Отрывок из романа «роковые испытания» В воскресение по утреннему морозцу с буханкой свежего хлеба в вещмешке, что заказал отец, сел в полупустой автобус, следовавший по маршруту Спасск - Яковлевка, и вышел на сорок восьмом километре. Автобус тронулся с места, проследовал на подъем и скрылся за перевалом. Владька остался на шоссе один. По обе стороны - безмятежно спала бескрайняя, заснеженная, Уссурий¬ская тайга. И тут он вспомнил, что когда-то с Шуркой они были где-то здесь на пасеке, недалеко, только на правую сторону. С минуту постоял, прикинул в уме, где искать дорогу в тайгу, о которой го¬ворил отец. Ведь он еще ни разу не был в его охотничьем бараке. Да и сейчас шел без всякого желания. Повернулся, глянул туда-сюда и решил пройти вперед. Вскоре увидел слева укатанный санный след с конской тропой посредине, слегка припорошённый снегом. И он решительно свернул на нее. По словам отца - она должна привести к пасеке, расположенной километрах в трех от шоссе. А дальше, до са¬мого его барака на протяжении километров пятнадцати, должна пой¬ти его собственная тропа. Дорога петляла среди густых зарослей кустарника, высоких пирамидальных елей, неподвижно дремавших под тяжелыми снеговыми шапками, хоровода старых, голых берез со своей молодой порослью, могучих кедров, уходивших зелеными макушками высоко в чистое синее небо, лип, кленов, ясеня, дуба, боярышника, толстых, разлапистых лиственниц с зелены¬ми игольчатыми ветвями, тоже пригнувшимися под увесистыми сне¬говыми шапками, зарослей колючего Чертового дерева - элеутерококка и другими малоизвестными Владьке породами. Кое-где, взбираясь по стволам того или другого дерева плелись дикий виноградник, кишмиш, уссурийский лимонник. Справа пробивались косые солнечные лучи, золотили бока деревьев и рвали примороженные тени на голу¬бом снегу, расплескивая вокруг бесформенные, ослепительно-выбе¬ленные лужицы и озерца. Настроение у Владьки поднялось. Он любил природу и ее, ни с чем несравнимую, красоту, и ему захотелось петь, но устыдил¬ся будить тайгу своим фальшивым исполнением. Тогда он сложил трубочкой губы и под скрип своих шагов, навстречу легкому мороз¬ному ветерку, стал насвистывать какой-то несложный веселый мотивчик. Вскоре от быстрой ходьбы стало жарко. Он расстегнул ватник, ослабил шарф и завязал сверху на голове ушанку. Так он прошел еще некоторое расстояние, оставляя на припорошенной дороге следы подшитых валенок. Наконец, справа, на пологом откосе сопки открылась большая вырубленная поляна с небольшой избушкой на краю. Вот и пасека, обрадовался он. Но тут же его охватило замеша¬тельство. Она не похожа на ту пасеку, о которой говорил отец. Та пасека должна находиться слева от дороги, и во впадине. Кроме того там должны быть еще и хозяйственные пристройки, так как пасечник там живет круглый год. А тут, кроме этой хибары, вообще ничего нет. Наверное, это пасека сезонная, кочующая, - подумал Владька, - и отец просто не учел ее. А та, другая - должно быть, находится где-то дальше, впереди, и до нее еще нужно дойти. Однако любопытство заставило его свернуть и подняться к избушке. Тем более вре¬менем он вполне располагал. Дверь в избушке оказалась распахну¬той настежь. Переступил припорошенный снегом порог и стал осмат¬ривать ее изнутри. Слева два оконца, между которыми на бревенчатой стене висела распятая шкурка барсука. Видимо, сушилась, и в спешке пасечники забыли. Справа, почти у самых дверей, небольшая печурка из кирпича. Её давняя известковая побелка со временем посерела. Рядом, около печурки лежали несколько березовых поленьев. Посреди - стоял грубо сколоченный дощатый стол с крестовидными ножками. На столе - неубранная посуда - две алюминиевые миски с остатками заледеневшей пшенной каши, пустая бутылка из под перцо¬вой водки, треснутый граненый стакан, погнутая алюминиевая кружка и две деревянных ложки. У стен, сходивших в правый угол, стояли два голых топчана. Он повернулся и снова спустился на дорогу, которая разворачивалась обратно. Но дальше, вниз с сопки продол¬жался человеческий след. И тут его охватило сомнение: если дорога поворачивает обратно, значит, там, впереди нет больше никакой пасеки. А этот след,- а вдруг это от¬цовский. Поколебавшись, он решил все-таки пройти по нему дальше. Когда шел до этой безлюдной пасеки, он не замечал или просто не обращал внимания на следы таежных обитателей, которые встре¬чались на пути. То теперь они сами бросались в глаза. Часто пере¬секали тропу или, покрутившись с боку, снова убегали в заросли. А вот, будто корова прошла. Но тут же догадался: это, наверное, изюбр. Отец их так и называет - коровы. Несколько раз пересекли - треугольные заячьи следы. А вон, справа - какие-то более крупные следы. Они выходили из зарослей, вытоптали снег вокруг кедра, потом прошли вдоль тропы метров десять и сно¬ва ушли в заросли. Пройдя по крутому спуску еще около сотни шагов, Владька ока¬зался в глубокой впадине между двумя сопками. Здесь человеческий след свернул вправо и пошел по низовью вглубь тайги. Он замед¬лил шаг и остановился в нерешительности, все больше понимая, что дальше продолжать путь бессмысленно. Постоял, покрутил по сторо¬нам головой и, увидев слева в шагах пяти виноградник, пле¬тущийся по толстому стволу кедра, свернул к нему с тропы. Но вино¬град с него, очевидно, был собран людьми еще с осени. Он нашел всего лишь одну небольшую кисточку, облепленной черными сморщенными ягодами. Кислота из них вымерзла, но сладость и аромат сохранились и казались намного вкуснее свежего. Разоча¬рованно облизав послащенные губы, бросил обглоданную кисточку на снег и повернулся, чтобы, снова выйти на тропу, и тут ему бросился в глаза его собственный след, от которого ему стало и обидно и смешно: "Ну, какой же я болван! Как же раньше я не мог до этого допетрить. Ведь прошло всего три дня, как батя ушел в тайгу, и все это время стояла солнечная погода. Снег шел недели две тому назад. Значит, батин след должен быть свежим. А этот... он же запорошен. Ну и балда! Это бы матушка сказала: "Пошлы дурака богу молыця, вин и лоба разобье". Посмеялся над собой и решительно зашагал об¬ратно, думая о том, чтобы выйти на шоссе и искать ту дорогу, о которой говорил отец. Пройдя несколько шагов, услышал, как вдруг, слева, в кустарнике громко хрустнула ветка. Владька насторожился. Через некоторое время послышался отчетливый шорох, и с кустар¬ника осыпалась пороша. А еще спустя минуту, из кустов показались две серые остромордые головы с маленькими горящими желтыми гла¬зами и взъерошенной шерстью на шее. "Волки!" - молнией полоснуло и обожгло Владькин мозг. Один ростом был чуть больше другого и выступал несколько впереди, но держась рядом, бок о бок. Оскалив острые зубы с длинными клыками, они хрипло рычали и двигались прямо на Владьку, переступая лапами с какой-то напряженной осто¬рожностью, как в замедленном кадре кинофильма, будто изучали пове¬дение своей намеченной жертвы, чтобы затем совершить мгновенный прыжок. "На дерево!" - мелькнуло в голове Владьки. Но поблизости были только толстые кедры и, сучки, за которые можно было бы ухватиться, находились на высоте не менее десяти метров. Бежать? Но ку¬да? Да это и бессмысленно. Защищаться? Но, как и чем? У него даже нет перочинного ножа. И тут представил: как волки рвут своими клы¬ками его тело на части, насыщают свою голодную требуху, перепач¬кав его кровью свои хищные морды. А после останутся лежать на этом белом снегу его окровавленные кости. Все это в доли секунды пронеслось в его голове. И, не помня себя, не осознавая своих действий, с яростным ревом, звериным рыком, о существовании которого он и не подозревал в себе, будто охваченный каким-то страшным безу¬мием, от которого, наверное, проснулась даже тайга, ожесточенно размахивая руками в воздухе, бросился им навстречу. Волки не ожидали такой реакции этого двуного существа, его чудовищного озверения, растерялись, попятились назад. В следующее мгновение меньший из них круто повернулся и, застревая по самое брюхо в снегу, кинулся в сторону, потом в кусты и - дальше в глубь тайги. Второй присел на задние лапы, словно приготовился к схватке, но тут же перекувыркнул¬ся через спину назад, подхватился и прыжками помчался за первым. Владька быстро вернулся на тропу и, задыхаясь, побежал в гору с мыслью о брошенной пасеке, где он на какое-то время сможет укрыться. Сердце в груди колотилось так, будто вот-вот выскочит. Наконец, добежал до избушки, заскочил, прикрыл за собой дверь и повалился на топчан и, переведя дыхание, он вновь и вновь переосмысливал происшедшее. Потом решил, что идти с пустыми руками до шоссе дальше, не безопасно. Нужно чем-то вооружиться. Хотя бы кочергой, что ли. Пусть это оружие и плохое для самозащиты, но подойдет для самосохранения духа. Он вскочил с топчана и стал шарить у печки и по всей избе, но ничего подходящего обнаружить не уда¬лось. Вышел на улицу и, увидев пень, на котором кололи дрова, шаг¬нул к нему и без всякой надежды стал разгребать ногами вокруг него снег. А вдруг, забыли топор. И он не ошибся. Вскоре поддел носкам валенка и вывернул из-под снега длинное ясеневое топорище с тяжелым топором. Он сразу повеселел. Оттер его от снега, взял на плечо и смело спустился на дорогу, и широким шагом пошел дальше. Теперь он не стеснялся своего пе¬ния с фальшивым исполнением. Кроме собственного развлечения, оно было еще и отпугивающим средством, как ему казалось. Так он драл горло до самого шоссе, пока совсем не потерял голос. Там пошел по нему обратно и метров через сто пятьдесят увидел справа хорошо укатанную санную дорогу - в тайгу. Теперь у него сомнений не была это та самая дорога, о которой говорил отец. Вскоре показалась и пасека слева во впадине. По словам отца это она и была. Дальше пош¬ла его, хорошо протоптанная тропа. К отцовскому бараку добрался только к вечеру. Тот встретил его с некоторым удивлением и в тоже время с радостью: - А я думал, ты уже не придешь. Что-нибудь случилось, или автобус сломался. - Да нет... - И Владька, напрягая охрипший голос, выложил причину своего запоздания. Отец улыбнулся. - Это ты, сынок, попал на Пахновскую деляну. Он мне как-то говорил, что у него там появилась пара: волчица с взрослым волчонком. Наверно, отбилась от стаи. Вообще-то, я знаю, они стараются обходить охотничьи тропы и вообще. Пахно болеет сейчас, и давно не был в своем районе. Вот они и вышли на человека, от которого не пахнет порохом. Наверно, здорово проголодались. Снег глубокий и теперь им трудно ловить добычу... Ну, ладно. Ты ж, наверно, тоже голодный. Сейчас я тебя накормлю. Потерпи. Он говорил негромко, ровно, мягко. Владька никогда его таким не видел, будто это был совсем другой человек. Но держался, как всегда, прямо подтянуто. Только лицо его, которое Владька привык видеть всегда чисто выбритым, теперь было слегка заросшим. Усики - щеточки, Владька про себя называл их "сопливчиками", тоже всегда были ак¬куратно подстрижены, сейчас топорщились ежиком. На нем была армейская гимнастерка, меховая душегрейка без рукав, стеганные ватные штаны и мягкие охотничьи сапоги - ичиги. В бараке, - два с половиной на три с половиной метра, - сруб¬ленного из сосновых бревен, было тепло, несмотря, что печурка, сто¬явшая у самых дверей справа, давно остыла, и дверь, в которую при входе нужно пригибаться, была распахнута настежь. При этом мороз снаружи был градусов пятнадцать. В левом углу, на входе стоял столик, покрытый старой домаш¬ней клеенкой. На столе - керосиновая лампа под стеклом, несколько сухарей, солонка с солью, портсигар с махоркой и спички. Над сто¬лом висела четырёхъярусная полка с сухими, первой необходимости, продуктами и другими принадлежностями. Посредине, поперек барака, под потолком, над сплошными нарами - от стены до стены, висела жердь, на которой сушились несколько выделанных хорьковых и бе¬личьих шкурок. Нары, устланные толстым слоем сена, сверху покрыты тонкими солдатскими одеялами. Две пуховых подушки, стеганное до¬машнее одеяло и старая шуба. Отец зажег лампу, и тайга за дверью утонула во мраке. Разжег печурку и поставил на нее сковороду. Затем снаружи принес часть лопатки дикого кабана. Настрогал мороженого мяса. Нарезал сала тоже дикого и высыпал на сковороду. Когда мясо зашкворчало, отец перемешал его и бросил нарезанный лук и каких-то приправ из таежных корней. Вскоре по бараку разнесся вкусный, щекочущий ноздри, аппетитный запах. Наконец, ужин был готов. Отец положил на стол круглую подставку из березовой чурки и поставил на нее горячую сковороду. Сами сели на чурбаны, заменявшие табуреты. Владька тут же с жадностью набросился на горячее таежное жаркое. - Ну как - вкусно? - улыбаясь, спросил отец. Набив полный рот, обжигаясь, Владька только кивал головой. Покончили с мясом, отец заварил чай на лимоннике и сказал: - Это, наш уссурийский лимонник полезней настоящего лимона. Сейчас хорошо пропаришь им свое горло, и завтра твой голос вер¬нется. Можешь снова пугать волков. Он ухаживал за Владькой, как самый любящий отец за своим маленьким ребенком. Ему даже стало немного стыдно, что считал отца сухим и жестоким человеком, и поэтому не любил его. Потом отец уложил его в постель, заботливо укрыл одеялом. Утром отец порубил на части замороженного дикого кабанчика, разложил в два вещмешка - с таким расчётом, что один возьмет на себя, проведет Владьку до половины пути, а там свой груз переложит на него, что ляжет на Владькины плечи килограммов пятьдесят. Завтракал Владька без всякого аппетита после вчерашнего переедания, от этого даже спал плохо. Но чай с лимонником попил с удо¬вольствием. Через некоторое время голос у него и в самом деле восстановился. Вышли пораньше. У отца, кроме ноши за плечами, был еще и карабин, который он нес наперевес на одной руке. Шли неторопливым, раз¬меренным шагом, и все равно Владька то и дело отставал. Отцу приходилось часто останавливаться и поджидать его. Так прошли километров пять. Поднялись на очередную сопку, и тут отец дал Владьке передохнуть. Сам тоже, поставил к дереву карабин, снял с себя вещмешок, сел на валежину рядом с ним, и закурил. Владька тайком, жадно ловил дымок табака, вьющийся на морозном воздухе, и глубоко вдыхал в себя. Отец докурил, бросил окурок под ноги и тщательно растер его носком ичига. И только взялся за лямки вещмешка, чтобы закинуть его за плечи, как вдруг выпрямился и замер. Потом, показывая рукой вниз, в редкие заросли северной стороны сопки, где они недавно прошли, тихо, настороженно произнес: - Смотри. Видишь, вон корова вышла. Стоит, вертит головой. – И тут же беззлобно выругался: - Далековато, черт возьми! С этого расстояния олень казался со спичечную коробку. Он стоял и крутил по сторонам своей гордой ветвистой головой. - А ну-ка, попробую. Может, достану,- решился отец, приложился, прицелился. Грянул выстрел и эхом прокатился по тайге. Олень под¬нялся на дыбы и тяжело осел животом в снег. Отец удовлетворенно засмеялся. - Ты смотри! Достал. Ну, теперь придется возвращаться. Нужно разделать его. Так оставлять нельзя. Мешки бросим здесь. Ничего с ними не будет. Они подошли. Раненый изюбр, подмяв под себя ноги, лежал на животе, к ним боком, из которого ручьем стекала кровь и расплывалась на снегу розовым пятном, но голову с роскошными ветвистыми рогами держал прямо. Отец отдал Владьке карабин, вынул охотничий нож из чехла - на поясе и шагнул к нему. Олень повернул в их сторону голову, и Владька увидел его влажные глаза, в которых, ему показалось, застыла какая-то леденящая мольба, переходив¬шая в безмолвный, отчаянный крик укора: "Люди, ну зачем вы это сделали?! Ведь я вам не мешал. Жил спокойно. Любил свою тайгу. Никогда, никому не причинял никакого вреда. Эх вы! Волки - вы, а не люди! " Отец с силой, грубо сдавил рукой нижнюю часть его рта и опро¬кинул голову вверх так, что рога легли на спину, и поднес нож к его горлу. И тут Владька не выдержал. Не помня себя, подскочил к отцу и заорал на всю тайгу: - Папка, не надо!! - Ты чего кричишь, дурак! - бросив на Владьку обозленный сверкающий взгляд, рыкнул отец приглушенным желчным голосом. И Владька снова увидел в нем того сухого, жестокого, нелюбимого отца. донецк 1999 г.