Перебирая на днях старые бумаги, я обнаружил письмо, о котором забыл напрочь. Прошло уже немало времени, годы успели слегка пробежаться по моим вискам заботами и печалью, как неожиданно, пожелтевший лист, исписанный забавным «окающим» почерком, вдруг напомнил о себе. Буквы, словно маленькие горошины, аккуратно теснились на строчках. Письмо незнакомки, где нет ни имени, ни даты, я нашел случайно в книге городской библиотеки, куда часто ходил, будучи еще студентом. Оно показалось мне тогда каким-то необычным, трудно сказать, чем именно, и вот теперь, когда оно снова родилось из груды ненужных бумаг на свет, мне захотелось перечитать его вновь, с нетерпеливым интересом: Дорогой мой! Третьего дня, я очнулась от ужаса - приснилось, будто во мне умирают воспоминания. Господи, что может быть грустнее - смерти воспоминаний, и потом до утра все лежала и думала. О чем? Стыдно признаться - жалела, что не позволила себе быть более счастливой, не умела проживать свою жизнь тонко, душевно, во все жадно вглядываться, находя прелесть и очарование. Ведь, даже в невинной глупости есть своя прелесть, я надеюсь, ты согласен со мной? За окном сейчас ночь. В доме потрясающая тишина, кажется, что предметы начинают жить какой-то особенной жизнью, и думается удивительно широко и подробно. Но стоит заснуть, как я вздрагиваю от гулкого стука дверей парадного, начинаю прислушиваться к шагам, то стремительным, то осторожным, которые таинственно заполняют сонную тишину лестницы, и тогда мне становится почему - то, так хорошо и грустно, что я готова заплакать. Знаешь, я иногда думаю, что вот есть люди, которые жаждут всяких перемен в жизни, а я, нет, абсолютно, мне совершенно не хочется никаких перемен, я как - то далека ото всего этого, и главное - я теряю страх за будущее, возможно оттого, что утратила всякие привязанности в жизни, кроме тебя. Как ты думаешь, это возможно? Но я думаю сейчас не об этом, я хочу с тобой поделиться вот чем: на днях, проходя по скверу, я увидела на скамье пожилого человека - старика, в ногах у него лежала приблудная дворняга, каких здесь не мало. Я мельком задержалась на выражении его лица, оно что-то напомнило мне, и решила посмотреть, присев на скамейку поодаль, чтобы не привлекать внимание. Судя по внешнему виду, старик был бродягой – стоптанные, потерявшие форму башмаки, заношенная одежда, небритость, всклоченная колтунами голова, рядом котомка - на выброс. Он сидел и чему - то улыбался, шевеля губами. Мне показалось, что его переполняет радость бытия и эта радость - его вызов. Вызов дикой действительности, которая ему чужда и тогда, он достал краюху хлеба и, отщипывая кусочки, стал беззубо жевать. Глядя с замиранием во всем теле, забыв обо всем, я вдруг, начала понимать, что благость жизни, это не успех, не суетность удачи, а нечто иное. Смотрю и предаюсь блаженству, исходящему от его лица, прелести движения рук, стоптанных башмаков, его одежды, и чувствую такую тоску любви, такое родство и близость во всем и всему, какое - то огромное, необъяснимое счастье. Смотрю, и плачу от радости, не стесняясь слез, обжигаемая мыслью о том, что я любуюсь этим человеком, все равно как любуюсь - закатом, морем, цветами. Сижу в слезах, и чувствую, как за спиной кто-то стоит и горячо шепчет мне. - Хочешь богатства? - Нет, не хочу. - А, бессмертия? - Нет, - говорю. - Блаженства? - Не хочу, нет. - Что тогда? - Позвольте пройти. - Куда ты??? - Вот к этому человеку на скамью, чтобы рука в руку с ним, я просижу так всю жизнь и больше решительно ничего не хочу. Ничего. И тут, дорогой мой, я вдруг, вспомнила наш детский дом во время войны, где жила одна на всех огромная, щедрая душа, где все было общее - беда и радость, где не было унижений, а только одна на всех неукротимая, нерастраченная нежность друг к другу. Я помню, как ты сказал мне перед уходом в вечность, "А ты, живи и радуйся жизни." И вот я радуюсь, но устала радоваться одна, потерпи дорогой, осталось немного и я приду к тебе, чтобы быть навсегда уже рядом. Вечно твоя.