[center

I. Птица Правда.

[/center] По своему устройству Личность подобна политической системе: она не может существовать без лжи. В ней всегда совмещаются определенная доля Правды и определенная доля лжи, причем наличие последней неизбежно и необходимо для сохранения внутренней целостности. На точно такой же политике строится любая завершенная концепция, любая философская система. И понимая это, но сознавая при этом всю разрушительность и нежизнеспособность Правды, Ницше все же шел за ней, как за порочной истеричной девкой, которая вечно несет только одни проблемы, которая сама не знает, что ей нужно, этой дурной головой, которая не дает покоя своим ногам, но без которой жизнь его не представлялась философу возможной. И именно эта погоня за Правдой в силу нежизнеспособности последней изнуряла Ницше и загоняла его в постель; эта погоня за Правдой заставляла его постоянно выворачивать свою Личность наизнанку, обрекая себя на тяжелые соматические болезни. Головные боли Ницше, его приступы бессилия, неврастении и прочие соматические симптомы – все это как бы символически изображает то, как тяжела Правда, как неимоверно тяжело достигнуть её и как еще более тяжело её удержать. Ницшеанские поиски Истины и Правды открывают перед лицом человечества образно-метафорический облик Правды, её характер. Этот характер раскрывается через образ дикой горной птицы, которая живет далеко в горах, в ущелье скал; до места обитания этой птицы нелегко добраться, а в определенные эпохи жизни человечества это бывает и вовсе невозможно. Птица эта не любит чужих взоров, и едва только чей-нибудь посторонний взгляд хотя бы на миг коснется её, она в силу своей природной боязливости и недоверчивости ко всему чужому тут же улетает и затем больше никогда не возвращается на прежнее место обитания. Птица Правда не селится в простых и легко доступных местах, а всегда для своего поселения выбирает места, менее всего доступные для других. Еще одна особенность этой птицы заключается в том, что она по дару природы обладает возможностью менять свой облик наподобие хамелеона. Поэтому люди, которые ищут Правду, часто случайно наткнувшись на неё, могут принять её за другую птицу и пройти мимо; но бывает так, что саму Правду они принимают за другую птицу. Таким образом, проблема всякого, кто ищет Правду, заключается не только в том, где и как искать её, но и в том, чтобы правильно представлять то, что он желает отыскать. Правду никто никогда не мог поймать, хотя, безусловно, были такие люди, которые видели её хотя бы мельком, издали, откуда-то снизу наблюдая за её внешностью, её движениями и её жизнью. Однако птица Правда не так глупа, как может показаться некоторым. Если кто-то думает, что он может увидеть Правду без её на то ведома, и что само это созерцание Правды ничего ему не будет стоить, то мы хотим заверить его, что он глубоко ошибается. Ибо Правда знает все, она знает все наперед; что же касается личности Правды, то здесь, опираясь на знания тех, кто хотя бы раз на своем веку видел её, мы должны сделать вывод о том, что нарциссизм её абсолютен. И в этом смысле увидеть Правду - это значит дорого заплатить за этот жалкий по времени, но величайший по своему значению миг созерцания её непостижимого величия. Подчас Правда берет за ничтожнейший миг созерцания её и самую, что ни на есть, высокую плату. Быть может, кому-то эта цена покажется непомерной, однако, как правило, человек, узривший Правду, ни за что на свете не отказался бы променять отложившийся у него в голове образ её, пускай бы он был с самого начала ложно запечатлен или просто со временем стал все менее походить на действительный облик этой постоянно меняющейся птицы. О какой же непомерной цене мы говорим? Цены этих, в общем и целом, две. Одна из них – человеческий рассудок, другая – человеческая жизнь. Что же касается самого Фридриха Ницше, то здесь надо признаться, что этому наглецу, посмевшему не просто миг, а целое десятилетие своей жизни дерзновенно, разрушив последние рамки приличия, созерцать раскрывшуюся перед ним обнаженной красавицей Правду, - Ницше за каждый миг своего созерцания платил Правде просто жалкие гроши: какие-то адские муки, сотрясающие все его тело. Безусловно, такими грошами он расплачивался регулярно – он регулярно и подолгу мучился от головных болей и мигреней, разрушающих его изнутри, - регулярно платил, подобно добропорядочному художнику, который платит своей натурщице; однако если воспринимать дело именно так, то сам художник скрывал от натурщицы её истинную цену. Ницше – этому величайшему в истории человечества шарлатану – удалось обмануть не кого-то, а саму Правду! Ему удалось удержать её подле себя дольше обычного. И вот результат: сумасшествие Ницше – плата, которую взяла с художника натурщица, наконец, раскрывшая его обман, и полное преобразование облика культуры человека, создание новых путей познания человеком себя – то, что извлек Ницше из созерцания Правды. Таково отношение Правды и личности. Никогда из логики мышления не вытекает что-либо творческое, если только сам процесс мышления не возводить в рамки чуда, чего-то почти невозможного. Логика как инструмент мышления ползет всегда позади всякого открытия и самое его появление уразумляет для себя таким образом, будто оно и действительно вытекало из неё самой чисто логическим путем. Но все это происходит лишь потому, что человек не может держать постоянно открытыми двери для иррациональных побуждений, ибо тогда от его логичной, правильной и упорядоченной культуры (основанной на принципе понятности) ничего не останется. И закрывая дверь от сквозняка иррациональности, человек, это домашнее животное, избавленное от своих диких привычек, с помощью своих одомашненных мерок приводит в порядок разбросанные по комнате его, такого же одомашненного, уютного и теплого мирка вещи и вполне знакомые ему предметы. Разбросанное ветром расставляется человеком по местам заранее заданным способом. И пришедшим в его дом гостям, человек, забыв (или быть может специально проигнорировав) о ветре, сообщает, что такой порядок в его доме был всегда. Таким образом, логика только расставляет по местам, раскладывает по кучкам навороченное мышлением, но сам процесс мышления как невозможное постигнуть она не может, ибо, как я уже сказал, это означало бы держать все время дверь в запредельное открытой и в каждый момент существования пребывать в сквозняке неизведанного. Тот же, кто в основание своей жизни кладет именно этот процесс познания, кто решает всю свою жизнь пребывать на сквозняке и не заботится о порядке, тот фактически обрекает себя на вечный холод неопределенности и бессмыслия пути, черпающего основание для продолжения себя лишь в самом процессе непрерывного продолжения, ни на что более не надеясь и зная только, что сей путь и есть единственный путь к Истине и Правде, которую утаивает от него мир. В таком непрерывном холоде существования, в котором разогреться можно только посредством непрерывного движения, и раскрывает человеку свои объятья мышление. И здесь то, что в теплой и аккуратно убранной комнате логичной жизни представлялось как невозможное и оттого старательно избегалось, игнорировалось, именно здесь, в этой мрачной пустыне неопределенности, непрерывно содрогаемой бушующим ветром хаоса, предстает перед взором странника как нечто вполне понятное, даже очевидное, но в то же время неизбежно ускользающее от взора всякий раз, едва только странника посещает мысль, а вернее желание, берущее свое начало из все той же понятной комнаты, желание уяснить себе эту вещь раз и навсегда. Неопределенность и хаос, выражая собой непрерывность и процессуальность существования и претендуя на исчерпывающее определение сути бытия, никогда не дают ответов ни на один вопрос, и на всякое вопрошание предпочитают отмалчиваться, отговариваясь лишь странными намеками и оговорками. Они сами игнорируют ищущего истину странника, не придавая его пути никакого значения, что, впрочем, и дает ему право в каждый момент своего существования называть себя causa sui, ибо и действительно все существование странника держится теперь на нем самом и его непрерывном самопреодолении, и оборвется оно лишь тогда, когда сам странник решит это, решит покончить с собой и тем самым оборвать цепочку черпаемой из себя причинности. Весь смысл себя находит странник в непрерывности своего пути, и окончание этого пути положит конец и смыслу. На этом основании, на предпочтении истины, чего бы ни требовала она от него, покоится Личность странника. Её существование есть путь непрерывного саморазвертывания: безжалостное растормашивание себя, в котором не остается места для тайн и скрытых соблазнов. Все отдается на престол Истине, все приносится ей в жертву. Единственным утремлением такой Личности становится бесконечное уподобление самой себя непрерывно ускользающей от неё Правде. И в этом уподоблении черпает она смысл для себя, в этом уподоблении видит она свое счастье. [/size]