаться в руках и остервенело плеваться свинцом, покуда не опустеет магазин. Хотя, для исполнения несложного одиночного заказа сломанная игрушка была всё ещё годна, и он не спешил от неё избавляться. Снаружи дом выглядел нежилым. Хотя, не выглядел он и совсем заброшенным, если судить по крепкому крыльцу, за-пертой двери и целым оконным стёклам. К дому не вело ни единого провода, Трофим профессионально отмечал детали. Следовательно, внутри отсутствует электрическое освеще-ние, а значит, нет ни телефона ни радиостанции. Как кста-ти. Уж ему-то в его нынешнем положении не до милой теле-фонной болтовни. Он обошёл здание кругом и осмотрелся ещё раз, прежде чем войти внутрь. Уже не сосчитать, сколько раз соблюде-ние этих нехитрых правил спасало ему жизнь. Много раз, очень много. Постройка могла бы быть традиционной лет сто пятьде-сят назад в том городе, откуда ему сегодня пришлось столь поспешно уносить ноги. Задняя стена дома, обращённая к горушке, была сложена из старинного бурого кирпича, тако-го плотного и долговечного, что трудно было сказать сколько лет этой кладке. Прилично, судя по тёмным нарос-там мхов у земли. Эта глухая стена без единого оконца была, кажется, опорой всей конструкции. Остальные три были сложены из брёвен – лиственничного смолистого "кругляка", ставшего от времени только плотнее, будто он каменел от долгого лежания в срубе. "Пистолетный патрон не возьмёт", - Как-то не к месту отметил Трофим. Серое пятно, которое в темноте выглядело, как хозяй-ственная пристройка, вблизи оказалось маленькой часовней. Удивительно, но безымянный строитель ухитрился придать ей вид стреловидного купола, рвущегося к чёрному ночному не-бу, несмотря на грубую кладку и тяжёлые, почти не отесан-ные гранитные глыбы, из которых она была сложена. Безум-ная, дикая и иррациональная для этого места готика. - Монастырь, наверное. Эй, здесь есть кто-нибудь живой? – Трофим сам не заметил, как принялся орать во всю силу лёгких. Его вдруг начало наполнять глупое бесшабаш-ное веселье, будто все его страхи остались где-то далеко, за кругом, освещённым фарами. Будто это место дарило ему спасение, стирая с листа жалкие каракули предыдущих не-скольких дней. - Есть – есть – есть, - отдалось со стороны скал. - Живой – вой – вой - ой, - откликнулось эхо с ку-пола часовни. Откуда-то сверху сорвался чёрный бесформен-ный комок и, нелепо размахивая уродливыми выростами, ко-торые он, наверное, считал своими крыльями, молча нырнул во мрак. - Ну и славно, не очень – то и хотелось. – Ответил пришелец непонятно кому и полез в машину собирать пожит-ки, заталкивая пистолет на ходу обратно в карман. Он ещё не решил, сколько времени ему предстоит здесь провести. В любом случае сию минуту следовало думать о ночлеге, а планировать и осматриваться – всё завтра. Утро вечера мудренее. Нагруженный сухими пайками, фонариком, одеялом, ору-жием и бутылкой каким-то чудом уцелевшего в багажнике виски, Трофим почему-то представлял себя отцом семейства, который возвращается с работы домой. Вот он идёт, сжимая в охапке пакеты с покупками на неделю, а внутри его ждут дети – сын и дочь, а на кухне – жена, и что-то шкварчит на плите. Интересно, почему "беззубая" никогда не искушала его призраком семейного счастья? Забавно, у него были девки, бабы, случались даже женщины. Немного, но это было, и всё равно, ничего даже близко похожего на длительное сближе-ние, так, спарились-разбежались. Уже у самой двери Трофим чуть не рассыпал от досады сумки. Раскис, слюнтяй, семья его ждёт, как же. А монти-ровку взял, дверь ломать? Дубовая поди, вон доски там ка-кие. Если там и замок такой же основательный, то напрыга-ешься ещё возле дверцы-то, мать помянешь чью-нибудь и господа Бога с душой туда же. Опустив поклажу на стёртые до белизны доски крыльца, Трофим примерился высаживать преграду ногой, но, едва луч фонарика скользнул по краю проёма, он расслабленно усмех-нулся. Ну да, конечно же, лесная обитель, какие тут зам-ки. Дверь заперта при помощи короткого бруса, положенного снаружи на два толстых кованых крюка. Какая трогательная вера в ближнего. *** Тёмный и узкий, как нора, коридор, против ожиданий, не терзал обоняния традиционными запахами среднего город-ского жилья. Пыль, сырость, пустота и молчаливое достоин-ство места, не осквернённого суетливой жизнедеятельностью тупого урбанистического стада. Новый жилец поймал себя на мысли, что в других обстоятельствах ему могло бы понра-виться здесь. Слепая кирпичная стена, мрачновато декорированная гирляндами из толстой пыльной паутины, тянущейся вверх, до могучих балок второго этажа. Говорят, в этих местах лесные пауки – "крестоносцы" – с кулак величиной. По пра-вую руку – ряд узеньких дощатых дверей, как в профсоюзной гостинице районного центра, только без обязательной голу-бенькой краски, потрескавшейся и опавшей на углах. Трофим резковато, с нервом, толкнул третью по счёту и ткнул внутрь лучом фонарика, как рапирой. Пусто, пенал без карандашей, коробка без спичек, но с окошком. В дет-стве он с удовольствием держал в таких коробках чёрных садовых жуков. Те смешно скребли твёрдыми лапками картон-ные стенки в поисках спасительного выхода. Он никогда раньше не бывал внутри настоящей кельи, но здесь было всё, что он мог бы себе представить, если бы хоть раз задумывался об этом. Простая кровать, стол, гру-бо сколоченный деревянный табурет и маленький шкафчик, навешенный в углу, справа от окна. Смешно, прежний обита-тель, живший в полупрозрачном коробке без запоров, закрыл своё настенное хранилище на забавный замочек от почтового ящика. Человек не может без секретов и личной территории, пусть даже площадью в полметра квадратных. Интересно, что мог прятать от братии смиренный инок? Резиновую бабу? Трофим в голос рассмеялся собственной молчаливой шутке, но вдруг поперхнулся. Смех в пустой комнате прозвучал, как принадлежащий кому-то посторонне-му, будто из темноты за спиной. Испуганный беглец пошарил лучом фонарика, высунулся в коридор и пошарил ещё. Пусто. Нервы, всё нервы, да и кто бы мог остаться спокойным в коловращении последней недели? Разве что покойник. Спи-сывать себя туда ещё рано, ох как рано. А за нервишки придётся взяться всерьёз. Только закончится эта бодяга – и на Пхукет, или, ещё лучше, в Тайланд. Там не то что нервы, там вообще всё встанет на место, как положено. Тропики, тёплое море – рай. Осветив сложенные грудой вещи, Трофим сел на узкую монашескую кровать, и усталость враз обрушилась на него, будто какой-то шутник неожиданно взвалил на плечи полный мешок мокрого песка. Так всегда бывает – пока ты напря-жён, а проблемы преследуют по пятам, кажется, что ты мо-жешь нестись вечно, не снижая темпа, подобно скаковой ло-шади. Но будь осторожен, бойся перины и подушек, стоит тебе коснуться любого из этих коварных предметов, и ты погиб. Они выпьют все твои силы, бессовестно похитят энергию, и вот ты уже самый усталый и несчастный человек на земле. Люди! Опасайтесь перин и подушек, они – ковар-нейший и самый неумолимый из ваших повседневных врагов. Похлопав вокруг себя, незваный постоялец сквозь сон-ное отупение удивился, что кровать застелена чем-то мяг-ким. Постель была влажной, но не склизкой от плесени, ка-кой она могла бы стать за долгие годы. Определённо, здесь бывают гости. С этим безрадостным выводом Трофим, шаркая ногами, потащился к двери и заклинил её тяжёлым табуре-том. Не расстилая постели и не разуваясь, он рухнул на кровать и мгновенно уснул, поглаживая в кармане рукоять "Стечкина", присутствие которого при наступающей жизни лечило пошатнувшуюся психику посильнее аптечного успокои-тельного. *** Глупые люди верят, что крепкий сон – это непременней-ший атрибут чистой совести, вроде сациви из индейки на Рождество. Ан нет, Трофим, никогда не страдавший присту-пами мазохистских укоров самому себе, умел спать чутко, как сторожевой пёс, или по-детски беззаботно, смотря ис-ключительно по обстоятельствам, безо всякой связи с сутью прошлой или последующей деятельности. На этот раз обстановка не располагала к мирному обы-вательскому отдохновению. Поверхностные сновидения вяло ворочали в голове тяжёлые жернова, производя противнейший беспокоящий визг. - Машина у тебя не замаскирована, я найду. – Твер-дил во сне полупрозрачный дух по кличке Клещ. По случаю визита в личный Трофимов сон, он нарядился в хламиду из пёстрых лоскутков в клеточку и горошек. На голове у Клеща позвякивал бронзовыми бубенчиками острый шутовской кол-пак, на который кто-то натянул синий пупырчатый презерва-тив. - Кондом ты, Клещ. – Ласково отвечал спящий дух Трофима, и тут же начинал радостно смеяться оттого, что произнёс трудное культурное слово, явно посрамив оппонен-та. - Кишки тебе пущу, Трофимка. Поймаю-ю-у-у, зарою-ю-у-у-у, глотку перерву-у-у-у-у. У-у-у-о-у-у-у. – И без того не слишком приятная физиономия последнего нанимателя утратила вдруг твёрдые очертания и заколыхалась, как жид-кое сырое тесто. Против всех известных Трофиму законов анатомии, губы кадавра как-то по особенному бесстыдно вывернулись, от-крывая воспалённые кровоточащие дёсны. Обнажённые челюсти тотчас полезли вон из разверзнутой пасти, вытягиваясь, как морда шотландской овчарки колли. Источенные, будто червивые зубы чудовища не поспевали друг за другом, ос-тавляя разрывы, из которых тотчас начинала сочиться тем-ная разлагающаяся сукровица. Внезапно голое, лишённое ко-жи мясо, пронизанное синими жилками начало стремительно покрываться жёсткой седой щетиной, пучки которой лезли изнутри, шевелясь и свиваясь в колечки, словно тонкие жи-вые черви. - А-а, я понял, ты – не человек. – Зло ухмыльнулся спящий Трофим, - Ты упырь, я, как только тебя в первый раз увидел, так сразу себе и сказал: Клещ – это упырь в кондоме. – И он снова беззаботно расхохотался. - У-у-о-у-о-у-у-у-у, - Надрывался уродец, запроки-дывая голову и корчась, как будто в приступе чудовищного кашля. Трофиму очень хотелось посмотреть, какие ещё жуткие метаморфозы ждут в его сне подлого негодяя, но чуткий не-дремлющий инстинкт изгнал приятное зловонное видение. В тот же миг сновидец уже сидел на своём ложе, одной рукой сжимая пистолет, а другой нашаривая закатившийся куда-то фонарик. Вой, проросший в его сон, был реален. - Господи Боже, спаси и сохрани. – Неумело закре-стился Трофим. Это был стёб, он сроду не верил ни в бога ни в чёрта ни в доброго дедушку Ленина, мир его не погре-бенному праху. Просто страх легче всего приручить стёбом и юмором, просто его надо сделать смешным и перестать бо-яться. Стёб получился жалким, а крестное знамение вышло уж больно истовым. Рядом, под самым окном прошелестели чьи-то мягкие, но тяжёлые шаги. Кто-то шёл по хвойно-лиственной лесной под-стилке не скрываясь, уверенно, тяжело дышал и неразборчи-во ворчал себе под нос. Трофим метнулся к окну, и осто-рожно, прячась за краем рамы, выглянул наружу. Становить-ся прямо напротив проёма он не решался, боясь стать добы-чей зелёного начинающего снайпера, если вдруг окажется, что этот шум производит чья-то штурмовая команда. Узкий кусочек леса, открывавшийся под острым углом, шептал, гонял из стороны в сторону тугие чёрные волны и размахивал сучьями, будто беснующаяся толпа оживлённо жестикулировала руками, скрытыми под рукавами свободных балахонов. И – ни души, ни единого знака живого целена-правленного движения. Всё вымерло, тёплый ночной воздух молча тёк вдоль тёмного фасада, не разрываемый ни шумом ни голосом, звериным или человеческим. Осаждённый прижался щекой к гладкому кругляку сруба, и затаил дыхание. Его коже передавалась спасительная ве-черняя прохлада. Странно, но этот холодок, исходивший от умершего, наверное, уже много лет назад дерева казался ему живым, как будто он исходил от неистощённой здоровой плоти. Такими прохладными были ладони медицинской сестры, которая выхаживала его, метавшегося в горячечном бреду с перебитыми ногами и простреленным лёгким. Постояв ещё немного, Трофим вернулся к кровати. Глупо было торчать так вот под окном в ожидании неведомой пока гадости. Он ещё не решил, что ему следует предпринять по поводу этого нового раздражителя. Вряд ли вокруг дома расположились какие-нибудь серьёзные силы. Люди Клеща прибыли бы с помпой, с громкой музыкой и включенными фа-рами. Перед перестрелкой кто-нибудь долго орал бы пьяным голосом в микрофон, подбоченясь и расставив ноги, как пластмассовый шериф из дешёвого американского боевика. ОМОН вряд ли придумал бы что-нибудь поинтереснее. Вместо джипов – БТР, вместо сивушного перегара беспонто-вого асфальтового американского пойла – посконная водка с луком, а так – два родственных стада самодовольных павиа-нов. Периодически отдельные особи, или их группы перете-кали из одной стаи в другую и обратно, а иногда они про-сто объединялись, смотря по масштабам совместного интере-са. Собаки, вокруг дома, скорее всего, просто шныряют одичавшие бездомные собаки, по привычке тянущиеся к чело-веческому жилью. От этой мысли Трофима вдруг продрал жес-токий мокрый холод. Не далее, чем позавчера в худенькой городской газетёнке он прочитал заметку о том, как в при-городной лесополосе собаки зарезали пожилую семейную па-ру, возвращавшуюся поздно с дачи. Журналист, в кои-то веки дорвавшийся до относительной сенсации, сыпал метафорами, живописуя отчаяние убитой го-рем семьи и выдавал расплодившихся собак за знак совре-менности, в которой никто никому не нужен, и даже близкие друзья забыты и превращаются в отчаянных убийц. Из статьи следовало, что в середине весны (Трофима в городе ещё не было) из черты населённого пункта и окрест-ных деревень начался массовый исход крыс. Горожане нико-гда раньше не могли подозревать, что вокруг них многие годы находилось СТОЛЬКО живности. Сельские жители были даже рады, но за маленькими серыми пиратами последовали все-все домашние кошки, от бесшабашных уличных бродяг до изнеженного пушистого комнатного Барсика, пропажу которо-го оплакивал сам журналист. Город, удивлённый, но не испуганный, ринулся за объ-яснениями к яйцеголовым профессорам местного сельскохо-зяйственного института. Пока те ломали головы над свалив-шейся им на головы проблемой, настал черёд собак. Обрывая поводки и перегрызая верёвки, Тобики и Жучки устремились на волю. За ними почему-то последовали плохо привязанные телята. Вот в этот-то период времени к границам уже подъ-езжал Трофим. Он вспомнил, что застал двух старых пыльных псов, медленно трусивших вдоль асфальтового шоссе. Веро-ятно, это были представители отстающего арьергарда, по-скольку все молодые и сильные уже ушли далеко вперёд. Почесав в затылке, профессора выдали заключение, что перечисленные в запросе животные поселились, мол, в окре-стных лесах и образовали квазиэкологическую систему, в которой крысы питались чем придётся, кошки питались кры-сами, собаки питались, в зависимости от размера, одни крысами, другие кошками. Телята исчезли неизвестно куда, в связи с чем местное отделение академии наук убедительно просило граждан и организации не обращаться более за разъяснениями, поскольку современная наука не имеет ни малейшей возможности по отысканию пропавших телят. Трофим, прочитав эту пространную заметку, долго сме-ялся. Ему пришло в голову что, будь он собакой, ни за что не стал бы жить в одном городе с Клещом и прочими. Это людям нужны кухни и сортиры, автобусы и кинотеатры, ради наличия которых они готовы терпеть рядом всё это дерьмо. А собакам что – они потерпели-потерпели, да и начхали на всех. Живите, мол, дальше как желаете, а мы вольные, мы в этом не участвуем. Просмаковав эту новую идею, он пошарил под подушкой и вытащил наружу виски и маленький пакетик сухих солёных галет. Не то, чтобы ему хотелось есть или выпить, просто нечего было делать, а выпивка – это такое занятие, кото-рое, в сущности, ничем не лучше и не хуже других подоб-ных, но гораздо быстрее и проще убивает кажущееся бес-смертным время. Он ненавидел виски. Впрочем, он был равнодушен к спиртному вообще, а конкретно этот сорт предпочитал из-за широкой плоской бутылки, которая отлично помещалась в лю-бой дорожной укладке. Однако, сейчас виски пошло, что на-зывается, "в жилу". Тепло растеклось по всему телу, при-ятно обожгло живот и притупило то чувство ужаса, с кото-рым ему пришлось так поспешно проснуться. Трофим был знаком со всеми оттенками страха – на од-ном полюсе находилась благоговейная дрожь, когда подхо-дишь к самой кромке утёса и смотришь на дробящиеся внизу, в стометровой глубине зелёные морские валы, кажущиеся с твоего места волнением в кошачьем блюдце. Противоположным полюсом является чувство, когда своими руками тащишь по чёрной земле за остатки одежды обгорелую бесформенную массу, и с болезненным интересом пытаешься рассмотреть в ней знакомые черты, гадаешь, кем из твоих знакомых был покойный. Покопавшись в себе, он пришёл к выводу, что испытан-ные им ощущения находились на среднем участке шкалы, а своей силой они обязаны затянувшейся петле неудач. В его положении и не такой молодец головёнкой послабеет. После одиннадцатого глотка Трофим наконец решил, что нечего ис-тязать себя бесплотными страхами, что себя надо любить, позволять себе хорошо спать, и тогда завтра всё обяза-тельно будет хорошо. *** Утро, встретившее Трофима на крыльце, при общем се-реньком оттенке, имело ещё и размытые невнятные очерта-ния. Сонный, отшельник долго моргал, отчаянно стараясь поймать окружающий мир в фокус, но фокус долго ускользал, пока Трофим не нашёл причину странного оптического явле-ния – туман. Он пришёл с болот и имел странный молочный оттенок. Мало того, он презрительно сторонился земли и стремительно густел по мере удаления от неё, путаясь в верхних ярусах крон. Бледная гранитная часовенка походила на палец покой-ника, конец которого увяз в шевелящемся молочном киселе. В синюшном утреннем свете поляна выглядела совсем иначе, и это заставляло Трофима поторопиться с исследованием ме-стности. Качественная рекогносцировка была надёжным зало-гом спасения в самой тяжёлой ситуации и наоборот – огрехи в предварительной разведке местности могли оказаться ро-ковыми даже при возникновении относительно небольшой опасности. Это азбука для всякого, кто носит оружие не в силу инфантильного хобби или дешевого "понта", а по про-фессиональной необходимости. Обогнув угол, Трофим похлопал обильно запотевший бок своего верного "боевого коня" и первым долгом двинулся к часовенке, которая, господствуя над прилежащим участком местности, при "шухере" вполне могла стать отличной пози-цией для стрелка. Вблизи, при освещении грубое сооружение уже не произ-водило того впечатления, что оставалось у Трофима с вече-ра. Ни единого следа вчерашнего мрачного величия, скорее, лёгкое удивление, какое чудо удерживает бесформенные кам-ни один над другим, да ещё в сужающейся кверху постройке. Не иначе, промысел Божий. Узкая щель между самыми больши-ми глыбами, обращённая входом к востоку, вела в крохотную молельню или, скорее в большую каменную нишу внутри широкого неровного столба. Трофим сроду не бывал в освящённых культовых местах, поэтому не мог судить, насколько картина, открывшаяся пе-ред ним, соответствует их каноническому облику. Тесный мешок – пытка для бедняги, страдающего клаустрофобией, квадратный плоский камень, видимо, изображающий алтарь да огромное, во всю стену, деревянное распятие, треснувшее и тёмное от времени. Пальцы скользили по кресту, он был совсем гладким, но не полированным. Такими становятся камни, если пролежат одну - две сотни лет в быстрой речной воде. Поверхность была бурой, трудно сказать, из какого дерева делал мастер своего идола. Сработанный с любовью и почитанием, он был очень старым и каким-то грустным, потерянным, что ли. За-бытый, никому не нужный Бог. Никто из возлюбленных тобою людей не обращается больше к тебе с просьбами, не докуча-ет жалобами и не стремится донести до тебя свои странные земные тайны. Тебя просто забыли, твоё благо больше нико-му не нужно, оставь его себе и поступай с ним как знаешь. Мрачность этого маленького пятачка так повлияла на плохо выспавшегося Трофима, что он с трудом уловил отте-нок странности, лёгкое, на грани восприятия, несоответст-вие, как аккорд похоронного марша в кабацкой песенке. Стоя перед выходом, он осмотрелся ещё раз; осмотрелся внимательно, неторопливо. Ничто не должно быть упущено, по крайней мере ничего из тех вещей, от которых может за-висеть выживание. Странность, странность, ах, да – запах. Так пахнет в вольерах со служебными собаками, да и во дворе, где в ка-честве сторожа обретается крупная псина. Опять собаки, будь они неладны. Налетевший сквознячок прогнал по камен-ному полу пучок серой, с проседью шерсти. Трофим нагнулся и едва сумел поймать мягкий комочек. Тот, как живой кру-тился на булыжнике и отчаянно не желал даваться в руки. Растерев его на ладони, Трофим брезгливо сплюнул. Обыкновенное животное, к тому же в прошлом домашнее нашло поблизости убежище, а он уже готов при каждом громком чи-хе осенять себя крестным знамением. Хорош, солдат удачи, ничего не скажешь. Никаких следов собаки вокруг, даже чисто физиологических. Наверное, мелкая дворняжка, не иначе. Прогулка вдоль густо заросшего орешником периметра не принесла никаких утешительных результатов. Трофима неиз-менно раздражали участки, обнесённые живой изгородью. Вот ты стоишь, как голый, на гладкой проплешине, а вокруг ве-тер треплет одно сплошное укрытие для засады. Его только злило модное поветрие тыкать кругом, где ни попадя урод-ливые кривые вязы и густой путающийся жасмин. Слабым уте-шением могло служить только то, что орешник-лещина здесь был, видимо, естественным подлеском, а не умышленным ох-ранным насаждением. Хотя, какая разница, серьёзному спец-подразделению, буде оно здесь объявится, глубоко парал-лельно - травить ли дичь в распланированной лесополосе или в диких зарослях. Дубовая келья не выглядела более чужой и заброшенной. Дом, милый дом. Изнутри прекрасно простреливается тропин-ка, ведущая к единственному входу. Толстые стены и узкое подслеповатое оконце будто специально созданы для обороны в ближнем стрелковом бою. Непросто будет взять засевшего здесь бойца, которому, вдобавок нечего терять, ох, непро-сто. Гарантию от долгой и кровопролитной перестрелки на-падающим мог бы дать разве что гранатомёт, но будет ли он у гостей – ещё не факт. Успокоенный, Трофим вольготно, насколько это позволя-ла ширина койки, раскинулся на подсохшем к утру одеяле. Почитать бы чего-нибудь, детективчик там или боевичок. Эдак ведь можно и со скуки околеть безо всякого гранато-мёта. Кстати, что всё-таки мог прятать монашек? Лезть в чужие тайны, конечно, некрасиво, зато как приятно и инте-ресно, особенно когда нет никого, чтобы поймать тебя за этим. Против ожиданий, смешной замочек был цел и даже не подёрнулся неизбежной для местной промозглой болотной влажности паутинкой ржавчины. Он скользил и вертелся в руках, испуская горьковатый запах старой смазки. Сорвать его удалось только вместе с ушками, и он ускакал далеко в угол, обиженно звеня и подпрыгивая, как глупая сторожевая собачонка, получившая увесистого пинка от пришлого громи-лы. За уплотнёнными резиной створками (хозяин, верно, за-ботился о том, чтобы его сокровища не страдали от сыро-сти) прятались вещи, ценность которых могла определяться, разве что личным отношением владельца. Изломанная пожел-тевшая фотография женщины в старомодном платье лежала глянцем вниз, и была прижата крохотным детским ботиноч-ком, жестяная коробка из-под халвы, с пуговицами и мотка-ми прекрасно сохранившихся ниток, старая бритва – "гри-бок" и пять тетрадей в древней обложке из ложной кожи, вот и все остатки чьей-то земной жизни. Прежний постоялец был, наверное, сентиментален. Бросив взгляд на фотографию – женщина была красивой, таких часто называют "видными", Трофим переложил на кро-вать найденные записи, единственное доступное здесь чтиво и закрыл дверцы. Ему почему-то не хотелось беспокоить без нужды чью-то жизнь, пусть и закончившуюся. От этого заня-тия на него вдруг пахнул могильный холод. Поплевав на пальцы, он раскрыл первую страницу первой тетради. *** "Среди живущих всякий есть прежде всего дух. Так го-ворит нам Святой Учитель. Каждый человек постольку наде-лён плотью, поскольку она, эта плоть, может служить ду-ховному, а следовательно святому и небесному. Я попросил Учителя объяснить, является ли духом также и Люпус, или одни только мы. Конечно же, да, такой ответ был мне дан. Только люди суть духи по соответствию Свету и Разуму Божьему, а прочие твари земные, которые сотворе-ны и благословлены Богом для бытия в нашем мире по соот-ветствию суть чувства Его". – Записи велись явно не с са-мого начала и Трофим не понимал, как автор оказался в мо-настыре и кого он имел в виду под странными именами и прозвищами. Кроме того, записки начинались с третьего ноября ты-сяча девятьсот шестьдесят шестого года, а потом датировка внезапно несколько раз перескакивала на странный незнако-мый календарь и обратно, многие записи не были датированы совсем. Календарь был, наверное, церковный, а может, древнеславянский, но эти переходы очень мешали пониманию последовательности событий. "Ночью, после беседы со Святым я долго размышлял над этими его словами. Много молился и плакал. Какая неземная благостыня исходит от этого Человека! Рядом с Ним мы все начинаем понимать самую суть нашего бытия. Что было бы со мной, не встреться Он на моём пути? Смерть, бесславное окончание жизни, духовной и физической, после того, что произошло со мной она казалась мне неизбежной и неотвра-тимой". "Одиннадцатого ноября одна тысяча девятьсот шестьде-сят шестого года. После утренней молитвы я наконец решился подойти к Учителю и задать ему вопрос, который мучил меня с самого дня смерти Ольги и Никиты. Я спросил Его, что есть рай и что есть ад. Мне хотелось знать, как Господь определяет посмертный путь Духа по небесам или кругами ада. Учитель улыбнулся мне, как улыбается один только Он, обнял за плечи и принялся объяснять мне тайные небесные истины, которым его научили ангелы, с которыми он часто общается вот уже много лет. Он рассказал мне, что Господь есть единственный Бог небес, и что ангелы весьма удивляются, когда им рассказы-ваешь, что земная церковь предписывает делить божествен-ное на три. Господь есть Творец и Демиург, создавший мир из своего Слова и людей из Мысли и Духа своего. Всякий дух, покидающий свою природную мирскую оболоч-ку, немедленно устремляется в ту сторону, где он ощущает для себя наивысшее благо и большее наслаждение. Таким об-разом, дух, живущий во благе истины и мудрости веры, об-ращён лицом к Господу и устремляется к Нему, чтобы занять своё место на небесах, в соответствии с видом и размером собственного Блага. Другой же дух, живущий во лжи и неверии, безумен и, в силу этого отвращает своё лицо от Господа и сам добро-вольно стремится в ад, чтобы занять место среди подобных себе духов. Таким образом, Господь никого не ввергает в ад, но всякий злой дух сам стремится туда по любви ко злу, хотя путь в Небеса Господа открыт для каждого. Даже более того, некоторым духам, населяющим ад, было позволе-но войти в пределы Небес, чтобы они могли увидеть Свет и Истину, но те сразу же сделались безумны и страдали, словно рыба, вытащенная из воды. Потом эти духи с воем бросились обратно в ад, некоторые даже вниз головой, что-бы уменьшить своё страдание. Я очень удивился, и спросил Учителя, неужели духи са-ми выбирают для себя скрежет зубов и серный огонь вместо наслаждений рая? Он ответил, что всякий, внемлющий Слову, должен понимать, что огонь серы и скрежет зубов в аду есть не что иное, как Зло и Ложь, то есть противоположно-сти Божественной Любви и Истине, и что сам адский пламень при свете божественной Истины может оказаться холоднее льда. Истинные страдания ада заключаются в том, что для на-селяющих его духов нет большего наслаждения, чем истязать и наказывать. Поэтому они подвергают друг друга всевоз-можным пыткам и издевательствам в наказание за различные реальные или мнимые вины, а поскольку эти злодеяния в аду бесконечны, то и вины там сыскиваются у каждого бессчёт-ное множество раз". Трофим поднял глаза. Самым краешком своего бокового зрения он успел уловить едва заметное шевеление в кустах на краю поляны. Собачка явилась, явилась – не запылилась. Ну, тварь природная, поймать бы тебя да голову отвернуть, чтобы ночами не выла. Невидимое за кустами существо тот-час прекратило возиться, как будто прочитало устремлённые на него агрессивные мысли. Ну что же, вот так-то, знай своё место. "Пятого дня месяца апостола Иоанна. Перед вечерней трапезой я подошёл к Учителю и спросил его, чем является месть и должен ли я отомстить человеку за совершённое им зло. Святой долго смотрел на меня, по-сле вздохнул и сказал, чтобы я вернулся к нему после об-щей трапезы, поскольку затронутая мною тема столь важна и глубока, что он не может оставить меня без своего духов-ного окормления. Вечером, когда братия уже расходилась по кельям, Учи-тель отозвал меня в сторону и спросил, что я думаю о при-чинах, которые держат здесь всех этих людей. Я ответил, что они стремятся к святости и божественному свету, чтобы очистить душу перед встречей со Всевышним. Он нахмурился и некоторое время молчал. Потом, когда я уже начал ду-мать, что чем-то расстроил Его, Он неожиданно снова заго-ворил, но речь его была так далека от темы нашего разго-вора, что я не сразу понял, в чём он хочет меня наста-вить. Святой сказал, что Господь часто, для испытания особо возлюбленного им и утвердившегося в благости духа, совме-щает в одном природном теле с ним зловонного и мерзкого демона. Дух становится, следовательно, как бы тюремщиком, не позволяющим демону творить зло по лжи. В этой борьбе дух получает раны и слабеет, но, во укрепление своей соби и очищения себя в свете Божественной истины, он удаляется в места, подобные нашему, чтобы продолжать свои службы Господу, укрепляясь примером подобных себе. Чем сильнее демон, тем более великим духам отдаётся он во власть, и, поскольку Господь никогда не требует от духов непосильной службы, то и не следует давать свободу тому демону, которого Бог поселил рядом с тобой, дабы ты берёг благо от его отравленного дыхания. Я долго думал над словами Учителя, распевая псалмы и читая святые молитвы. В мою душу вновь сошёл свет и не-сказанная благодать, я почувствовал, что могу вновь полю-бить этот мир, который подарен мне чудом небесного творе-ния". Трофим захлопнул тетрадь, пора было поразмыслить над мирской пищей для бренного тела одного беглого "ганмэна". Ещё раньше он разыскал в доме небольшую печь из камня и кирпича, точь-в-точь такого же, как тот, из которого была выложена задняя стена. Кроме того, во дворе сыскался об-ширный открытый очаг с большим медным котлом и нескольки-ми чугунными решётками, приспособленными в качестве пли-ток. Святые отцы, видимо, не гнушались чревоугодием и с похвальной тщательностью вели всё связанное с этим хозяй-ство. Озираясь по сторонам – дурная привычка ещё со времён блуждания по локальным войнушкам, Трофим принялся разо-гревать на решётке жирную кашу из сухого пайка. Какая здесь, однако, тишина. Если бы сейчас он пребывал в зоне какого-нибудь тлеющего вооружённого конфликта, был в до-зоре или сидел в засаде, он истолковал бы это мёртвое безмолвие с молчащими птицами и затаившимися немыми зве-рями как верный знак близкого присутствия самого крово-жадного и ненасытного хищника на Земле, своего коллеги. Как всё же расслабляет мирная жизнь, Трофим покачал голо-вой, по-шутовски негодуя на свою минутную слабость. *** Медленно подкрадывался вечер, ступая мягкими кошачьи-ми лапками и принося с собой шелест листвы на ветру. На-сытившийся отшельник поспешно затушил очаг и, хлебнув из бутылки, вернулся в начинающую пахнуть жильём комнатку. При бледном болезненном свете фонарика, он пролистал ещё с десяток страниц чужого дневника. Болезненно-подробные бытовые записи там сменялись пространными философскими или религиозными рассуждениями, и чтение ему вскорости наскучило. "Брат Михаил, когда мы ели за обедом грибную похлёб-ку, пожаловался, что мы питаемся нездоровой пищей. Брат Велимир упрекнул его, что тот чрезмерно стремится к мир-ским удовольствиям, особенно в еде. Учитель ничего не сказал, но после обеда назначил послушание по приготовле-нию пищи другому брату, Леонтию. Еда стала немного полу-чше". "Мне вместе с братом Велимиром назначено новое послу-шание, мы вместе ходим полоскать исподнее братии на даль-ний родник. Прекрасное поручение, ведь брат Велимир не-многословен, и у меня теперь много времени для размышле-ний и молитв, вдали от братии. Я очень полюбил одиночест-во". "Брат Иона изготовил во дворе турник и гимнастические брусья. Он подолгу упражняется на них и по утрам соверша-ет длительные пробежки, иногда до самой дороги. Учитель говорит, что Господь не воспрещает подобные упражнения. Брат Леонтий увязался бегать вместе с ним, но Иона гово-рит, что тот быстро устаёт и поворачивает назад с полпу-ти. Мне кажется, это очень забавно. Я тоже хотел бы по-следовать за ними, но мне назначено ещё одно послушание. Теперь я собираю хворост, и вынужден рано уходить в лес вместе с братом Константином, чтобы успеть набрать дров, дабы вернувшийся Леонтий начинал готовить завтрак". Раздался скрип, слабый, но отчётливый. Трофим медлен-но положил тетрадь и так же медленно полез рукой под по-душку. В такой момент нельзя делать никаких резких движе-ний, иначе при стрельбе может дрогнуть рука, такое бывает даже у лучших стрелков. Двигаться надо плавно-плавно, но быстро, хотя и без суеты. Скрип затих и больше не повто-рялся. Трофим взвесил на руке "Макаров" и опустил его к себе на колени. Нервишки поигрывают, боец, сдаёшь потихо-нечку. Ведь известно тебе, что деревянные дома, особенно старые, имеют индивидуальные, несходные между собой голо-са, как и люди. Каждый из них кряхтит и поскрипывает на свой собственный лад. Он убрал пистолет, но недалеко – на стол и снова за-мер, обратившись в слух. Скрип не повторялся, Трофим на-пряжённо вслушивался в хаотические ночные шорохи, но ни один из них не нёс в себе ничего злого или угрожающего. Обыкновенный влажный летний лес: шелест листьев, который можно принять за отдалённые аплодисменты, хлопанье крыль-ев ночной птицы, голос травы. Погружённый в микроскопические колебания, которые обычно не бывают замечены, но всегда составляют мёртвую ночную тишину, Трофим едва не оглох при звуке обыкновен-ного человеческого голоса – ровного и негромкого. - Приветствую тебя, Сатана. – Сказано было спокой-но, но с выражением старого рыболова, трепетно держащего, наконец, в руках золотую рыбку. – Узнаёшь свои пенаты, Сатана? Это твой родной дом, узнаёшь его? Ты родился здесь, это место твоего явления в наш мир. Радуйся, дья-вол, ты вернулся к корням. Трофим молчал, если бы сейчас ему сказали, что он сходит с ума, ему стало бы намного легче. Оставаясь на кровати, он снова взял пистолет и принялся водить стволом из стороны в сторону, готовый выстрелить прямо через стенку, на звук. Голос лился со всех сторон, отражаясь от всех стен и нисходя с потолка. Он набирал силу и страсть, будто кто-то невидимый, переполняясь непонятной кипучей радостью, был уже готов кинуться в пляс, запеть… Или за-выть. - Скажи, что ты чувствуешь, Вельзевул? Доступны ли тебе наши чувства? Неужели ты не можешь радоваться воз-вращению? А я рад, Боже, как я рад! Какой долгий путь, и вот теперь ты сводишь все пути в один совершенный божест-венный круг! Господь, какой я безумец, как я мог не ви-деть всего совершенства промысла Твоего! О-о-о! – Гово-ривший, видимо, принялся горячо молиться. Осаждённый не спешил действовать. Происходящее вовсе не было похоже на начало молниеносного, без предупрежде-ния, профессионального штурма. Это даже не походило на шумное и суетливое дилетантское нападение, с истерической беспорядочной стрельбой и зычными воплями, которые должны были бы не то устрашить противника не то подбодрить само-го нападающего. Вообще трудно было сказать, на что это похоже. Сончас в дурдоме, не иначе, только Трофима не учили обращению с сумасшедшими. Или действительно пробу-дился дух умершего монаха? - Молчишь? Молчи, ибо каждое твоё слово – ложь, и ядом наполнены уста твои. Действуя против правил, которые психам, как известно, не писаны, Трофим повернулся вполоборота к двери, спиной в угол, направив ствол на окно и застыл. В дешёвых, со старыми щербинками стёклах колыхалось отражение непропор-ционально длинного мужчины в чёрном, до пят балахоне, скрывавшем абсолютно все черты человеческой фигуры, от ступней до кистей рук, прятавшихся в обширных рукавах бесформенной хламиды. Голова казалась вытянутой из-за вы-сокого острого колпака с прорезями, как у куклукскланов-ца, но украшенного изображением рельефного белого черепа с перекрещенными костями, окружённого прыгающей вязью церковно-славянского алфавита. Ошеломлённому зрителю понадобились долгие секунды на то, чтобы осознать, что видение, отражённое оконным стек-лом, находится на самом деле у него за левым плечом, в проёме приоткрытой двери. Их разделяли только тонкие ста-рые доски. В бешенстве, досадуя своему внезапному испугу, Трофим рванул на себя дверное полотно и ткнул пистолетом в темноту, стремясь "фирменно" угодить противнику дулом прямо между бровей. Он сам почти что ожидал этого – ствол пистолета прочертил в воздухе слепую беспомощную дугу, встретив на пути только влажный тёплый воздух. Переполняемый яростью, Трофим пулей выскочил из дома и, огибая дальний угол, ринулся в сторону часовни. Какая-то чуждая, навязанная ему извне логика твердила, что этот путь бегства – единственно возможный для монаха, который умер уже много лет назад. Не преодолев и половины пути, он остановился и беспомощно, как ребёнок, развёл руки, приседая на месте. На углу сруба, привалившись к нему спиной, сидела женщина в нарядном алом платье со смелым декольте впере-ди. Она привольно раскинулась, разметав полы и запрокину-ла голову, будто залюбовавшись чёрными ночными небесами. Впрочем, в мёртвом свете луны было хорошо видно, что ниж-няя часть её лица съедена животными, и ровные белые зубы скалятся в резкой сардонической усмешке. Левый глаз, ли-шённый век, закатился и застыл, а правый, выпученный и почти покинувший орбиту, навеки замер в страдании и по-следней безнадёжной мольбе. Тление, коснувшееся в большей степени тулова, провалило плоть на груди внутрь, обнажив жёлтые, увитые венами ключицы. Очнувшись, Трофим кинулся вперёд, мимо сидящей мёрт-вой женщины, дальше, в промежуток между скалой и задней стеной часовни. Ему казалось, что стоит ему проскочить в этот неширокий проход, и он увидит вблизи силуэт, неуклю-же ковыляющий в своём глупом одеянии. На полном разбеге земля вдруг проделала с ним подлейший и самый нелепый из трюков, внезапно вздыбившись и ударив в грудь со всей своей огромной силой. Проехав немножечко на животе, Тро-фим больно ударился головой обо что-то твёрдое, но тут же вскочил на ноги. Колючая пелена ярости спадала и он уже удивлялся, как мог, поддавшись животному порыву, настоль-ко утратить контроль над собой. Он сам, добровольно лишил себя единственного преиму-щества перед врагами, когда покинул убежище, потом метал-ся по двору без фонарика, и в любой момент в темноте его мог "убрать" любой безоружный мальчишка. Теперь перед его глазами чернел, темнее окружающего ночного мрака, кладбищенский крест, по высоте доходивший ему примерно до груди. У основания крест подпирали два камня, выпавшие, наверное, из кладки близкой часовни. Трофим погладил её, как добрую знакомую, неожиданно встреченную среди чужой и неблагожелательной толпы. Крест стоял в изголовии старой провалившейся могилы, в ногах которой лежал длинный плоский камень, который и послужил трамплином для последнего Трофимова "полёта". Решив, что не стоит здесь задерживаться, и пообещав само-му себе с утра заново осмотреть территорию, испуганный странник вернулся в келью с твёрдым намерением более ос-новательно подготовиться к возможной самозащите. По пути он опасливо обошёл сруб с другой стороны, чтобы избавить себя от излишнего созерцания старой мерт-вечины. Не то, чтобы это особенно пугало, в жизни он ви-дел ещё не такое, просто сейчас незачем морить себя уто-мительными предположениями о его происхождении. Странно только, что отсутствовал характерный запах тления. Впро-чем, возможно, что красивые женщины и после кончины не смердят – порода не та. Заклинив главную дверь и забаррикадировав столом вход в келью, Трофим почувствовал себя в относительной безо-пасности. Впервые он пожалел, что находится здесь один – невозможно было организовать даже ночную охрану. Опыт подсказывал, что, если стеречь поочерёдно хотя бы вдвоём, то можно выкроить вполне достаточно времени для сна, а сон есть один из главных ресурсов в любой схватке. Не вы-спавшийся гибнет, равно как голодный, усталый и сбивший ноги – просто по законам естественного отбора. Поставив пистолет на предохранитель, он забылся чут-ким поверхностным сном, каким мог спать даже сидя в дол-гой изнуряющей засаде. *** Во сне Трофима зверски пытали. Чёрные фигуры в одина-ковых безликих балахонах склонились над ним, лежащим спи-ной на просторном каменном жертвеннике. Его руки были пришиты через верх к рёбрам и животу жёсткой суровой ни-тью, прихватывающей кожу и стонущие скользкие вены. Ноги, сшитые от промежности до пят этой же нитью, были судорож-но вытянуты, но ни на сантиметр не выступали за пределы алтаря. Один из палачей откинул вверх длинный рукав балахона, обнажая изящную женскую руку, украшенную перстнями, бла-гоухающую жасмином и розовым маслом. - Начнём конфирмацию. – Прозвенел серебряный деви-чий голосок и Трофим вдруг понял, что непонятным образом он принадлежит мёртвой молодой женщине, которую он видел накануне. В прекрасных глазах, видимых сквозь прорези колпака, не было ни жестокости ни неприязни, одна неж-ность и необъятная, почти материнская любовь. Прекрасная рука, привычным жестом сжимающая кривой, похожий на серп, обоюдоострый кинжал, ловко вспорола кожу на обнажённой груди Трофима, зацепила лоскут красивым зо-лотистым крючком и потащила его вниз, сдирая прочь с тела и открывая извивающиеся в напряжении мышцы. В ужасе пытаемый рассмотрел фигуру, которая проступа-ла на его шкуре вслед за умелыми твёрдыми пальцами – это был анк, древний крест с кольцом сверху. "Ну, святоши хреновы", – заорал вдруг во сне связан-ный Трофим – "Уж как бы вы Клещу понравились со своей святостью, живодеры проклятые". В прекрасных глазах отразилась тень лёгкого изумле-ния, будто незнакомка тщетно пыталась понять, как глупый смертный может добровольно отказываться от той величайшей милости, которую она собиралась ему подарить, но понима-ние ускользало от неё, нисколько не огорчённую этим. В течение одного краткого мига, вместо лютой боли Трофима охватило бурное нечеловеческое сладострастие он увидел свой вздыбленный член, изливающий на сведённый су-дорогой живот поток молочно-белого семени. На место дья-вольского удовольствия пришёл животный, физиологический ужас и Трофим мгновенно проснулся. Тёплая жидкость на жи-воте и груди была реальной. В свете фонарика густое тягучее нечто, заливающее Трофима сверху, окрасило пальцы алым. Оно жирно поблёски-вало, скатываясь в маленькие комочки и отпадало от рук, сливаясь с окружающей темнотой. Постель была обильно пропитана кровью, однако боли не было. Блестящая капля тяжелой шустрой пчелкой пересекла светлую полоску сверху вниз и с чавкающим звуком слиплась с начинающей густеть массой. Казалось, кровью сочится сам дом, раненый или больной. Новые капли падали с потолка то реже то чаще, то поодиночке то весёлыми косыми струйками. Подниматься с постели было неохота, ноги, казалось, наполняла тёплая потеющая вата. Неужели именно так начи-нает слабеть воля к сопротивлению? Сопротивлению чему? Собачьему вою и невесть откуда берущимся дохлым шлюхам? Злость, нужна была злость, и она не оставила свой давний верный живой инструмент. Оскальзываясь на сырых подошвах, Трофим выскочил к лестнице и рывками понёсся вверх, на второй этаж. В гнев-ливой лихорадке погони он ворвался в третью дверь и за-стыл. Верующий начал бы креститься, но крестное знамение не шло, пальцы не сгибались, а лишь терзали шершавую пис-толетную рукоятку. Комната была пуста, совсем пуста. Не было ни мебели ни постели и ни одного клочка одежды или обуви, совсем никаких следов людского присутствия. А главное – ни ка-пельки крови и ничего, что могло быть её источником. В голове беспомощно мялись давно затёртые до дыр правила: сильный страх вдвое замедляет реакцию, паника вообще ли-шает человека осмысленной воли, превращая его в скотину. Почти полминуты потребовалось, чтобы Трофим, корчась от стыда, осознал, что келья, находящаяся непосредственно над его убежищем – следующая, за стенкой. Он отсчитал третью дверь от лестницы, а надо было от противоположной стены, в которой вход с улицы на первый этаж. Медленно, борясь с подступающим желанием разрядить пистолет хоть во что-нибудь, пусть даже в стену или наугад в темноту, он прошёл коридором и пнул взвизгнувшую на петлях дверь. - Ух-ты. - Сказал кто-то знакомым голосом, и палец Трофима уже давил на спусковой крючок, когда его хозяин осознал, что звук родился в глубине собственной глотки и дал отбой. Перед самым его лицом, слегка покачиваясь, хо-тя воздух в комнате был неподвижнее болотной воды, скалил желтые зубы здоровенный кобель с перерезанным горлом. Он был привешен за задние лапы к толстой потолочной балке и судорожно тянул передние, как будто пытался достать ими до спасительного прочного пола. Висеть ему, видимо, не нравилось, а скорее, было уже всё равно. На деревянной стене бурыми неровными буквами, состоя-щими только из жирных размашистых прямых, было выбито: "Ты умрёшь". Штрихи этой дикой клинописи напоминали зри-телю рваные раны от "жёсткого" шипастого кнута, ему уже приходилось однажды видеть такие. - Экая, право же, мелодрама. – Глумливо нараспев затянул Трофим. Зрелище прямых материальных усилий про-тивника неожиданно придало ему новых сил. Существо, спо-собное зарезать ни в чём не повинного пса, наверняка в состоянии и правильно отреагировать на пулю. Гулкий грохот волной прокатился по первому этажу, и раздробился прямо под лестницей на россыпь мелких скрипов и постукиваний. Хлопнула входная дверь, но ещё раньше Трофим мячиком прыгнул к выходу, размахивая пистолетом и отчаянно, в голос матерясь. Пока он слепым котёнком ты-кался в пустые углы и скулил, чёрный некто, надёжно спря-танный темнотой, спокойно прошёл коридором у него за спи-ной, спустился к выходу и отшвырнул в сторону тяжёлый та-бурет, толстая ножка которого заклинивала дверь. Споткнувшись внизу о тяжёлые куски сидения, и едва не вытянувшись на полу в рост, преследователь размашисто по-скакал вдогонку прыгающему лучу фонарика. Страх покинул его, главное, что злой шутник был смертен, а уж сделать его мёртвым – это дело находится в надёжных привычных ру-ках. Густой орешник встретил его, как молодого актёра, ко-торый впервые вышел на сцену, натужно ведёт свою невели-кую, в сущности, роль и нуждается в моральной поддержке зрительного зала – нескладными хлопками листьев, изобра-жающими добродушные аплодисменты. Трофим выстрелил, он бил без прицела, навскидку, прямо с крыльца. Он посылал в темноту пули, одну за другой, широким веером, безо всякой конкретной цели и без малейшей надежды найти её. Для поимки сумасшедшего теперь надо прочёсывать лес, а делать это одному бесполезно даже днём. Затворная рама застряла в крайнем заднем положении – кончились патроны. В кармане был снаряжённый магазин, но стрелок присел на крыльце с его опустевшим, ещё тёплым собратом и, сжав в кулаке горсть патронов, принялся машинальными движениями набивать его, чтобы занять трясущиеся в ярости руки. Лицо горело от стыда, вот уже вторые сутки он ведёт себя как сопливый перепуганный мальчишка, совсем непохо-жий на хладнокровного специалиста с палёной всеми огнями шкурой. Вслед за этим, он снарядил ещё один запасной ма-газин и побрёл в сторону машины. Остаток ночи предстояло коротать там, не возвращаться же на окровавленное ложе, которое теперь здорово смахивает на недавно освободивший-ся стол неряшливого прозектора. Тщательный осмотр джипа занял примерно минут десять, и не принёс никаких новостей. Зловредный невидимка был безумен вне всякого метода, либо преследовал непонятные цели. Добрый "Паджерик" был исправен, мирно дремал на це-лых колёсах, браво откликнулся на позывные сигнализации и после поворота ключа не брызнул осколками направленного взрыва, а обиженно заурчал проснувшимся двигателем. Он мог ехать прямо сейчас, пугающая тень не позаботилась да-же отрезать ему путь к отступлению. Подивившись, Трофим заперся в кабине и включил внеш-нюю сигнализацию. Бессмысленная предосторожность против любого, самого неопытного боевика, но правила, которые навязывала противная сторона, вполне соответствовали этим нехитрым мерам. Остаток ночи он провёл во сне. *** Утро для поэта – час вдохновения, для влюблённых – это время объятий, петух выбирает минуты свежести для благородных вокальных упражнений. В представлении челове-ка, который скромно привык просто оставаться в живых, ут-ро – это холодный бодрящий напиток, который наполняет его уверенностью, что он будет жив по крайней мере ещё двена-дцать часов, хотя никто и не даёт ему никаких гарантий. Скинув заскорузлую от крови рубашку, Трофим покатился по гладкой траве, поникшей от обильной росы. Солнечный свет имеет свойство бесследно изгонять ночные химеры. Го-лоса в пустом доме – чушь, волчий вой – блажь, никакая мёртвая сирена на углу не сидит. Осталась правда безвоз-вратно испорченная одежда, да на втором этаже наверняка продолжает висеть окоченевший труп мохнатого бедняги, а всё остальное – полная мура. Предусмотрительно захваченное махровое полотенце сго-няло остатки влаги, а в набирающей рабочие обороты голове рассеивался приятный беззаботный туман. Рановато, батень-ка, празднуете. Что здесь происходит, и чего странные ме-стные обитатели хотят конкретно от вас – к решению этих вопросов вы не продвинулись ни на йоту. Поигрывая мускулами, Трофим торопливо натянул через голову лёгкую хлопчатобумажную толстовку и демонстративно надел поверх неё кожаную "сбрую" с пистолетной кобурой и многочисленными карманами для боезапаса. В принципе, дешёвая демонстрация оружия совсем не бы-ла признаком его "фирменного" стиля, напротив – о наличии предназначенных ей ножа или "пушки" жертва должна узна-вать только непосредственно перед смертью. Просто в окру-жающей "зелёнке" пряталась как минимум одна пара заинте-ресованных глаз. Они всё равно уже знают, что "клиент" вооружён, так пусть этот факт и капает им на мозги посто-янно, раз уж они брезгуют изводить его простыми и надёж-ными способами, а всё кружат в поисках чего-то экзотиче-ского или понятного им одним. Насвистывая легкомысленную песенку про солдата и по-падью, фланирующей походкой Трофим двинулся внутрь по-стройки, уже переставшей быть его надёжной крепостью. Втащив на второй этаж изгаженную постель, он милосердно перерезал спутанные кровавые верёвки. С глухим стуком бездомный беспородный мученик рухнул в подстеленное тря-пьё и остался лежать, выгнув спину и неестественно вытя-нувшись. Зарыв труп и совершив краткий надгробный ритуал, воспрянувший духом отшельник вернулся в круг своих повсе-дневных хлопот. Для начала следовало слегка хлебнуть, вообще что-то слишком часто в последнее время требуется немножечко хлебнуть, ну да ничего, заказы пойдут ещё не скоро, по-этому сейчас можно. Из открытой бутылки внезапно пахнуло искусственной медицинской горечью. Трофим лизнул смочен-ный через горлышко палец. Сомнений не оставалось, кроме невкусной и вредной для здоровья американской гадости в бутылке с некоторых пор появилась ничуть не более вкусная и полезная русская дрянь. Бутылку можно было смело выбрасывать, приняв за дан-ность, что кошмары предыдущей ночи вызваны ничем иным, как примесью наркотика, которым с недавних пор сдобрено виски. Потом следовало облегчённо вздохнуть и не трево-житься более насчёт тихо улетающей кукушки. Злые козни, чем дальше, тем яснее приобретают знакомые очертания вполне конкретной диверсионной деятельности, которую ве-дёт реальная, а не мистическая личность. Что же, тем луч-ше, обращение с грубым телом куда как привычнее, чем с астральным. Когда-то давно, в забытой прошлой жизни, Трофиму до-велось прослушать несколько лекций по психотропным сред-ствам. Что-то там было и про галлюциногены. Кажется, они могут вызывать обманы органов чувств, как зрения, так и слуха, и обоняния, настолько реальные, что отравленный полностью в них верит и действует в соответствии с их со-держанием. Видения всегда индивидуальны, поскольку вызва-ны в первую очередь искажённым сознанием самого постра-давшего. Трофим отбросил бутылку, теперь огненная вода сгодит-ся разве что для разжигания очага. Раскладывая скудные яства сухого пайка, он напряжённо рассчитывал момент, ко-гда снадобье из чьего-то кармана перекочевало в его вы-пивку. Итак, в первую ночь на этой стоянке перед сном он употребил намного больше, чем за всю следующую, но спал, как младенец. То есть, был волчий вой, но это было до то-го, как он откупорил бутылку. Стоп, из этого следует, что вой был на самом деле. Хорошо, есть уже первые выводы, хотя и мелкие, но всё-таки это больше, чем ничего. Помешивая на плите шипящее и плюющееся жиром вонючее месиво, которое принято называть военно-полевым питанием, он злорадно поплескивал из бутылки в огонь, который отве-чал ему красными бесящимися языками. Далее, во вторую ночёвку он пригубил бутылку уже пря-мо перед тем, как лечь вечером, причём совсем немножко, а после этого как раз пошёл весь "расколбас" со снами и об-щением с неупокоенными духами. Вот здесь уже следует раз-делить правду и бред и ни в коем случае не перепутать "кислое с пресным". Парень в сутане был настоящий, потому что сумел заре-зать свирепого с виду пса и расколошматить о ступеньки тяжеленный табурет. Он же пугал одуревшего от "химии" по-стояльца сатаноборческими проповедями. Мёртвая дамочка – плод воспалённого воображения, ибо от неё не осталось ни следа ни запаха. Уж он-то в своей жизни видел столько мёртвых дамочек, что странно ещё, как вообще они до сих пор не являются к нему с претензиями наяву. Ну а могиль-ный крест, который так напугал, да ещё послужил местом болезненного приложения его буйной головушки – так это просто надо сходить и посмотреть. Ободряя себя логическими упражнениями, Трофим стоя поглощал противную слизь, хотя банка всеми своими надпи-сями уверяла, что содержит "гуляш мясной по-крестьянски". Плохая еда… плохая еда, откуда это, вроде как где-то чи-тал или в кино смотрел, что ли. Тьфу ты, тетради же, со-всем про них забыл. Вот что надо ещё просмотреть, там то-же может быть ответ по части местных правил, ну, или как там духов заклинать. Подёргать себя, допустим, за ухо и прокричать что-нибудь там на латыни. Настроение поднималось, над головой разгорался дикий огненный шар, и тягучее голубое полотнище вокруг него вы-цветало, как старая рубашка становясь сначала голубовато-белым, а потом и вовсе подавшись в желтизну. "Пятнадцатого апреля одна тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года. Совершенно случайно мне стали известны отдельные фак-ты из жизни Учителя. Удалившись сюда, в глухой лес всего с двумя сподвижниками, братом Константином и братом Ио-ной, почти не имея средств к существованию, они вместе, одной только верой и немногими подручными инструментами создали наш новый Дом. Говорят, они специально избрали это святое место, поскольку в давние времена здесь уже находился благочестивый монастырь, уничтоженный безумцами в огне кровавой смуты. Искушаемые коварнейшими из демонов, они проводили дни в трудах и молитвах, а Святой, полагая, что служит Госпо-ду не в полную меру своих сил, при помощи простых инстру-ментов создал из твёрдого дуба изображение Бога, которое мы можем сейчас видеть в нашей молельне. Видя печальное несовершенство своего творения, он не впал в постыдное отчаяние перед бессилием своих рук перед ликом Господним. В течение трёх лет он полировал собст-венными ладонями этот крест, добиваясь, чтобы он был гла-док и пропорционален во всех своих частях. В то время, когда я пришёл в обитель, на его руках ещё были свежи многие следы этих трудов". Листая тетрадь, Трофим раздражённо морщился: вместо безумных подвигов религиозного фанатика автор мог бы по-яснее изложить хоть что-нибудь по части отношения монахов к пришлым мирянам. Может быть, здесь уже тогда было при-нято травить их дурными снадобьями и пугать, пока те не покроются коростой на нервной почве. Он вспомнил бурый цвет висящего в часовне креста, и его передёрнуло – свя-тыня пропитана разлагающейся старой кровью, хороши тут порядочки. "Святая и безгрешная жизнь в нашем доме преподала мне новый урок смирения и послушания воле Божией. Сегодня ко мне в келью вошёл брат Леонтий, он много печалился о моих утратах и предложил вместе помолиться за упокой дорогих моему сердцу людей, преставившихся до срока. Признаться, я недолюбливал брата Леонтия, но теперь понял, что всему виной его неблагообразная внешность и устыдился. Всё дело в том, что левый глаз у него сильно косит, а веко покрыто безобразным наростом. Однако, видя как он сочувствует моей потере, я был весьма растроган и даже показал ему портрет бедной моей Оленьки. Брат Леонтий произнёс много утешительных слов, и, хо-тя он не мастер говорить, это сильно укрепило мой дух и веру в людей". Хорошо, хорошо, Божья корова, давай дальше. "Четвертого числа месяца апостола Павла! Боже, Боже всемогущий, какой страшный день! Как горек мир и как черны небеса! Почему, почему лучшие и мудрейшие среди нас отправляются к Твоему престолу много раньше других, менее достойных, в то время, когда так жесток и несовершенен этот мир? Несчастье случилось, когда мы с братом Велимиром от-лучились к дальнему ручью для исполнения послушания по стирке. Остальные братья были заняты, смотря по виду сво-его послушания, и на подворье не осталось никого. Работы было много, и мы с братом Велимиром возвращались позже обычного, беседуя о духовном". - О бабах, небось, трепались. – Съязвил Трофим вслух, и снова углубился в чтение. "Навстречу нам внезапно вышел брат Михаил, лицо его было бледно и выражало страдание. Брат Велимир спросил его, что произошло, но брат Михаил стоял и долго не мог вымолвить ни слова. - Горе нам, - сказал он внезапно, и из его глаз полились слёзы, - несчастный случай со Святым Учителем, боюсь, что он может покинуть нас, братия. Мы поспешили к подворью, но там царили растерянность и уныние. Оказалось, что, оставшись один, Учитель спо-ткнулся на верхней ступени лестницы и упал вниз. Теперь Он лежал без сознания и никто не знал, как ему помочь. Я поспешил в келью Святого. Он лежал на своём ложе, под иконой, глаза Его были закрыты. Поскольку в мирской жизни я был врачом, я осмотрел раненого и понял, что Его мирской путь заканчивается и часы Его сочтены. Вокруг со-брались святые братья. Все мы пребывали в горе и великой печали. Внезапно Учитель открыл глаза, они были у него удиви-тельно ясные, не затуманенные болью. Он окинул нас взгля-дом и внятно произнёс: "Аспид… Милость Господа…". После этого он вновь потерял сознание и через несколько минут скончался. Я много думал о последних словах Учителя и молил Гос-пода, чтобы он открыл мне их тайный смысл, и я постиг, что судьба оставила Святому совсем немного последних слов, и Он хотел вложить в них всю силу своей веры, всю Любовь и Истину, которыми был преисполнен. Смысл Его слов глубок, он объемлет тайные знания и проникает в суть вещей. Бог милостив ко всем, даже к Ас-пиду ползучему, и ни от кого не отвращает лика своего. Эта Истина была в Его словах и с ней на устах Он отошёл в мир иной, служить Господу у престола Его". - На повышение двинул, поближе к начальству. – Хмыкнул Трофим. "Мы похоронили Святого за часовней и отметили могилу простым деревянным крестом. Ни к чему пышные памятники и тяжёлые идолы тому, кто духом вознёсся к вершинам ангель-ским. Ровно через три дня после смерти Он явился ко мне во сне и указал моё новое послушание. Подобные видения были также явлены многим иным Братьям, и я стал собираться в дорогу. Закончились спокойные и счастливые времена моего ду-шевного отдохновения. Моему духу предстоит много и тяжко трудиться в миру, чтобы исполнить миссию, возложенную на меня Господом моим и Учителем моим. Что же, я не возроп-щу, а пройду весь путь до самого конца терпеливо, как учит Слово и как требует того моя совесть". - Хорошо, хорошо… Аспид… Гм… Милость Божия, или как там, милость Господа? – Трофим отложил тетради и за-метался по поляне, как тигр в клетке. Мысль, какая-то важная мысль стучалась в сознание до того активно, что он даже чувствовал какую-то особенную щекотку в своей голо-ве. – Так всё-таки милость к аспиду, то есть к змее или аспид и милость Божия? Монашек, похоже, записал последние слова своего настоятеля дословно, поэтому ошибки здесь быть не должно. Эх браток, браток, где же ты сейчас? И спросить бы тебя, да где ж найдёшь. Самому уже интересно, что тут у вас произошло. Разгадка была рядом, но она, похоже, бегала по поляне в контррезонанс с суетящимся мыслителем. Он – направо, она – налево, он – к часовне, она – к горе, и они даже умудрялись не сталкиваться лбами, в то время, как солнце не спеша переваливало полуденный рубеж. В отчаянии Трофим схватил последнюю, лучше других сохранившуюся тетрадь. "Верещагин Максим Николаевич, Восточная Гавань, Вто-рая Линия, 52 квартира 47, мать – Верещагина Людмила Бо-рисовна, отец – Верещагин Николай Павлович. Добрая, бого-боязненная семья. Самойлов Станислав Робертович, Дежнёвск, Третья Строителей, 25 квартира 12, мать Самойлова Юлия Витальев-на, отец – неизвестен. Мать – производит благоприятное впечатление, но всё же… Шлыков Кирилл Михайлович… Андриевская Алеся Павловна…" Десять исписанных аккуратным убористым почерком лис-тов с личными данными на людей, которых Трофим сроду в глаза не видел. Монах рехнулся, либо читатель понимал по-ка ещё не всё. Он пролистнул непонятные записи, не вчиты-ваясь, отметил только про себя, что автор, верно, собрал о перечисленных людях все сведения, до которых только смог докопаться. Попадались, например, приписки наподо-бие: "Дед страдал хроническим алкоголизмом", или: "Сведе-ния об отце сомнительны". Уж не собралась ли небесная канцелярия заняться улуч-шением человеческой породы. Вывести, например разновид-ность Homo Sapiens, к которой принципиально не будут при-растать рога и хвост. Следующие записи вносились автором с постоянно увели-чивающимися перерывами во времени таким образом, что если первые четыре тетради едва ли охватывали промежуток вре-мени в полтора года, то пунктирная история, которую со-держала последняя тетрадь простиралась, наверное, до вто-рой половины девяностых годов. "Боже, помоги мне! Не дозволь демонам ввести меня в смертельный искус, свести с Твоего Пути. Ирина умна и об-разована. Она работает со мной в одной поликлинике педи-атром и я чувствую, что не могу бороться с её обаянием. Что будет, если я свяжу свою жизнь с этой женщиной? Возможно, я буду счастлив мирским счастьем, возможно, у меня снова родится сын. Но как я смогу объяснить им свою миссию? Мой образ жизни предполагает тайну, частые перемещения. Возможно, придётся даже сменить фамилию, ведь с некоторыми из Объектов я уже вступал в личный кон-такт. Полагаю, что, сочетавшись браком, я не только не смо-гу выполнить свой обет перед Господом, но и буду опозорен перед Ним, как избравший мирское и неизбежно погублю свою душу". - Дурак ты. – Вслух откомментировал Трофим. – Уже и я, на что дурной, и то знаю, что Господь сказал: "Пло-дитесь и размножайтесь". Лучше бы ты бабу резиновую в шкафчике держал, ей-богу. Следующий абзац был вписан, видимо, через очень боль-шой промежуток времени. Другими были чернила, сильно из-менился почерк. "Наверное, всё уже кончено. Если бы самоубийство не было тягчайшим из человеческих грехов, я бы непременно покончил с собой. Долгие годы строил я свою Систему, и вот всё рухнуло в одночасье. Господь, ты же видишь, какое количество Объектов было вверено моему контролю. Я не возроптал, но построил Сис-тему, которая позволяла мне отслеживать их не только в младенчестве и детстве, где я мог действовать под видом известного врача – педиатра, каким мне пришлось стать. Я мог контролировать их развитие и в отрочестве и в молодые годы, когда у одного из них неизбежно должны были про-явить себя дурные, патологические наклонности. Я действо-вал через знакомых, все считали меня поразительно общи-тельным человеком, поддерживающим массу личных контактов. Когда я понял, что моя страсть к Ирине неизбежно выльется в конкретные действия, которых, как я знал, она ждала, я преступил черту последней крайности. Оставшись однажды дома один и выпив почти бутылку водки (я никогда раньше столько не пил), я попытался оскопить себя при по-мощи большого скальпеля". - Во, урод. – Самопроизвольно вырвалось у Трофима. "Может, к счастью, а может быть, и к несчастью, но мне не удалось невосполнимо повредить себе. Меня достави-ли в больницу, и мне удалось даже скрыть причины моего поступка, сославшись на несчастный случай. Якобы, я упал сверху на лист острого оконного стекла. После операции, в бреду, я прославлял имя Господа. На следующий день днём в мою палату вошёл молодой человек, которого я видел пару раз в больнице и немного побаивал-ся, так как считал его тайным соглядатаем. Он представил-ся мне психиатром, и очень деликатно стал интересоваться моими воззрениями в духовной области. Я не счёл нужным скрывать их, однако умолчал о Мис-сии, которую Господу было угодно возложить на меня. Поз-же, когда я уже готовился к выписке из хирургического от-деления, за мной пришла машина, и двое санитаров, не об-ращая внимания на мои отчаянные протесты, отвезли меня в городскую психиатрическую больницу". - Что же, самое место. – Хмыкнул Трофим, перевора-чивая страницу. "Наступило время мытарств, в больнице я встретил бра-та Михаила, пребывавшего в удручённом состоянии духа, но, по счастью, в самом добром здравии. Мы с облегчением и радостью приветствовали друг друга. Однако, прознав о том, что мы знакомы, администрация больницы развела нас по разным корпусам, и я более не встречал брата Михаила в его мирском облике. Много позже мне стало известно, что вскоре он покинул сию печальную юдоль, отправившись из скорбного дома в лучший из миров вслед за Учителем. Так прошло полгода, раз в две недели меня вызывали на медицинский осмотр, где неизменно присутствовал тот самый молодой человек, а я каждый раз удивлялся его появлению, поскольку в другое время встретить его в больнице было невозможно. Меня спрашивали, верую ли я в Господа, и я с удивле-нием отвечал, что да, поскольку служу Ему уже много лет, после чего незнакомец назидательно говорил мне, что Бога нет, и меня уводили. От уколов у меня проявились бессис-темные галлюцинации и начались судороги по типу истериче-ских, к счастью добрые люди научили меня прятать таблетки на приёме лекарств и незаметно выбрасывать их во время конвоирования в туалет. Благодаря этому моё состояние стало намного легче, чем у моего бедного соседа по палате, который скончался у меня на глазах. Полагаю, что его смерть была вызвана зна-чительной передозировкой медицинских препаратов. Я не глубокий специалист в области психиатрии, но у бедняги проявились симптомы, ранее для него абсолютно не харак-терные – судороги, рвота, зрачки расширены почти во всю радужную оболочку, в общем, типичная клиническая картина шока. Я ничем не смог ему помочь. Единственным человеком, не оставившим меня в этом от-чаянном положении, была Ирина. Часто она навещала меня, и однажды на свидании вполголоса сказала, что я "попал под кампанию". Она просила, чтобы на следующем освидетельст-вовании я вёл себя разумно и плакала. Далёкий от мирских политических игр, я с трудом по-нял, что она имела в виду гонения на веру, столь частые в миру, однако и на следующий раз и после всё повторилось опять. Я упорствовал, меня отправляли обратно в палату. Ира стала появляться всё реже, она становилась всё печальнее, а потом и вовсе перестала меня навещать. Наде-юсь, её жизнь сложилась счастливо. Мой дух был почти сломлен, но на исходе осени мне бы-ло видение – ангел Божий спустился в мой сон, порицал за бездействие и подсказал путь к освобождению, благословив меня. Когда меня снова вызвали на комиссию, я, сдерживая стыд, отрёкся от своей Веры и сказал, что нет иного уче-ния кроме марксизма и Ленин пророк его. Главврач грустно усмехнулся и сделал какую-то пометку в своём толстом си-нем блокноте. Никто больше не задавал мне никаких вопро-сов, и они не заметили, что в кармане своего больничного халата я сложил пальцы в дьявольский шиш – нелепый символ всякой лжи. Через два дня меня освободили, и я покинул город. Мне пришлось двинуться на восток, ибо здесь моя участь была уже предрешена". Трофим принялся мять пальцами широкую наломанную пе-реносицу. Разгадка тайны, тень которой висела над этим чертовым местом, была, видимо, уже совсем близка. Его не отпускало знакомое предчувствие, что он знает уже доста-точно для того, чтобы разложить всё рядами по ровненьким аккуратненьким полочкам, нужно только немножко порассуж-дать в спокойной обстановке, кое-что сопоставить и кое-что вспомнить. И уж, по крайней мере, этой ночью он обя-зательно поймает Его Величество Неуловимость мистера Шут-ника для того, чтобы нестрого надрать ему задницу и учи-нить средней степени допрос. Вопросов будет немного: во-первых, кто он, пёс его задери, такой; во-вторых, какого хрена ему надо от одино-кого путника, вдобавок незнакомого и совершенно ничего не подозревающего. Ну и наконец, в-третьих, стоит ненавязчи-во поинтересоваться, что этому умнику известно лично о нём, о Трофиме, в смысле, каков объём осведомлённости странного субъекта с точки зрения различных заинтересо-ванных сообществ и организаций. От ответов на эти вопросы и будет зависеть дальнейшая судьба пойманного затейника, в особенности касаемо продолжительности отмеренной ему Господом мирской жизни. Налетевший ветерок принёс с собой только новую порцию липкой нездоровой влаги и ржавый запах близкого болота. Отшельник досадливо вздохнул и обернулся на сухой мёртвый шелест за спиной. Пустяк, шаловливый воздушный поток все-го лишь играл с желтеющими тетрадными листками, крутя их и заворачивая в смешные клетчатые трубочки, издали похо-жие на вафли. Стоило, пожалуй, дочитать последние не-сколько страниц жизни бедного старого неудачника, всё равно это не составляет труда, хотя, возможно, и не стоит его. Вот ведь был человек тоже! Не сделав никого в жизни счастливее, придумал для себя целую кучу служб, преиспол-нился океаном долга и остался несчастен сам. И всё - только ради того, чтобы провести годы в монастыре, потом попасть в психушку, а закончить тем же, чем и все прочие… Трофим поморщился, мысли о своём незнакомом предшествен-нике были неприятны ему. "Благодарю Тебя, Господи! Какой жгучий стыд, как я, ничтожный червь, мог усомниться в совершенстве промысла Твоего! Не далее, чем вчера вечером мне было явлено неос-поримое доказательство вечного постулата о том, что для верующего и пребывающего в Свете Твоём легка всякая доро-га и посильны все тяготы Пути. Мне стало достоверно из-вестно, кто является искомым Объектом. Я узнал об этом безо всякого труда и без усилия с моей стороны. Я вижу в этом наилучшее доказательство, что всё нахо-дится в руках Божиих, и ничто не происходит по воле чело-веческой и без соизволения Его. Я отправляюсь вслед Объ-екту и да сбудется предначертанное". Последний тетрадный разворот был густо испачкан бу-рым. Вблизи тёмные штрихи, похожие на жирных, сплетающих-ся между собой червей, извивались, складываясь в одно единственное слово – "УМРИ". *** Мудрить с организацией засады не имело никакого смыс-ла. Очевидно, что обитатель чёрного капюшона внимательно и квалифицированно следит за домом – иначе ему бы не уда-валось всякий раз заставать Трофима врасплох, как сопли-вого мальчишку. Способ наблюдения не имел никакого прин-ципиального значения, просто Шутнику известно, чем занят его одинокий "клиент", в какой из комнат он ночует и что пьёт. Играть с ним в казаки-разбойники – зря хрен тупить, он всё равно явится сам, когда этого захочет. Придёт ли он с новой цирковой репризой или ещё с какими намерения-ми, поконкретнее, покажет наступающая ночь. Расслабленные руки, как плети, вытянуты по швам, гла-за закрыты, внимание занято только звуками и шершавой лаской пистолетной рукоятки. Он придёт, придёт, не может не прийти. Чего-то он всё-таки хотел, этот злобный клоун в балахоне. Так вот, чего бы он там ни добивался, этого он ещё не достиг. Если только его единственным желанием не было напугать и разозлить пришельца до судорог. Какой однако жуткий голос у пустого ночного леса! Глубокий вдох северного ветра, и тут же влажный выдох с гниющих южных болот, смрадный как нечистое волчье дыха-ние. Шёпот орешника и старческое кряхтение древней лист-венницы, невесть как пережившей своих непогребённых ро-весниц, поскрипывание старого дома – всё звуки мёртвые, порождаемые косной неодушевлённой материей. Каждое живое движение, любой голос будет здесь вызы-вающим наглым диссонансом. Пустота никак не желает ми-риться с чьим-то присутствием. Она хочет оставаться сама с собой в замкнутом пространстве под прерывистым лесным пологом, слушать себя, наслаждаться ароматами смерти и разложения – к чему она всегда стремилась, лениво пережё-вывая каждого, кто пытался здесь жить. Переваривая осты-вающую плоть, она срыгивает жалкие корявые остатки. Вме-сто панциря – покинутый дом, вместо жил – детский ботино-чек и фотографию давным-давно истлевшей в могиле красивой женщины. А ты всё продолжаешь трепыхаться, нелепо, по-рачьи пятишься и мечешься рывками, с ужасом предполагая, что всего лишь бездарно повторяешь чьи-то движения, уже закончившиеся и давно позабытые. На мгновение Трофиму показалось, что он уловил обост-рённым слухом нечто живое, проникшее внутрь деревянного сруба. Он ведь намеренно оставил дверь незапертой, даже приоткрыл окно – так хотелось, чтобы всё это поскорее за-кончилось. За истекшие двое суток он успел порядком по-дустать от боязливого, с дрожью, ожидания сумерек и радо-стного утреннего возрождения. Пора кончать и с Шутником и с его больными заумными выходками. Нет, почудилось – дом был пуст, как прежде, и, как прежде, воздух наполняли только мёртвые голоса никогда не спящих на ветру деревьев. Ожидание становилось болезнен-ным, место привычного лесного голоса всё более заполнял пресловутый "белый шум", который неизбежно занимает слух, если среди бессмысленного хаоса звуков очень ждёшь знаков чьего-то присутствия. Даже он, этот шум, был странным, потому что состоял из тихого гудения, шороха и скрипов. Ожидание могло стать бессмысленным – невозможно под-ряд несколько ночей ждать неизвестно чего, не ослабляя внимания, и не зная, какой реакции может потребовать бли-жайшее будущее. Прикрытые веки окрасились розовым, они показались вдруг картинкой, нарисованной тёмными лиловыми венами на нежном прозрачном пастельном фоне. Потом картинка померк-ла, чтобы через секунду проявиться вновь, как в примитив-ном детском калейдоскопе. Трофим вздрогнул и широко раскрыл глаза. Комната то наполнялась шатающимся бело-голубым свечением, то вновь погружалась в темноту, как будто за окном дышал оживлён-ный городской проспект, плещущий в окно частыми сполохами автомобильных фар. Дьявол, какой глупый сон! Ведь он же сейчас проснётся в своей городской квартире, задёрнет шторы и отправится "на боковую", чтобы утром посмеяться над игрой распоясав-шегося ночного воображения. Единственный шаг, сделанный в сторону близкого, протяни руку – и достанешь, окна, рас-сеял невесть откуда взявшуюся нелепую надежду. За мутными дешёвыми стёклами по-прежнему размахивала живыми сучьями распоясавшаяся растительная толпа. Поляна, залитая ледяным лунным светом, просматривалась ровно на-столько, чтобы фантазия могла свободнее дорисовать стадо жаждущих отмщения привидений, жмущихся к краям тускло ос-вещённого круга. Сколько их? Трудно сказать, даже, навер-ное, невозможно. Смотря каким счётом мерить, если, ска-жем, только которых на войне – это одно, а если вообще, по сумме, то совсем другое. К чему сейчас эти все воспоминания? Точнее, почему именно сейчас? Вот толстый пожилой дядька – "большой и оч-чень уважаемый босс" из небольшого городка выходит из ресторана. Его жирная туша занимает почти весь обзор оп-тического прицела даже на таком приличном расстоянии. Не-ожиданность – рядом с ним выныривает из мрака тоненькая лёгкая девичья фигурка. Дочь или любовница? Заказчик ничего не говорил о том, что у "пациента" будет такое сопровождение. Впрочем, инструкция дана бо-лее, чем точная – никто из тех, кто будет рядом, не дол-жен покинуть сцену живым. Жирный заваливается набок, как большой катящийся шар и замирает. Девчонка кидается к нему, потом начинает с криками метаться по узенькой площадке перед платной пар-ковкой. Стрелку сквозь осветлённую оптику хорошо виден раскрытый рот, и ещё глаза, этот знакомый взгляд малень-кого затравленного зверька, цепляющегося за жизнь, умо-ляющего, неспособного понять почему в этот тёплый весёлый вечер смерть выбрала именно его. Ей, наполовину ослепшей от ужаса, удаётся то, что раньше никогда не удавалось большинству профессиональных вояк – она сбивает прицел снайпера и вторая пуля бессмысленно вспарывает асфальт. Высвистывая меж зубами закипающий мат, Трофим шлёт следующую, и отчётливо видит, как выстрел, рассчитанный по нисходящей траектории, минует темя и разбивает по-скользнувшейся и падающей цели коленную чашечку. Горест-ные вопли гибнущей кошечки теперь долетают даже к нему на чердак. Следующим ударом он прекращает её страдания на-всегда. Свет вспыхнул снова. Из окна могло показаться, что среди стволов мелькнула яркая фара рыскающего мотоцикла, хотя иллюзия тут же рассеялась. Источник света двигался слишком медленно и был расположен слишком высоко. Зрелище напоминало, скорее белый круглый китайский фонарик со свечкой внутри, который кто-то вздумал носить по лесу на длинной палке. Невидимый прохожий медленно удалялся от наблюдателя, который жевал язык в борьбе с искушением выскочить и пус-титься вдогонку. Это было бы отменной глупостью, а сам он был бы далеко не первым в ряду дурачков, пустившихся очертя голову вдогонку слабейшему, на первый взгляд, про-тивнику, и сложивших её под пулями засады или на минах. Хотя, здесь было другое, Трофим чувствовал это нут-ром, спинным мозгом и каждой клеточкой – это было совсем другое. Если бы неведомые обитатели этого леса хотели его просто убить, они могли бы сделать это почти в каждую се-кунду на протяжении вот уже более, чем двух суток. Если бы они мечтали взять его в плен и подвергнуть, скажем, вивисекции, как того пса, никто не мешал им сделать это в течение всей предыдущей ночи. Нет, враг хотел чего-то со-всем другого. Спокойно, ровно, упругой походкой он спустился с крыльца и, подчёркнуто небрежно балансируя в правой руке пистолет Макарова, направился в сторону, отмеченную уда-ляющимся лесным светом. Орешник встретил его целым прохладным душем. Надо же, листья накопили за вечер столько влаги, что казалось, что накануне прошел дождь. Ускоряясь, Трофим рвался сквозь кусты, производя адский шум, но теперь ему было совершен-но на это наплевать. Впереди, как сигнал, маячил фонарик. Странно, тому, кто его нёс, совсем не мешали путающиеся ветви и неожиданные рытвины, отчасти пересохшие, а отчас-ти наполненные дурно пахнущей коричневой жижей. Заметив это, преследователь успокоил себя соображени-ем, что дальше, верно, есть ровная тропинка, по которой движется уводящий его незнакомец. Он рвался туда, шумно сопя и фыркая, как лось, ломая ветки и яростно сдирая с лица клейкую мокрую паутину. Кривая ухмылка то появля-лась, то исчезала под следующим взмахом ладони, освобож-дающей лоснящееся, покрытое грязной влагой лицо. В другое время и на другой войне он был бы уже убит. Десять, два-дцать раз убит, или взят в плен и пьяные "коллеги" уже пихали бы ему в глотку его собственные отрезанные яйца. Ночная гонка по лесным ухабам ни на метр не приближа-ла его к мерцающему в темноте источнику света, который продолжал мерно покачиваться в руках спокойно идущего по ровной тропинке путника. Трофим продолжал ковылять и спо-тыкаться о торчащие корни, рискуя переломать конечности; ровное место не спешило к нему навстречу. Чувствуя, что начинает выдыхаться, он предпринял последний отчаянный рывок. Невидимый в темноте прохожий сменил вдруг направление движения. Просто, ни с того ни с сего, он круто свернул вправо, да так лихо, что двигался теперь почти навстречу преследователю, по-прежнему имея под ногами тропинку, ровную, как парковая аллея. Он не мог не слышать яростно-го рычания за своей спиной, хлёсткой стрельбы ломающихся веток. Ему было просто наплевать, он вышел на прогулку вокруг одному ему известного и примечательного места, а прочие участники шествия занимали его мало, точнее, со-всем не занимали. Разорвав грудью плетёную изгородь из чахлого полу-мёртвого кустарника, Трофим вдруг вывалился на крохотную лесную прогалину. Это была даже не поляна, а только ли-шённый подлеска промежуток между старыми искривлёнными временем стволами. Хватая разодранной хрипящей глоткой влажный лесной воздух, он опустился на мягкую мшистую подстилку и прислонился спиной к ближайшему дереву. Ру-башка моментально прилипла к спине, но это не могло бес-покоить, совсем не могло. Фонарик, освещающий дорогу не-знакомцу двигался теперь, не меняя ни скорости ни направ-ления, и он приближался. В его движении не было никакой логики, он покачивался в воздухе, но не в такт шагам, а подчинялся странному ди-коватому ритму, в котором не было ничего от жестов, при-вычных человеку. Он выхватывал из темноты в серо-голубую освещённую сферу то кривую ветвь, похожую на растопырен-ную пятерню, то отрезок ствола, и тут же возникающие предметы вновь ныряли в темноту, не замеченные зрителем или не интересные ему. До места, где скорчился в болез-ненном ожидании разгоряченный преследователь, оставалось не более, чем несколько шагов. Он повозился на своей подстилке, достал пистолет и ухватил поудобнее привычную рукоять, такую тёплую и на-дёжную. Осталось два шага, один, и вот в подрагивающем в азартном нетерпении пистолетном прицеле уже должна поя-виться шагающая человеческая фигура. Трофим нетерпеливо сжал оружие, как будто пытаясь передать ему своё захлё-стывающее охотничье нетерпение. Секунды стучали в ушах приливами энергии от злых кровяных волн. Фонарик продви-нулся вдоль лесной прогалины, и висел теперь уже почти над самой головой. До него можно было дотянуться руками, если подпрыгнуть. Сидящий стрелок глухо утробно застонал – в светящемся круге, вписавшемся в овальную плоскую по-крытую хвоей плешь на манер зрачка, было пусто. Блестящий шар висел теперь неподвижно и, казалось, медленно вращался вокруг своей оси, озираясь и любопытст-вуя о тварях, нарушивших вдруг покой его неспешной одино-кой прогулки. Хотя, иллюзию вращения создавали, наверное блики, шустро мелькавшие по всей поляне и внутри перели-вающейся маленькой сферы. Трофим молчал. Он сидел, уста-вившись в глубину шарика и тупо молчал. Медленно опустил-ся пистолет, а свободная левая рука, как будто сама по себе принялась утирать залитое какой-то дрянью лицо. С трудом оторвавшись от весёлых голубых бликов, он осмотрел руку. В неверном трепещущем мерцании она могла бы показаться чёрной, только он знал, что на самом деле она красная, она напитана идеальным красным цветом, самым красным изо всего существующего – цветом крови. - Но ведь я же не ранен. – Сказал он вслух. Голос позвучал жалко, просительно как-то, будто он ждал, что сейчас из-за дерева выйдет некто, который поможет и, главное, всё объяснит. И ни звука в ответ. Пустоте глубоко безразлично удив-ление глупой окровавленной единицы. Она – пустота – воро-чает категориями биологических видов и считает миллиона-ми. Липкий страх, обтекающий холодными струйками душу по-терявшегося в лесу убийцы пустоте не интересен даже чисто теоретически. С трудом оторвавшись от земли, Трофим попытался встать. Движения его были резкими, порывистыми и углова-тыми, как у марионетки в руках неумелого кукловода. Тот-час он упал на бок, закрывая руками верх головы, как де-лают маленькие дети да ещё психи, которым в бреду кажет-ся, что на них нападают агрессивные зелёненькие пришель-цы. Шарик с шипением метнулся к дереву, которое он только что подпирал и лопнул с оглушительным треском, заливая лес мгновенным слепящим светом фотовспышки. Трофим ослеп, он лежал и молча приходил в себя, в любой момент ожидая тугого, как кнут, удара пули или холодного проникающего приветствия ножа. Магниевая вспышка – это же просто клас-сика, как только невидимому противнику удалось столь дол-гое время отвлекать его внимание на свои технические ухищрения. Так прошло минуты две. Зрение постепенно возвраща-лось, ангел смерти не спешил навстречу ни с небес ни из-под земли, ни из другого какого места, откуда он там име-ет обыкновения являться. Не произошло абсолютно ничего, и для осознания этого Трофиму понадобилась ещё добрая пара минут. Глаза не спешили адаптироваться к густой ночной тьме, которую питали древесные кроны, прячущие луну, да туман, который чувствовался больше кожей, чем был досту-пен зрению. Неожиданно родилась идея, нелепая ввиду своей очевид-ности – он заблудился. В погоне за убегающим светом он совсем не следил за дорогой и теперь обречён ночевать в лесу, да и утром придётся попотеть, чтобы выйти обратно к жилью и машине. Не стоило даже двигаться куда-либо, всё равно неизвестно куда идти. Только увеличивалась опас-ность забрести совсем уже к чёрту на кулички, откуда вы-ход искать будет особенно муторно. Сидеть на поляне, видевшей его страх и слышавшей по-зорное трусливое хныканье, тоже не хотелось. Трофим под-нялся и побрёл, избрав примерное направление, которое не должно было быть таким уж ошибочным. Через полчаса он влез на дерево и разглядел примерно в трёх километрах сопку, похожую на кусок искромсанного пирога. Подступив-шая было паника покидала его, выпуская сердце из своих сухих холодных лап. Через час, самое большее, он уже бу-дет отдыхать, завернувшись в одеяло, в сухой рубашке на основательно растёртом сухим полотенцем теле. Он будет вспоминать свой лесной бег и смеяться во весь голос, потому что в жизни он ещё не совершал ничего более глупого и опасного, но всё кончилось благополучно. Там он вспомнит всё, что знает о шаровых молниях, этом странном чуде, о котором ничего не известно даже яйцего-ловым физикам и лирикам. Он останется жив и через некото-рое время покинет своё добровольное заточение. Всё будет хорошо, ох, как всё будет хорошо. Вой. Он сорвался внезапно и ввинтился в уши, как ржа-вый кривой винт, разрывая перепонки и выскабливая мозг. Этот звук был очень далёким и в то же время он был очень отчётливо слышен, как будто предназначался для одних единственных ушей во всём этом пустом влажном лесу. Стра-шен голос, которому доступен всего лишь этот простой звук, но который может передать им всё, что ему дано ощу-щать, и одиночество, и тоску, и полную безысходную обре-чённость. Приговорённый жить в этом месте неизбежно дол-жен был привыкнуть общаться с миром посредством самых не-многочисленных сигналов, будь он сам даже и человеком. Трофим вздрогнул. С какой стати к нему в голову лезет вся эта чушь? С чего он, собственно, решил, что этот го-лос может принадлежать человеку? Ну, развлекается там беглая дворняга, пусть даже волк, всё это не страшно, да-же обещает некоторые удовольствия от грядущей охоты. Он брёл по хрустящей и чавкающей подстилке, бормотал себе под нос о том, как распоясались его никчёмные нервы, что теперь уже обязательно нужно ехать не куда попало, а именно на Бали, поправлять пошатнувшееся душевное здоро-вье. Иногда он останавливался и тихо хрипло смеялся, представляя, каким сумасшедшим он может выглядеть сейчас со стороны, особенно, если на него кто-нибудь смотрит.