Вместо вступления ------------------- Примерно раз в месяц на нашей шахте им. Фрунзе производился «массовый» взрыв («мина») для отбойки больших масс руды или для посадки потолочин уже отработанных камер. Предварительно закладывалось 100 – 200 тонн взрывчатки (в мешках), а непосредст- венно перед взрывом производилась коммутация взрыв- ной электроцепи под непосредственным руководством энергетика шахты. Обычно после окончания коммутации и до подключения про- водов к рубильнику штрековой подстанции (с последней проверкой исправности взрывной электроцепи) всегда оставались 1,5 – 2 часа свобод-ного времени. Промежу- ток этот участники работ (электрики, взрывники и кто-то из руководства шахты) коротали в рассказах шахтёрских баек, анекдотов и жизненных историй. Кое- что я, чуть-чуть обработав, записал ещё в 60-х го- дах. 1-й рассказ. --------------- В жизни нашей, братцы, трудно разобраться, ведь на жизненном пути может всё произойти. Чтобы не жевать мочало, упущу я все начала, ведь у всех они когда-то были схожи, как опята. Все мы парнями влюблялись и подобно женихались. Я начну слова месить, как пришёл руки просить Кстати, здесь сказать уместно – во хмелю был от невесты. Ей лишь было восемнадцать, но умела целоваться так, что нестерпимый зуд брал за печень и внизу. Хоть в морали я не строгий, но её совсем не трогал, не пытался знать секрет: девка – целка или нет. Не хотелось мне до свадьбы с нею просто переспать бы. Хоть желал её я очень, не настолько ж был порочен! Знал отца её давно. В клубе он крутил кино. Мужичонка так себе, но не промах был в гульбе, пил помногу и всерьёз. Хоть имел он силикоз, щупал девок и кричал, что силёнки растерял, а не то, как венский паж, он устроил бы кураж. Мать её почти не знал, мельком только раз видал. Пышногрудая с косой показалась молодой. Чуть постарше, но точь-в-точь хороша собой, как дочь. Был у них приличный дом на краю посёлка том, где квартиру я снимал. Знали здесь велик и мал всё, конечно, обо всех. Вызывая боль и смех, сплетни грязным колесом бегали из дома в дом. Почему-то только нам все прощали наш роман. Или так казалось мне, – не катают нас в дерьме. * Я пришёл – у них обед. Предложили табурет. Приглашают рядом сесть, покалякать и поесть. Ну, а я им сразу – бац! Мол, прошу руки у вас. То есть, нет, наоборот, дочки вашей. Мы уж год дружим. Нынче, так сказать, жизнь свою хотим связать. Хоть её на десять лет старше, в том порока нет. Буду я её любить и лелеять, и хранить. Чтобы вы не знали скуки, будут внучки вам и внуки. Городил минут так семь, думал – надоел им всем. Когда вижу – старикан наливает мне стакан. А потом жене налил. Помолчав, заговорил. «Ты сначала ешь и пей, и конечно, разумей, что мы думаем о том, взять тебя ли зятем в дом. Дочка наша хороша, и к тебе лежит душа. Внешне, парень, ты того, в общем даже ничего. Есть силёнка, видно, в теле, не пройдоха и при деле. Можешь деньги заработать. И как будто есть охота окружить семью заботой. И уверен, по науке настругаются нам внуки». Я поднял стакан повыше. Говорю: «Родные, вижу, что подружимся мы с вами. Не бросаюсь я словами. Как взрывник я вам скажу: вашей дружбой дорожу и на деле докажу, что я буду предан вам.» И чуть-чуть не съел стакан. А потом я сгоряча съел тарелки три борща. На второе съел жаркое, пил шампанское сухое. Обливаясь жутким потом, всё запил потом компотом. Почему-то под конец взялся кушать холодец. Тут встаёт её отец: «Этот парень – молодец! Кто с таким талантом жрёт и при этом с толком пьёт, далеко пойдёт вперёд. Только б ты себя, мужик, не завёл, как я, в тупик. Я согласен! – нашу дочь можешь в ЗАГС теперь волочь» Мать немного прослезилась и, конечно, согласилась. Со стаканом водки встала и торжественно сказала: «Дочка, вправду, хороша! Добротой полна душа. Но запомни, что в постели думать надобно о теле. Пусть тобой владеет всласть к дочке нашей вечно страсть, чтоб была тобой она, дочь, у-дов-лет-во-ре-на! Чтобы ты, как этот хрен, не пропил свой главный член! В сорок я ещё в соку, не растрачен огонёк. Только тряпкой на суку – мой негодный мужинёк. Оттого я паренёк выть волчицею могу». Так сказала, как пропела. Водку выпила и села. С хитрецою подмигнула, незаметно из-под стула мне промежность ущипнула и сквозь блеск хитрющих глаз искру бросила меж нас. Ели, пили аж до ночи. Тесть вскричал: «Уже нет мочи!» И свалился на диван, захрапев, мертвецки пьян. Тёща, чуть хмельная, встала, Дочке что-то прошептала. И как будто бы в намёк: «Оставайся тут зятёк», – мне тихонечко сказала, выходя уже из зала. Ну, а я не возражая, тёщу взглядом провожая, дал невестушке понять, что хочу я с ней в кровать. Ведь уже-то не грешно, коли всеми решено. И с сегодняшнего дня, стало быть, уже она ублажать должна меня, как законная жена. А она всё понимает и совсем не возражает. Только, чур, не в спальню к ней, а в коморку для гостей, чтоб никто не упрекнул, что её я обманул. В спальню только, чтоб законно, после ЗАГСа… Что ж, резонно! * Какое чудо – горница, коморка для гостей! Моя невеста горлицей порхала молча в ней. С себя одежду скинула, и я с себя всё снял. Как раненная вскрикнула, когда её обнял и свой клинок наточенный в неё впервой вонзил. И сам, как обесточенный, почти лишился сил. Потом ещё в неё нырял и прыгал на бегу, пока я стон не услыхал: «Ой, больше не могу!» Поцеловав, сползла на пол, а встав с колен, ушла. Я с ней, жалея, не пошёл, чтоб выспаться смогла. Лежал хмельной, заснуть не мог. Не знаю, почему. Вдруг лёгкий топот босых ног разрезал тишину. Вот половица скрипнула. И тихо всё опять. И вдруг тигрицей прыгнула ко мне невесты мать. Ладонью рот зажала мне и рядом улеглась. И тело всё её в огне. Прижавшись затряслась. И руки мои квёлые на грудь свою взяла. Лежали мы так голые, как мама родила. Сочились титьки сочные сквозь пальцы у меня. Глаза её порочные горели, в рай маня. А губы, губы шарили по телу и лицу. И вот уже причалили к торчащему концу. Я умирал, блаженствуя. Я таял и визжал. Такую похоть женскую впервые я узнал. И сам, как зачарованный, ласкал и мял её. И пил я, заколдованный, волшебное питьё. Смеясь, её облизывал. Всё было чересчур. Раз десять я нанизывал её на свой шампур. Целуя сочно ямочку промеж её грудей, мелькнуло: «Быть бы в мамочку и жёнушке моей!» Она в соседней спаленке разнеженная спит. А тесть, рогатый, пьяненький, на весь квартал храпит. Его жена пригожая в постели, как вулкан. И, кажется, похоже, я попал в её капкан. И разве дело в возрасте? Столетнее вино полно весёлой бодрости, чарующе пьяно! Лежала мать моей жены, уткнувши нос мне в бок Бывает явь, почти как сны, что преподносит Бог. Но сколько надо выдержки, чтоб жить в таком кольце Заснул лимоном выжатым с улыбкой на лице. Проснулся – только лишь рассвет в коморку заглянул. Лежу один, а тёщи нет, как будто ветер сдул. Моя невеста, иль жена, ещё, как ангел, спит. И тесть ещё, как сатана, бесчувственно храпит. Я сел на грешную постель, пытаясь всё связать. Потом пошёл за садом в степь, куда глядят глаза. Просил я: «Боже, подскажи, что делать дальше мне? Жена и тёща хороши, но тёща всё ж вкусней! Но с нею жить и при жене?! И стыд, и сладкий грех… И хватит силушек ли мне хорошим быть для всех?» На разных сплетен злую рать, когда они пойдут, мне, право, что с копра посрать. И остаюсь я тут! И так решив, вернулся я. Смотрю – краса кругом, и ждёт меня моя семья за праздничным столом. Жена, как маковый цветок, и тёща, как пион. А тесть, добрейший дурачок с утра жрёт самогон. * И так прошло пятнадцать лет. Обхаживал двоих. Теперь в живых и тёщи нет, и тесть в гробу затих. Случилась с тёщею беда. Поверить я не мог, что вдруг какая-то вода ей повредила мозг. За пару месяцев она, считай, сошла на нет. В больнице от неё жена узнала наш секрет. И рассказала всё отцу, был повод – тот запил, да так, что к быстрому концу себя он пригвоздил. Жена теперь не то в постель, не пустит на порог. Мне домом нынче стала степь, и жизнь моя – острог.