Какой идиот так звонит! Нажал бы на кнопку, отпустил и всё. Нет, воткнул палец и стоит, ждёт. А тут от этого треска тапки никак не нашаришь... Женька так и выскочил в коридор босиком, припал к глазку, но ночной гость стоял слишком близко, и ничего нельзя было разобрать. – Кто там? За дверью пробурчали что-то невразумительное. Но тут фигура откачнулась, и Женька разглядел искажённое линзой лицо Игоря. – Сейчас… Замок заедает, сейчас... Такого Игоря он ещё не видел. Дверь давно была открыта, но казалось, что Женька продолжает смотреть на друга через глазок: рот перекошен, уголки глаз оттянуты вниз, и весь гость как-то странно согнулся, скукожился. – Что с тобой, Игорек? Тебя избили? – Хуже. Прости, я, наверно, не вовремя. Ты уже спал, да? Кстати, который час, я свои где-то потерял... – Полвторого. Но это не важно. Раздевайся. Постой, да от тебя никак спиртным разит. Причем, свежачком. Игорь, да ты ли это? – Я. Мало того, у меня в кармане ещё целая поллитра, и я намереваюсь её с тобой раздавить. Что за шок в твоих глазах? Может у человека появиться желание напиться? Вдрызг. В полное никуда. Бывает такое? – Бывает. Но не с тобой. Ты же ни в школе, ни в институте... да я вообще никогда у тебя в руках не видел ничего крепче сухого светлого. Игорь и водка! Это что-то должно такое случиться... звери во всех лесах передохнуть, небоскрёбы по всей Америке повалиться... – Да это она пусть вся бы провалилась, мне бы в голову не пришло нажраться. Хоть и собирался туда ещё полгода назад. Но с тех пор... Женька, мы с тобой так давно не виделись, это было в другой жизни... А сейчас, похоже, третья начинается... – Весной мы виделись. Ну да, месяцев семь назад. А свои загадки насчет жизней ты мне чуть позже объяснишь, подожди, я спросони что-то туго соображаю. Женя сбегал в ванную, умылся холодной водой и предусмотрительно позвонил по мобильнику шефу, что завтра опоздает или совсем не придёт – понимал, что этот визит надолго. Шеф побурчал, но – золотой человек! – если ему говоришь, что придётся долго опохмеляться, отпустит хоть на неделю. Сам бывший алкоголик, понимает товарищей по несчастью, жалеет. Ребята этим пользуются, и даже практически непьющий Женя пару раз прибегал к испытанному способу. Игорь на кухне уже разлил по рюмкам. Сидел, крутил свою в пальцах, вперившись неподвижным взглядом в давно летающий на плите чайник. Женька отключил газ и достал из холодильника подсохшие ломтики сыра и сморщенные солёные огурцы. – Извини, у меня с закуской... – Не колготись. Я не есть сюда пришёл. Да и вообще не знаю, полезет ли теперь когда-нибудь что-нибудь в рот. Давай по маленькой. – Давай. За что пьём? – Ни за что. Просто молча. Не чокаясь. Как на поминках. Сегодня я его потерял навсегда. – Кого? Женьке показалось, что гость прошептал слово «сына», но, может быть, так, обман слуха. Игорь резко глотнул, закашлялся. Потом долго пил воду из стакана. Похоже, кроме неё, он действительно ничего не мог глотать. – Я понимаю, Жень, ты ждёшь от меня объяснений, а я не знаю, с чего начать... Я сейчас только что из милиции... Ты знаешь, эти опера оказались хорошими ребятами, сами предложили довезти меня до дому. Я вошёл, а там... Нет, так ты вообще ничего не поймёшь. Надо с самого начала. Это было седьмого апреля, на Благовещенье. Я гладил брюки. Всегда это делаю сам, хоть мама и хорошая хозяйка, но стрелки у неё не получаются. К тому же её не было дома, да-да, она как раз на сутки уехала в пригород к подруге. А я собирался на конференцию. Нет, моего доклада там не планировалось, просто надо было поприсутствовать, а потом пофуршетничать. Обычная, рядовая конференция по итогам года и как бы предварительным цифрам первого квартала – надо же создавать видимость, что мы все движемся куда-то понемногу... О чем я? Ах, да, о брюках. Так вот я их уже почти догладил, как вдруг раздался звонок в дверь. За ней стоял ребёнок. Лет двух, не больше, в синем комбинезончике и шапке с помпоном. Когда я открыл, он шагнул через порог и спокойно, уверенно вошел в прихожую. Я автоматически посторонился. В первый момент я просто онемел, и сердце упало, потому что понял: это Алёшка. Но если и оставалась какая-то искра сомнения, она окончательно погасла, когда мальчик внимательно оглядел сначала прихожую, потом меня, улыбнулся и сказал: «Папа!» Я присел и протянул к нему руки. – Алёша! – Лётя. – Что? А, ну да, Лёша. – Лётя. – Да-да, Лётя, Лёша. Это одно и тоже. А где мама? Мальчик удивлённо посмотрел вокруг. Я выглянул на лестничную клетку. Там никого не было. Я взял малыша на руки, и он прижался ко мне всем телом. Что тогда произошло со мной... Сам не знаю. Я всю жизнь не любил детей. Боялся. Даже как-то брезговал. Знал, что ребёнок – конец всему: карьере, нормальной жизни, общению с друзьями. Нет, когда-нибудь в отдаленном будущем я был не против стать отцом. Но когда Татьяна забеременела, это была катастрофа: четвёртый курс, мне только что предложили перспективную тему, и это не просто диплом, но и кандидатская – только сиди, вкалывай. И вдруг пелёнки-распашонки, и надо искать работу – я же не мог прокормить их на стипендию, даже на аспирантскую. И я, и моя мама просили Таньку сделать аборт, но она упёрлась... Да что я тебе рассказываю, у тебя же на глазах всё было. От отцовства я не отказывался, подарил ей к рождению ребенка тысячу баксов и алименты платил со всех подработок. Причём, как перебрался на постоянную в НИИ, уже вполне приличные пошли. А что она мне Алёшку даже не показала, что бросила институт и уехала в свою глухомань – её проблемы. Мама говорила, что таких танек у меня ещё будет, как обезьян в джунглях, но сначала нужно встать на ноги. И, слава богу, что мы не расписаны... Но что она может вот так подкинуть мне сына, без звонка, даже без записки... Это было, как ведро воды на голову. Но ты знаешь, было в этом и какое-то безумное счастье, только я ощутил его не в первые минуты, а немного позже. Ведь мы, мужики, всю жизнь чувствуем себя неполноценными из-за того, что наши дети нам не принадлежат. Не понравилось что-то твоей избраннице, фыркнула, забрала ребятенка, и пиши письма, да плати денежку. Сколько из наших ребят так остались? Да, почитай, все, одни Узкопятовы только вместе живут. Ах, ну да, Хомутовы ещё, но там тройня – это разговор особый. А так с нашего курса все развелись, недаром говорят, что студенческие браки непрочные. И тут вдруг редчайший случай. Ребенок есть, а терпеть заскоки жены не обязательно. И ничего не надо бояться, не надо выслуживаться, ублажать. Главное, мой сын, моя кровиночка со мной, и пусть хоть тысяча описанных штанишек... Голос у Игоря вдруг странно осип. Женя спешно долил рюмки. – Ну, давай, вздрогнули. Помолчали. Под окном тоскливо запричитала сигнализация какой-то машины. Евгений вышел на балкон посмотреть, не обижает ли кто-нибудь и его «жигулёнка». Игорь откинул голову и закрыл глаза. – Может, спать ляжешь? – Нет, тебе от меня так быстро не отвязаться. Мне сейчас нужна не просто жилетка, а целый бушлат, так что терпи. Извини, но, кроме тебя, мне податься не к кому. Мама опять в отъезде, но если бы даже была дома, я всё равно бы к тебе приполз. Я туда сейчас просто войти не могу... – Да я что, против что ли? Хорошо сидим. Покурить не хочешь? – Это будет нечто новое в моей биографии. Но давай, попробую. Игорь затянулся и еле удержался от кашля. – А ты с воздухом втягивай. – Знаю. Ничего, говорят, это только поначалу противно. А вообще-то и вправду внутри что-то отпускает. – Это ненадолго. – Ладно, пусть ненадолго. Так на чём я остановился? Ах да, я держал его на руках. И знаешь, во мне что-то происходило, словно двинулись весенние соки в промёрзшем дереве. Меня просто захлестывало нечто необъяснимо радостное... Не знаю, есть ли слова, чтобы это передать. Я отнёс его на кухню, раздел и всё время что-то ему говорил, рассказывал, показывал. А парень слушал, иногда кивал. Почему я до этого считал, что маленькие дети ничего не понимают? Он понимал всё, может, не полностью, но он был куда умнее многих школьников, с какими мне приходилось сталкиваться. Чего улыбаешься? Я протянул ему печенье и кусочек колбасы. Алёшка слез с табуретки и отправился в ванную – кстати, сразу её обнаружил, как по компасу. Подошел к раковине, показал на краны и сказал: «Дай!» В смысле, дай воду. Я включил. Тогда он стал искать что-то вокруг, потом побежал на кухню. Не успел я оглянуться, он уже волочит табурет – до меня только тут дошло, что мальчонке надо на него встать, а то не достанет до струи. Я ему в тот же день приспособил для этого ящичек, и он после умывания каждый раз отставлял его в уголок, чтобы не мешался под ногами у взрослых. Сам догадался, никто не объяснял. Его аккуратность просто поражала. Попадёт на пол буквально несколько капель воды – он бежит за тряпкой. А уж если авария, ну, сам понимаешь, во сне или заиграется, тут тебе и тряпка, и слёзы, и мокрые штанишки сразу в ванну кидает, и раскаянным таким тоном: «Лёте тындно», то есть «Лёше стыдно». Но с ним это редко бывало – раза четыре, может, за все месяцы. Что-то я опять отвлекся. Ага, вспомнил, я тебе всё про первый день рассказываю. Тяжелым он у меня получился. На конференцию само собой не попал, но не ругали. Вообще с появлением Алешки ко мне в НИИ все стали по-другому относиться. Кто помощь предлагает, кто вещи детские, кто просто апельсин в карман сунет и шепнёт: «Не тебе это, малышу, и не вздумай отказываться». И в университете девки с нашей кафедры начали какими-то особенно ласковыми глазами на меня смотреть – никогда не думал, что кормящие папы так всем нравятся. Но в первые часы я был плохой папа. Прежде всего, толком не знал, чем и как кормить таких карапузов. Между прочим, едят они почти то же, что и взрослые. А я сдуру пошёл в отдел детского питания – там по идее специалисты должны быть. Посоветовали они мне каши быстрого приготовления. Но Алёшка от них кривился и плевался. А вот картофельное пюре с селёдочкой – за милую душу, хотя все меня в один голос уверяли, что селёдку таким нельзя ни в коем случае. Я вначале тихо паниковал: не тем накормлю, не так буду купать, что на него надеть – ведь никакой смены белья с ним не было, куда положить спать. Мамы моей рядом нет, спросить не у кого, да и как-то неудобно. Но ответы на все вопросы приходили сами собой, и давал их в основном именно Алёшка. Я налил ванну и попытался его туда посадить, но он заболтал ногами и закричал: «Айчо!» И я понял, что ему действительно горячо. Стал разбавлять холодной и у него спрашивать, так или нет. Он с серьёзным видом трогал воду и задумчиво бормотал: «Пока айчо». И тут я вспомнил, что женщины проверяют температуру локтем, опустил локоть в ванну и сказал: «А вот теперь уже точно так». И Лёшка покивал: «Так». Спать его положил на диван, подставил стулья, обложил все подушками, чтобы парень не упал или во сне не ударился. Но не тут-то было. Только я лёг, в темноте топ-топ-топ, и кто-то на меня лезет. Забрался к стеночке и причук. Я его подгрёб к себе, прижал к животу... Господи, какой это кайф – спать с ребёнком! И вроде бы спишь чутко, каждое его движение замечаешь, и в то же время словно насыщаешься чем-то. Пяти-шести часов достаточно, чтобы потом бодрости на весь день хватило. И вообще не помню, чтобы я с ним уставал. Может, это от маленького человечка зависит? Ведь я встречал у других и крикунов, и капризулей, и неудержимо моторных. У Алёшки ничего этого не было, я не слышал от него ни криков, ни требований. Единственное, что доставляло хлопот – это его дух исследователя. Он считал весь мир большой светлой доброй комнатой и не понимал, что собаки могут быть кусачими, а кошки заразными. Что не надо гулять по дорожкам, где ездят велосипедисты, и подбирать цветные обёртки от чипсов и мороженого. И просто отходить далеко от папы. В голосе Игоря опять послышались звенящие нотки. Снова разлили по рюмкам. Бутылка кончилась, а у друзей ещё ни в одном глазу. – Слушай, Женька, это ведь ненормально, что меня не берёт. Я раньше от такого количества, да плюс ещё ста грамм в магазине, под столом бы лежал. – Как я понял, у тебя сегодня был стресс. После него может вообще неделю не брать или наваливаться с большим запозданием. Сидишь час, два, и вдруг наедет до полного выруба. Так что ты подожди. – Нет, я ещё сбегаю в круглосуточный. – Никуда я тебя не пущу. В холодильнике молдавский вермут, между прочим марочный, и бутылка китайского спирта. Хоть упейся. Только я бы тебе не советовал налегать с непривычки. – Не бойся. Мы по чуть-чуть и пореже. И давай начнем с вермута. Я как-то к спирту... – Ты гость, тебе и заказывать. Кстати, я смотрю, ты курить стал почти профессионально. – Я теперь всему быстро обучаюсь. За всё берусь без боязни. Говорю тебе, я стал совсем другим. Боже мой, неужели теперь придется становиться третьим... – Мне кажется, третий – это уже будет лишний. Остановимся пока на другом. А чем он от первого отличается? – Знаешь, наверно, всем. Игорь, которого ты знал в школе и в институте, теперь в прошлом. Я стал одновременно и мягче, и жёстче. – Это как? – Ну, например, по отношению к маме. Когда она приехала, сразу начались попытки расставить всё на свои места. И тут я впервые в жизни показал ей, что я совсем не паинька. Всего сутки общения с Алёшкой, и откуда что взялось. На требование срочно вернуть его Татьяне я ответил категорическим отказом. И мать как-то сразу притихла, а вскоре уже повторяла всем мои слова, что это высшее счастье для мужчины – самому воспитывать своего ребёнка. По поводу негигиенического пребывания Алёшки в моей постели я заверил, что куплю ему кроватку. Но предупредил, что нужно бережно относиться к детской психике, если мальчик привык спать со взрослыми, отучать следует постепенно и незаметно. Матушке оставалось только согласиться. И когда Лёха сразу убежал из своей новой кровати ко мне под бочок, она уже не реагировала на это, как на серьёзное нарушение правил. Ну а потом уже я заставал на диване в обнимку спящих бабушку и внука. Видать, забыла про свою гигиену. И так буквально во всём. Не те блюда хочет есть, значит, организм так требует. А врачи пусть помолчат. Я приводил в пример сына соседки, у которого была врождённая ферментопатология, а педиатры постоянно советовали ему фрукты, соки, сырые овощи. Попытки всунуть в него всё это кончались только рвотой. Хорошо, мать быстро поняла и послала эскулапов куда подальше. Сейчас парень уже школу заканчивает, а до сих пор не может даже дольки апельсина взять в рот. Моя мама его знала, и дебаты на эту тему быстро прекратились. Я посоветовал ей заняться с Лёшкой тем, в чём она хорошо разбирается, например, логопедией. Мальчишке уже третий год, а он ещё не строит фразы и коверкает почти все слова. Но тут мы столкнулись с неожиданной трудностью. Послушный, всё понимающий Алёшка почему-то упирался и не хотел разговаривать. Матушка сразу попыталась вести с ним занятия, как со своими школьниками, и совсем чуть дело не испортила. Пацана не вдохновляли её призывы типа: «А теперь мы чётко произнесем слово «миш-ка». Наоборот, он после этого стал говорить ещё меньше, обходясь тремя десятками названий предметов. Я понял, что мамин метод тут не годится, и постарался понять, в чём причина Лёшкиного упрямства. Ответ нашёл быстро. Подслушал, как малыш пытался накормить кашей плюшевую лисичку. И он с ней говорил, понимаешь? Плохо, невнятно, но говорил. Значит, он боялся это делать только при нас. Почему? Я представил себя на его месте. Меня все хвалят, ласкают, целуют, уверяют, что Алёша самый умный, самый ловкий. Но стоит открыть рот, как меня начинают поправлять, требуют правильно повторить слово. И внутренне злятся, хоть и с улыбочкой, но разве ребёнка проведёшь? Стал бы я после этого разговаривать? Да ни в жисть! Пришлось идти окольным путем. Прежде всего, я договорился с матушкой, и мы перестали понимать, что он от нас хочет. Под окном пилят деревья, ревёт бензопила, воняет. Лёшка показывает на форточку и произносит слово «окно». – Ты хочешь, чтобы я помыл окно? Да, пожалуй, ты прав, запылилось. Я иду за тряпкой и начинаю тереть стекло, но форточку не закрываю. – Окно! – он просит ещё громче и даже притоптывает ножками от нетерпения. – Так что с окном-то делать? Фиалки с него убрать? Но им на столе темно будет. – Ни! Окно саклыть. Ага, победа! Слово «закрыть» появилось в его активе. Пусть с искажениями, потом выправится, Главное, чтобы начал болтать. Перелом произошёл, когда я стал рассаживать его мягкие игрушки и устраивать конкурс на лучшую сказку. Говорил разными голосами то от имени мишки, то от лисы, то от обезьянки. Присуждал победителям приз – вешал на шею медаль, помнишь, мне её в десятом классе на физической олимпиаде вручили? И каждый раз сетовал, что Алёша не может принять участие в конкурсе – не научился пока сказки рассказывать. Но подождите, звери, вот научится, всех вас за пояс заткнет – он столько сказок знает! – Да в тебе, Игорь, талант педагога пропал! А он понимал, что это ты игрушки озвучивал? – Конечно. Но маленькие всегда играют немного всерьез. Это его подстёгивало. И однажды словно прорвало. Заговорил. Сначала с лисой и обезьянкой, потом и с нами. Быстро, взахлёб, словно хотел слить всё, что накопилось за долгое молчание. Я к тому времени уже хорошо знал особенности его произношения и понимал до слова. Мама ворчала, что надо сразу ставить дикцию, но я запретил ей заниматься с внуком логопедией. Считал, что и без этого всё придет в норму. Так и вышло. К осени он уже говорил лучше своих сверстников. Но обидно, что с правильной речью стали уходить его специфические слова. Знаешь, как он называл радио? Кабяка-бука. – Клево! А главное, по делу. – А одного известного политика – «Ослин». Оказывается, в «Бременских музыкантах» осёл на него похож. Или он на осла. – Тоже здорово. А помнишь, как мой племяш слова сочинял, а мы ещё над ним прикалывались? – Ещё бы! Твой Кешка – просто чудо. Это мы были дураками-подростками. Один его «комамух» чего стоил! Кстати, я Лёшке это слово как-то сказал, он его в момент перенял и тоже стал всякую неизвестную летающую пакость называть комамухами. А их на даче было несть числа... Да, я тебе тут все сантименты развожу, а о деле почти ничего. В НИИ мне сразу пошли навстречу, я многое из работы стал брать на дом. В аспирантуре почти всё сдал досрочно. И в начале июля мы с Лёшкой уехали в Лисятино. Я уже говорил, что в этом селе живёт мамина подруга. А рядом огромный пустой дом, его купили какие-то богатенькие под дачу, но так и не поселились. А тётя Валя следит за ним и в чистоте содержит. Платят ей за это что-то и разрешают там гостей принимать. Так что мы были на отдыхе вполне легально, бесплатно, да притом ещё никому не мешали. Алёшка взрослел буквально по часам и переполнялся впечатлениями. То корова его хвостом ударила, то гусь заругался и крыльями захлопал. Но больше всего он любил лес и его обитателей. От муравейника не оттащишь, пока рыжие в штаны не заберутся. За ужами, ящерицами, бабочками готов наблюдать целыми днями. Любил всех и жалел до слёз. При нас паук поймал муху, пацан видел, как она жужжит и вырывается, а охотник её пеленает. Я сдуру всё, как полагается, прокомментировал, и Алёшка был потрясён. Попросил, чтобы я спас пленницу, но я объяснил, что это несправедливо по отношению к пауку, ведь ему тогда будет нечего есть. Наверно, я слишком рано познакомил его с самой страшной правдой жизни – теорией естественного отбора и пищевыми цепочками. Он потом долго спрашивал, кто ест бабочек? – Воробьи. – А кто ест воробьев? И так далее. Но острее всего он переживал сказки. Настоящие, не «Репку», конечно, которую рекомендуют в этом возрасте. Причем, именно книги – мультик посмотрел и всё, а здесь работа воображения, да ещё, если читать с нужными интонациями... Тётя Валя притащила целую стопу детских книжек. Лёшка все пересмотрел и теперь просил, чтобы я их читал. Особенно ему нравились полные картинок сказки-фильмы, ну типа мульти-комиксов. Мне они тоже приглянулись: текста мало, пять-семь минут, книжка закрыта, глазки закрывай и баю-бай. Но были среди них и «Дикие лебеди», и «Снежная королева». Для двух с половиной лет сюжеты, мягко говоря, рискованные. Но Алёша так настаивал, уж больно интересная была королева на обложке: красивая стерва и жутковатая. Я сдался и начал повествование о разбитом ледяном зеркале. Читали три дня. Я ещё радовался, что парень помнит подробности предыдущих глав. И вот приближаемся к концу. Прошедшая через все мучения Герда кидается на шею Каю, а он говорит: «Девочка, я не знаю тебя». Ка-ак Лёшка заревёт! Я перепугался, не могу его успокоить, а он до икоты... Насилу отвлек, картинку показал, где они на последней странице улыбаются. Дочитал. Он после таких переживаний заснул, как подкошенный, я его даже раздеть не успел. А тут, как назло, матушка наутро приехала, и Лёха ей рассказывает, что плакал и книжку показывает. Тут мне было от бывшего преподавателя литературы за мою педагогическую непригодность. Но «Снежная королева» стала его любимой сказкой, он постоянно просил почитать то про оленя, то про разбойницу. Вот и пойми, рано это для них или в самый раз... Тяпнули ещё по маленькой. Игорь долго молчал. И Женька, чтобы вернуть его на Землю, сказал: – А я уже перезабыл все эти сюжеты. – Я тоже. Но тут вдруг вспомнились. И не просто сказки, а даже как я их когда-то читал, что нравилось, какие были картинки. И вообще всё моё детство выплыло. Укусит Лёшку комар, а я прямо-таки чувствую, как тогда чесался, и какие вылезали волдыри – сейчас такой нарочно не получится. Потечёт у малыша мороженое – тоже было, надо снизу стаканчик подсасывать, а то перепачкаешься. Ты, поди, такого уже не помнишь? – Нет. Но у нас с Верой все серьёзно. Вот защитится, может, бог даст, поженимся. Тогда и мне вспомнить придется. – А мне уже теперь не придётся... – Да что случилось-то? Никак не дождусь. – Ты прав. Я тебя утомил своими соплями. Да что там, просто утопил в них. Рассказывать о Лёшке я могу часами. Но теперь уже вряд ли кому буду. Потому что сказка кончилась, сон развеялся, а правда оказалась такой, что... Игорь налил себе полную рюмку, выпил залпом и начал ровно, спокойно и как-то отстраненно: – Мама вчера опять уехала к тёте Вале – у той предынфарктное состояние. Я взял на два дня отгул. Ходили с Лёшей в «Детский мир», купили железную дорогу, нет, не навороченную, обычную, с пластмассовыми паровозиками. Только собрали и пустили их по рельсам, как снова звонок в дверь – сигнал новой жизни. Это был участковый. Он вошёл, посмотрел на Алёшу и спросил, что за ребёнок. Я ответил, что это мой сын. Милиционер попросил показать его документы. Ноу проблем. Я принёс свой паспорт и его свидетельство о рождении – взял в ЗАГСе сразу же, как Алёшка у нас появился, а то бы парня не стали обслуживать в детской поликлинике. – А почему копия? – Подлинник у матери. Но мы с ней не общаемся. – Понятно. Документы у вас в порядке. Но есть один человек, который хочет его посмотреть. Участковый открыл дверь и впустил женщину. Она ворвалась в комнату, увидела малыша, сидящего в центре рельсовой «восьмёрки» и кинулась к нему. Затоптала и мосты и паровозики... Она кричала: «Лёня, Лёня!» Он, оказывается, даже не Алёша, понимаешь? Схватила, прижала к груди, плачет, смотрит на меня ненавидящими глазами. А мой Лёшка улыбается так застенчиво и говорит: «Мама...» Я стоял как истукан. Откуда-то ввалились люди, каждый что-то пытается у меня узнать, но я ничего не понимаю. Вернее, понимаю, что это конец. Мне конец. Всё вижу, слышу, но ни рукой, ни ногой. Мент увидел, что проку от меня никакого, и спросил эту даму: – Вы признаете, что это ваш сын? – Да, да! – закричала она. – А вы уверены, что этот мальчик – Леонид Головлёв? Толстые тётки закивали. Не знаю, кем они были, родственники ли, соседи. Участковый попросил их где-то расписаться и отпустил. Она уносила моего Лёшку, а я ничего не мог сделать. И вдруг уже около самой двери он оглянулся и протянул ко мне ручки. – Папа! – Он тебе не папа! Он вор! Глаза у Лёшки стали круглыми, а уголки губ поехали вниз, как обычно перед плачем. Но слёз его я уже не увидел – железная дверь захлопнулась. А участковый пододвинул мне табурет, пощупал пульс и спросил, смогу ли я доехать до отделения милиции. Я провёл там часов пять. Подробно всё расспрашивали. Менты допытывались, почему я решил, что этот мальчик – мой сын. Что им ответить? Удивлялись, что я не знаю в лицо своего ребёнка. А многие ли из наших разведённых знают? Потом меня заставили подписывать кучу бумаг. Я пытался прочитать, что там «с моих слов записано», но строчки прыгали перед глазами. Следователь успокаивал меня, что никто не собирается квалифицировать это как похищение ребёнка, просто роковая случайность. Но мне было бы легче отсидеть в тюрьме, чтобы только потом Лёшка ко мне вернулся. Но он умер для меня навсегда. А я для него... Потом пришла эта дама. На меня демонстративно не глядела, сидела подчёркнуто прямо, отвечала чётко, надменно. Победительница. Из её рассказа я понял, почему Лёша назвал меня папой – своего он никогда не видел. Его настоящий отец работает где-то на Востоке в нефтяной компании. Деньги шлет офигительные – дама уже квартиру купила, упаковалась в эксклюзив и мальчику няню наняла, дабы самой не утруждаться. Вот эта няня-то его и проворонила. Когда, где – я не вникал, зачем мне это? Нас отпустили вместе. Дама села в иномарку к какому-то хмырю. Зря её муженек так долго там тусуется. Может статься, что у Лёшки скоро третий отец появиться. Впрочем, напрасно я такое несу, это уже просто от злости. Я пошёл на остановку троллейбуса, но меня догнал милицейский газик. Довезли до самого подъезда. Я, как автомат, поднялся, открыл дверь, включил свет. Там всюду были его вещи: книжки, игрушки, ботинки. Я пошёл напиться в ванную. Даже там были детские полотенца и пластиковые уточки с дельфинами – Лёшка с ними обычно купался. Почему-то именно они меня окончательно добили, я уже не мог здесь оставаться. И побрёл, куда глаза глядят. Соседка меня с лестницы вернула, оказывается, я даже дверь не запер... Женя достал спирт, налил в стакан, разбавил водой. Потом разлил по рюмкам. Но алкоголя уже не требовалось. Гость положил руки на стол и уронил на них голову. Рассказ был закончен, и на Игоря навалилось всё, что он влил в себя за эту ночь. Минут через пять он открыл глаза и попытался заплетающимся языком добавить какие-то подробности, но сник и начал шарить в карманах. Женя едва успел довести друга до дивана, как тот провалился в тупой непробудный сон. Наутро ему стало совсем плохо. Хуже всего, что Игорь не умел похмеляться – тошнило от одного вида спиртного, даже от пива. Женька сбегал к соседке за капустным рассолом, скормил остатки анальгина и менял на голове мокрое полотенце. Но всё равно Игорь промучился почти до вечера, выныривая из кошмаров в холодную пустую действительность и вновь уходя в кошмары. В последнем Алёшка на стройке попал в озерко жидкого цемента, и его стало засасывать. Игорь бросился на помощь, но его ноги тоже завязли. И пока он из последних сил пытался их вытянуть, произошло непоправимое: цемент разом застыл, и Алёшка окаменел вместе с ним. Мальчик-статуя с протянутой к отцу рукой. И рваться к нему уже бессмысленно, поздно, и сам по колено ничего не чувствует. А вокруг кричат: «Схватился! Раствор схватился!» Но кто-то тут же успокаивает, что Игоря сейчас выбьют из цемента, правда, куски на ногах останутся. А вот мальчика жалко... Проснулся в холодном поту, но голова уже так не болела. В окне был бледно-лимонный октябрьский закат – единственный цвет, который пропускали низкие тучи. Внизу визгливый женский голос повторял: «Хватился! Она полночи завывала, а ты чего ждал? Конечно, раздели, могли и совсем угнать». До Игоря не сразу дошло, что речь шла о машине. Потом раздался звонок, и голос оказался уже в прихожей – видимо, ходили по этажам, спрашивали, не видел ли кто чего. Пока Женя разговаривал с соседями, Игорь проскользнул в ванную и пустил воду. Горячая и холодная попеременно. Потом свернутым в жгут мокрым полотенцем по спине, по рукам. Надавал себе пощечин и опять под холодную... Через полчаса на кухню Игорь вышел вполне благопристойным джентльменом, только круги под глазами выдавали ночной перебор. Женя разлил по чашкам кофе. – Ну, как ты? – Кажется, ещё жив. И меня это удивляет. – А меня удивляет другое. Как они нашли ребёнка и почему именно сейчас? Узнал его кто-нибудь? – Нет. С этим-то как раз всё просто. В милиции мне объяснили. Кого-то из сотрудников заинтересовало, как один и тот же мальчик может жить сразу в двух местах. А началось всё с того, что я попросил бухгалтерию больше не перечислять Татьяне алименты. Там знали про Алёшу, но сказали, что ничего не могут сделать, раз на меня лежит исполнительный лист. Посоветовали обратиться в суд. Но потом кто-то предложил связаться с участковым в Карпинске, чтобы он сходил и взял у Тани расписку, что она не возражает против приостановки выплаты денег – оказывается, есть такая форма. Я согласился, что так будет лучше всего, и попросил бухгалтеров самих это сделать – мы как раз собирались на дачу. Помню, даже пару шоколадок главной за это сунул. На карпинскую милицию они выходили отсюда – у кого-то из них муж в органах, вот и попросили, чтобы побыстрее и понадёжней. А оттуда сообщают: никакого ребёнка мать не подбрасывала, парень на месте, собственными глазами видели. Бухгалтерши мои удивились – ведь тоже видели своими глазами. Вот тут менты и стали соображать, какой из детей может быть самозванцем. Посмотрели картотеку пропавших. Один совпал. Ну, а дальше дело чисто техническое... Зазвонил телефон. Женя унес аппарат в соседнюю комнату, но всё равно было слышно, как он просит Веру сегодня не приходить. Когда вернулся, Игорь уже стоял одетый. – Ты куда? Оставайся, ещё раз переночуешь. – Нет, пойду. Спасибо тебе за всё. Что бы я без тебя делал... У Евгения что-то дрогнуло в лице. Он смотрел, закусив губу, как Игорь возится с испорченным замком. Потом дверь закрылась. И тут Женя выскочил на лестничную клетку. – Игорь, подожди! – Что случилось? – Зайди на минутку. Мне надо сказать тебе два слова. Он впустил друга. Потом медленно запер дверь и положил ключ в карман. – Я соврал. Слов будет не два. Гораздо больше. И я должен вылить на тебя всё это именно сейчас. Сними плащ, пойдем на кухню. Я вчера всю ночь слушал твою исповедь, теперь ты прими мою. И учти, мне сейчас будет это делать гораздо тяжелее: ты просто делился своим горем, я же буду убивать нашу дружбу. Нет, не перебивай! Прошу тебя, выслушай молча. Это будет самое трудное признание в моей жизни. Но лучше я тебя потеряю, чем нас будет разделять ложь. В тот день я ехал на своих «Жигулях» по Семинарской. И, не дотянув до бывшего здания губернской управы, мой мотор сдох. Помнишь, там ещё такая сталинка в глубине двора, где раньше партийцы жили? А спереди что-то типа скверика: сирень, песочницы. И возилось тогда в этих песочницах штук шесть малышей, а мамаши их грелись на солнышке и показывали друг другу какие-то журналы. Ковырялся я долго, ты же знаешь, какая рухлядь эта моя «пятёрка». Ей уже лет под тридцать, и пробег порядка ста семидесяти тысяч – зять в последние годы её уже и чинить не хотел. Но как сестра овдовела, ей стали предлагать за машину совсем копейки, запчасти больше стоят. И она решила отдать «жигуль» мне. А дарёному коню... И вдруг я заметил, что уже не один. Около меня стоял крошечный пацанёнок и во все глаза смотрел, как я вынимаю детали, раскладываю на газете, протираю и опять засовываю. Сам не заметил, когда начал с ним разговаривать – ты же знаешь, у меня есть опыт общения с такими, Кешка в этом возрасте жил с нами, и я был ему неплохой нянькой. Потом я попросил его принести лежащую поблизости тряпочку – руки протереть. Потом дал фляжку с водой, и он мне их поливал. Короче, помогал. Ну а в благодарность я разрешил ему посидеть на месте водителя и подержаться за руль. Восторгу не было предела. Очень хотел побибикать, но я не позволил – мало ли кто до сих пор в этой сталинке живёт, а они – народ нервный. Завел машину – вроде бы нормально. А пацан не вылезает, переполз на пассажирское место. Давай, говорю, друг, тебя мама ждёт. Но он только головой мотает. А мамочки и вправду ноль внимания. Ребёнок мог давно и под машину подвернуться, и в люк свалиться, да и так уже минут сорок с чужим дядькой тусуется, а им хоть бы что. И такая меня злость тут взяла. Хочешь, говорю, покатаю тебя? Да, хочет, аж запрыгал попкой на сиденье. Ну что ж, думаю, попугаю я тебя, маманька недоразвитая, сделаю круг, малыша порадую и привезу его обратно. А что сердечко у тебя в трусиках окажется – вперёд наука будет. Ну и поехали. Двигаемся медленно, впечатлений у него хоть отбавляй. И забыл я, что моя колымага тихий ход не любит. Прямо напротив твоего дома опять сдохла. Швартуюсь, где не надо – стоянка там запрещена. Представляешь положение? Вот-вот менты подъедут, а у меня в машине чужой ребёнок, нормально, да? Первая мысль – подняться к тебе и попросить отвести малыша в тот скверик. Сказать можно было что угодно, например, нашёл его на улице. Второй вариант – чтобы он просто посидел у тебя, пока я ремонтируюсь. Не зная, что выбрать, я вёл его через двор, и вдруг у меня появилась паскудная мыслишка о розыгрыше. Ты же знаешь, как я приколы люблю. И пошутить захотелось, и напомнить тебе кое о чём. Помнишь, как я жалел Таньку, когда вы расстались – кстати, никогда от тебя этого не скрывал. Вся вина девчонки была в том, что она не захотела убивать собственного ребёнка. Но для твоей матери неподчинение ей, непререкаемой, – само по себе уже преступление. Ох, уж эти педагоги! А в Татьяне ей всё не нравилось: и что старше тебя, пусть всего на несколько месяцев. И что училась лучше тебя, и что читала много, по её мнению, ненужного, и что приехала из маленького городка. Хотя какая разница – губернский ли, уездный, чай, сами тоже не в столицах живём. Но тебя мать любит, и если бы ты встал на защиту своей девушки, она бы уступила. Ты же считал матушку во всем правой и делал всё, что она требовала. Никогда не забуду, как Танюшка плакала на вокзале, что ты с ней так и не захотел поговорить. У вас тогда все контакты шли либо через твою мать, либо при ней, она вас на два слова вместе не оставила. И Таня, конечно, держалась холодно и отстранённо – не могла же она на глазах Лии Сергеевны показывать свои чувства. Но когда я её провожал, она тебя ни в чём не винила, сказала, что ты хороший сын и она сама о таком мечтает. Гладила живот и говорила: «Я должна быть сильной, очень сильной...» Это при её-то беззащитности... Я тебе об этом ещё тогда пытался рассказать, а ты слушать не захотел. И вот в результате идиотское положение: твоему сыну скоро три, а ты его в глаза не видел. – Она сама не захотела... – Не перебивай! Потом скажешь всё, что обо мне думаешь, можешь даже врезать, я заслужил. Но дай сначала слово молвить. Так вот, не собирался я тебя ни обижать, ни мучить, просто представил, что ты на несколько секунд ощутишь себя отцом. Что ты увидишь, какие бывают малявки. Тем более что экземплярчик попался просто очаровательный – почемучка с большими глазами, только слово «почему» ещё не говорит. «Папа», – спрашиваю, – можешь сказать?» Кивает. «А папа у тебя есть?» Мотает головой. «Сейчас, – говорю, – мы зайдем к дяде, и ты скажешь ему «папа». А потом я вернусь за тобой, и мы поедем к маме и твоим ребятишкам». Я позвонил и, пока ты открывал, зашёл за лифты. Если бы ты сделал несколько шагов, увидел бы меня. Постоял. Выглядываю – мальчишки нет, значит, ты его впустил. Иду к машине, думаю, вот сейчас, как мотор запущу, поднимусь и спрошу: правда ли, дети такие противные, что их надо в утробе убивать, или всё-таки нет? И не хочется ли тебе после общения с этим дитятей позвонить Татьяне? Ведь у тебя точно такой же... Но только я открыл капот, заиграл мобильник. Подключился, и у меня всё внутри упало: Кешка попал в милицию. Ехал с соседним пареньком на его велосипеде, а машинка-то оказалась краденая. Взяли обоих, но тот моложе, а моему племяшу уже шестнадцать – несёт юридическую ответственность. Надо срочно ехать, а тут этот малыш у тебя, да ещё моя рухлядь сломалась... Безо всякой надежды включил зажигание, и она сразу завелась. Не поверишь! – Верю. Это был сценарий судьбы. – Да, скорее всего. Но тогда я так не думал. Весь день носился по юристам, позвонил тебе уже поздно вечером. Помнишь, что ты ответил? – Нет. – Ты сказал, что занят важным делом, и лучше перенести разговор на завтра. А потом я стал попадать на твою матушку, и она подолгу грузила меня, какой Лёша умный да послушный. Мог ли я ей после этого сказать? Да и тебе признаваться день ото дня становилось всё труднее. Я видел, как ты привязался к малышу, но понимал, что обман рано или поздно откроется. Что только в голову не приходило, даже хотел похитить его у тебя и в тот же скверик отвезти. Во сне такую сцену видел, представляешь? А тут ещё это с племянником... – Оправдали его? – Ну, мы всё-таки уговорили до суда не доводить, но страху натерпелись. Оказывается, этот его приятель – уже профессиональный воришка, и Кешка знал про многие его дела, но никому не говорил. Маленькие детки – маленькие бедки, большие –… Но у тебя и с маленьким, видишь, какая трагедия. И всё из-за меня. Я не прошу простить, только хочу, чтобы ты понял: я такого не хотел. – Всё равно это было жестоко. Откуда ты знаешь, что у меня внутри? Что я не думал о сыне, не вспоминал Таню? Вот вы все ей сочувствуете, а знаешь, что она тогда говорила, как в дурь пёрла? Ведь это она разорвала наши отношения. Кстати, первая и единственная моя женщина... – А ты не пёр в дурь? – Очень даже может быть, о себе это сказать сложнее. И в матушке дури немеряно, я с тобой согласен, что она подавляла меня своим авторитетом. Но если бы Таня меня любила... – А ты её любил? – Вначале очень. Но потом, после всего... Теперь уже, наверно, нет. – А ты пытался её понять? Встать на её место, как на место Лёшки, когда он не хотел говорить? Или ты тогда ещё этого не умел? – Наверно, не умел. Говорю тебе, я сильно изменился. – Вижу. И матушке своей научился давать отпор, не слушаешь, поди, её больше в отключёнке и не киваешь, как китайский болванчик. Случись это всё теперь, я думаю, вы бы не расстались. А насчёт ответственности, заработков и прочего... тут, по-моему, больше мифов. Питал же ты Лешку всё это время, и на игрушки, и на тряпки хватало. И Тане на вашего хватило – жив он, не умер с голоду. А уж если вдвоём да одного бы кормили... – Не понял, куда ты клонишь. – Да что тут не понять. Ты потерял Лёшку, и тебе сейчас очень плохо. И тебе его никто не заменит, потому что ты любил его не только как сына, но и как личность. Идеальный человечек, пытливый, чистый, доверчивый. Никакая грязь этого мира его ещё не коснулась. Я понимаю, как тебе его будет не хватать, и ему тебя тоже. Но есть и другие, которым ты нужен не меньше, чем этому Лёне. У тебя такой же сын, твой кровный, и женщина, которую ты любил. И они все эти годы ждут только, чтобы ты умерил свою гордыню и сделал им навстречу первый шаг. Может быть, Бог именно для этого посадил малыша в мою машину. – Ты что, всерьёз считаешь, что после всего она будет со мной разговаривать? – Не знаю. Но что тебе мешает просто позвонить и узнать, как там мальчик? Имеешь полное право. Только об этом Лёньке не говори. – Но она всё равно узнает. – Узнает лишь в одном случае – если к тебе вернётся. Но тогда это уже не будет иметь значения. – Нет, ну я не представляю, как это так ни с того ни с сего... – Именно так и нужно всё делать: ни с того ни с сего. И потом, ну скажи, чем ты рискуешь? – Да в принципе ничем... Игорь молчал и курил уже третью сигарету подряд. Надо же, как он за сутки научился. Ах, да, ещё и суток не прошло, всего девятый час. Ни фига себе, это скоро ближний магазин закроют, и опять останемся при пустом холодильнике. Женька вздохнул и полез в куртку. – Подожди, я сейчас, только что-нибудь к ужину возьму. Вернулся он быстро. Но дверь оказалась открыта, а Игоря не было. На трюмо белела записка: Я позвонил в Карпинск. Последняя электричка туда в 21.30. Может, успею. Игорь Лето 2005 года