Отрывок из романа «Роковые испытания» После каникул все группы были распределены на завод, доки, военные судоремонтные цеха с дальнейшим годичным обучением на практике - приобретения определенной твердой специальности. После каждый должен был отработать два года, а потом - на все четыре стороны. А кто пожелает остаться - пожалуйста. И только Владькина группа - двадцать три человека - оста¬лась невостребованной. Хотя на нее тоже была заявка штаба Тихо¬океанского округа. Но оказалось, что вышел перебор. Группе этой в их доках не нашлось места. Тогда "Трудовые резервы" предъявили им счет. Весь август группа околачивалась в училище без цели. Наконец штаб тыла флота нашли им место - на Русском острове, в эки¬паже минно-торпедной партии, которая была расположена в бухте Воеводы, почти в конце острова в западной стороне. Русский остров считался запретной зо¬ной. Общение с городом - строго по пропускам или увольнительной. Летом ходил катер. Зимой, когда замерзал пролив, на льду устанав¬ливались караульные посты. Посредине пролива, по всему периметру, ползал ледокол "Демидов", не давая, каналу замерз¬нуть и сделать его возможным для перехода вдали от постов. Только здесь для законных пешеходов выкладывались дощатые переходы. На высоком обрывистом северном берегу бухты Воеводы растянулись в ряд на некотором расстоянии друг от друга три одноэтажных кирпичных здания. Первый - матросский кубрик с Ленинской комнатой и оружейной пирамидой, второй - длинный типа старой военной казармы, склад, где хранились морские мины и торпеды. С окнами по обе стороны. В восточной части этого склада была отгорожена кошара, куда и поселили прибывшую группу. Там были уже заготовлены двух яростные металлические койки с полным ком¬плектом постели. Посередине - большой, длинный стол с шахматами, шашками, домино. В третьем здании находился камбуз с баталеркой (столовая с продуктовой кладовой). Западную часть бухты разрезала длин¬ная коса с пятачком, за которой находился выход в пролив в се¬верной стороне, а затем - в море. На косе, на самом пятачке раз¬местился еще один склад. Длинный - из сплошного листового цин¬кового железа. В нем хранились глубинные бомбы. На улице, рядом со складом стояло несколько бомб метательных машин, задернутых брезентовыми чехлами. Экипаж этой минно-торпедной партии состоял из тридцати че¬ловек. Были они не старше тридцати пяти лет, а кто-то и моложе. Но все они - боевые матросы, прошедшие весь западный фронт и за¬кончили на востоке. Теперь их забросили сюда на караульно-постовую службу, где должны были дожидаться своей демобилизации. Командовал ими главстаршина Алексей Ведманов. Грузный, неулыбчи¬вый, но добрый человек. Вокруг на много километров раскинулся густой девственный лес и не души до самой бухты Шигина - центральной воинской базы острова,- если не считать окружающие сопки с замаскированной береговой обороной. Радио не было. Библиотечка скудная. Газеты по¬лучали раз в неделю. Словом, сплошное однообразие, серая скука и томительное ожидание радостной вести о конце своей службы. А письма из дома, от матерей еще больше подогревали их нетерпе¬ние. Но с прибытием группы салаг они несколько повеселели. Хоть было теперь над кем подшутить. Стояла прекрасная погода, по-летнему теплая, солнечная. Лес вокруг стоял еще зеленый и пушистый, хотя наступил уже сентябрь. Руководителем к ним был приставлен старший матрос Борис Зибер. Высокий, с прямыми плечами, широкоскулый, в бескозырке с полосатой гвардейской ленточкой. Первые занятия по так называе¬мой производственной практике и освоении специальности начались с минно-торпедного склада - очищения прохода от загромождавших его тяжелых ящиков с какими-то металлическими частями. Но увидев, расставленные вдоль стен шарообразные, доходившие кое-кому до самых плеч, морские мины с капсюльными шипами по всему кругу корпусов, а рядом, на полу, на деревянных подставках, с завальцованными носами и винтовым оперение на хвосте, длинные торпеды, кинулись разглядывать их. Ведь все это они видели только в кино и то мельком. И теперь - вот они настоящие. Замерев, зата¬ив свое смертоносное дыхание, ждут своего адского часа, чтобы пустить на дно моря какой-нибудь вражеский корабль вместе с его командой, человеческими жизнями. - Вот это да-а... вот это чушки! - выдохнул кто-то из паца¬нов. - Чушки, чушки. Если бабахнут, то от нас одна брынза останется, - усмехнулся кто-то другой. - Какая там брынза! - подхватил третий.- Мокрого пятна не останется. - Не бойтесь, не бабахнут,- засмеялся за их спинами Борис.- Они обезврежены. У них нет запалов. - Да что вы их слушаете, этих паникеров? - кто-то еще вме¬шался. - А знаете, вот эта одна штука, - пацаны расступились, и Бо¬рис указал на торпеду, - стоит государству полтора миллиона руб¬лей. А их надо, чтобы по-настоящему вооружить весь наш военно-морской флот, много, много тысяч. - Ого!.. Потом приступили к работе, и к концу дня порядок в складе был наведен. Конечно, с перерывом на обед, который состоял из на¬варистого флотского борща с мясом, "мусора" по-флотски (лапши) и компота с сухофруктов. На следующий день получили новое задание: вынести из скла¬да на пяточке, на открытое пространство глубинные бомбы, которых насчитывалось несколько сотен. Носить приходилось по двое - на одну бомбу. Одному - не под силу. И только на третий день весь пяточек был заставлен этими смертоносными игрушками, высотой около метра. Потом снабдили стальными щетками, и стали соскабливать с них старую облупившуюся краску. Это была очень нудная, томитель¬ная, однообразная и непроизводительная работа. Все-таки спра¬вились. Потом матросы подвезли на телеге, запряжённой слепой на один глаз кобыле, краску голубовато-серого цвета и малярные кис¬ти. Эта работа была намного веселей. Даже соревновались между со¬бой - кто до конца дня больше выкрасит. Борис не стоял за спи¬ной. Придет, посмотрит, подбодрит и снова уйдет к себе на берег. Рабочий день заканчивался в три часа дня. И все разбегались по лесу, где было полно разных ягод, дикого винограда, кишмиша, орехов. Они настолько быстро привыкли к этой жизни, что ни о какой дру¬гой и думать не хотели. Полная свобода. Жратвы - от пуза, ешь - не хочу. Да еще и какая жратва! Многие и не помнят что-нибудь по¬добное. По утрам сливочное масло, хлеба без нормы, рыба жаренная, варенная, вяленная, копченая, которую матросы глушили в бухте. Мясные наваристые борщи, супы, гуляши, котлеты, шницеля, кисели, компоты. Да и погода стояла теплая, солнечная - самая настоящая золотая приморская осень. Иногда, правда, ворвется шквальный ветер, вздыбит бухту до белой пены, взъерошит лес, раздвинет его зеленоватую, оранжево-желтую кошму, вскружит золотую листву, побушует день-другой и также неожиданно унесется куда-нибудь далеко на юг, на морские просторы или на север, в город, а там и еще дальше, в тайгу. И снова тишь, да гладь. Се¬ребрится под осенними солнечными лучами спокойная бухта, да порхает мотыльком легкий скользящий ветерок. Владька с первых же дней подружился с Семеном Будковым. Тоже старший матрос. Высокий, плотный в плечах, с низким хрипло¬ватым голосом и широкой белозубой улыбкой на смуглом, грубоватом лице. Сибиряк. Имел еще и прозвище Пират. Матросы прозвали его так за то, что он любил в штормовую погоду выходить под парусом в шлюпке. А теперь, узнав Владьку получше, что он тоже любит море, всегда брал с собой. Научил его держать руль, перекидывать шкот с борта на борт, когда шли галсами навстречу ветру, и - многим другим незатейливым морским премудростям. Никогда Владька еще не был так счастлив. Зов моря снова ураганом поднялся в его ду¬ше. Вот оно, прекрасное море родное его! Рядом!.. И тут же тенью на сердце ложилась грусть - рядом, но временно, да и то только бухта. А море - там, за островом, далеко распростерло свою синюю гладь. Эх, уйти бы вот так под парусом в его безбрежные просторы, где волны свободно играют своей красотой: то изумрудом, то лазу¬рью, то пеной молочной вскипают, то стелятся нежной, прозрачной, шелковой далью. И так, чтобы грудь надышаться смогла, чтоб сердце досыта смогло насладиться!.. Пацаны облазили уже все доступные ближайшие места в лесу и обобрали все ягоды и орехи. И Пират предложил Владьке с Шуркой пройти на шлюпке на противоположный, южный берег, куда не мог добраться ни один салага. Шурка моря - не любил и даже боялся его, хотя плавать умел и очень неплохо. Но сколько Владька не приглашал его прогуляться по бухте под парусом с Пиратом, он отказывался, ссыпаясь то на головную боль, то на живот. На этот раз согласился, правда, сначала помялся, глянул в чистое голубое небо, потом - по сторонам, будто прислушиваясь к чему-то, и только после, да и то с большой неохотой, полез в шлюпку. Веселый попутный ветерок подхватил холщевый серый парус и, раздувая его во всю щеку, быстро погнал шлюпку вперед. Мелкая волна торопливой рябью бежала вслед и, шурша, ласково тер¬лась о ее борта. Пришвартовались у пологого берега, где лес под¬ступал почти к самой воде. Убрали парус. Конец закрепили за бли¬жайшее деревце. Малины, винограда, кишмиша на этой стороне бухты действительно были непочатые края. Малина уже осыпалась. Зато грозди винограда и кишмиша и палкой не собьешь. В лесу было тихо и прохладно. Над головой шелестела еще густая, но уже слегка пожухшая, пожелтевшая листва, лишь местами ветви клена золотились и вспыхивали ярким пламенем в солнечных лучах. Све¬жие, пьянящие запахи осеннего леса сладко щекотали в носу, дурма¬нили голову, обостряя ощущение полноты радости жизни, при этом усыпляя чувство времени и долга перед всякой повседневной суетностью. Затем Пират приказал возвращаться к шлюпке. Истекало его время, и ему нужно было заступать в караул. И только они вышли на берег, как вдруг налетел шквальный ветер. Лес кач¬нулся, как от тяжелого удара, и неистово зашумел. Бухта дрогнула, вскипели белой пеной волны и бешеными перекатами понеслись прямо на них, развернули шлюпку бортом к берегу и будто пыта¬лись перевернуть ее или вовсе выбросить на сушу. Пират тотчас отдал команду: всем - в шлюпку! В глазах Шурки вспыхнул испуг и он заупрямился. Владька е силой, без слов подтолкнул его к борту и сам следов вскочил в нее. Пират тут же отвязал конец, прыгнул через борт, схватил весло и, налегая на него всей грудью, стал отталкивать шлюпку от берега. Не раздумывая, Владька схватил второе весло и стал помогать Пирату. Наконец с большим трудом удалось оторвать шлюпку от берега. Пират тотчас приказал Владьке ставить парус, а сам продолжал удерживать ее, налегая на весла. Шурка весь бледный, с перекошенным от страха лицом и зас¬тывшим ужасом в глазах сидел на корточках на дне шлюпки, крепко вцепившись обеими руками за борт. Владька понял, что ждать от него помощи - бесполезно, и сам приложил все свои силы и умение. Парус трепыхаясь, рвался на ветру и еще больше раскачивал шлюпку, накренял ее до предела и опять гнал к берегу. Наконец Владька закрепил на борту шкот, и Пират бросил весла, прыгнул к рулю. Парус вздулся пузырем и шлюпка, еще больше накренившись, понес¬лась вдоль берега, содрогаясь от ударов волн в другой борт. Ветер надрывался, шумел, налетал яростными порывами, словно хотел разорвать в клочья парус, а шлюпку разбить в дре¬безги. Сидя на банке, у борта с закрепленным шкотом, Владька гля¬нул на Пирата, тот понял его без слов, и кивнул ему головой. Владька тотчас быстро, ловко перебросил шкот на другой борт. Пират в это время круто повернул руль. Шлюпка, едва не зачерпнув воду, развернулась и, качаясь на пенящихся волнах, пошла навстречу ветру в противопо¬ложную сторону под углом градусов тридцать. Так, галсами или углами, периодически меняя положение паруса и курса шлюпки, они шли к своему берегу. Шурка теперь лежал вниз животом, крепко держась побелевшими пальцами за настил, жалобно поскуливал. Владька глянул на него и вскочил на банку, придер¬живаясь рукой за мачту и, расставив широко для упора ноги, выпря¬мился, взмахнул навстречу ветра другой рукой и, жестикулируя, стал во весь голос, радостно, неудержимо декламировать свои люби¬мые стихи: Белеет парус одинокий В тумане моря голубом! Что ищет он в стране далекой? Что кинул он в краю родном?.. Пират с азартным блеском в глазах сидел на корме и, придер¬живая рукой руль, улыбался во весь свой белозубый рот. Он тоже был безумно рад этой погоде. И если бы - не в караул, и не Шурка, который всем этим своим присутствием смазывал все удо¬вольствие, то можно было бы еще порезвиться на этих волнах и вет¬ру вместе с Владькой. Пацан, что - надо! Прирожденный моряк. С ним в любую погоду в открытое море выйти не страшно даже на простой доске. На другой день погода установилась, и матросы решили попол¬нить свежей рыбой камбуз. Взрывчатки у них всегда было в достатке. Все пацаны и, свободные от караула матросы, собрались на берегу. Руководил всей этой операцией тоже Пират. Владьку посадил к ру¬лю. Кроме них в шлюпку, на весла сели еще два матроса. Борис Зибер, который был приставлен старшим к паца¬нам и Иван Прутков, питерский, по прозвищу Седой. Стройный, краси¬вый с тонким лицом и голубыми глазами. Всегда веселый зубоскал. Бескозырку носил залихватски сдвинутой на затылок. Над его лбом вихрился густой темно-русый чуб с широкой седой прядью. Он гово¬рил, что этот клок появился еще в ранней юности. У одного барыги на толчке спер пампушку с маком, тот и звезданул его тростью по голове. С тех пор он и носит это прозвище. Дошли до середины бухты. Там Пират дал команду остановиться. И лишь слегка матросы шевелили веслами, чтобы не сносило шлюпку с данного места. Пират стал неторопливо спускать за борт приго¬товленный пакет с несколькими взрывными шашками, к которым были прикреплены кабель и шнур с поплавком (доской). Седой помогал разматывать катушку с взрывным кабелем. Когда шнур натянулся и поплавок лег на воду, Пират кивнул Борису, чтобы тот начинал грести веслами. Отошли от этого места на несколько десятков метров - доска едва просматривалась, покачиваясь на спокойной голубой воде. - Все нормально, - сказал Пират и, вставив кабель в адскую машинку, протянул Владьке; - Ну-ка, Владик, крутани. Владька поставил ее к себе на колени и в силой повернул ручку. Машинка взвыла и в тоже мгновение в животе бухты, что-то содрогнулось и отдалось каким-то глухим густым гулом. Шлюпку при¬подняло, словно снизу по её днищу был нанесен мощный удар. Тут же над бухтой, поднялся огромный столб воды, сопрово¬ждаемый раскатистым взрывом, от которого тотчас покатились огромные волны, подняв шлюпку на гребень и отбросив ее еще дальше. Минуту спустя все было опять тихо и спокойно. На поверхность начала всплывать рыба всяких видов. Маленькая и большая. Брюшком вверх и неподвижно. Пират окинул вокруг глазами и сказал: - Ну что, братцы, камбалу, скумбрию, навагу и другую дрянь не будем брать. Нам хватит и пелингаса. Смотрите, сколько его. Пелеингасом матросы называли рыбу длинной до семидесяти сантиметров. Круглую, с белым брюшком и серой спинкой. Они считали, что это самая вкусная рыба из всех видов. В любом приготовлении. Пират с Седым, вооружившись сачками, стали вылавливать ее из воды и сбрасывать в шлюпку. Борис тихонько загребал веслами, разворачивая ее, то в одну, то в другую сторону - без помощи Владькиного руля. Но у него теперь была другая работа. Вытрушенную из сачков рыбу, он равномерно раскладывал по настилу шлюпки. Вдруг раздался веселый радостный голос Седого: - Ах ты, стервец! Ну-ка, ну-ка, иди сюда... а вот еще один! Вот это будет пир! - Что ты там увидел? - спросил Борис. - Сейчас покажу. - И он вытрусил из сачка прямо на рыбу два зеленовато-коричневых, бородавчатых трепанга, похожих на огромные огородные огурцы. - И что, опять будешь сырыми лопать? - брезгливо засмеялся Борис. - А как ты думал. Жарить - что ли? - в голосе Седого даже послышалась обида. - Портить такой деликатес! Когда все было закончено, Пират сел на весла вместо Седого, и тяжелогружёная шлюпка взяла курс к берегу. Седой устроился на корме, рядом с Владькой, выпотрошил перочинным ножом одного трепанга, перегнулся через борт, прополоскал в воде и стал рвать зубами его сырое, белесо-хрящеватое мясо, самодовольно улыбаясь и подмигивая своим друзьям, сидевшим напротив. Борис с Пиратом брезгливо морщились то и дело сплевывали за борт. - Эх вы, ослы! Ничего вы не понимаете, - торжественно произнес Седой, когда покончил со своей трапезой, и вытер носовым платком губы. - Знаете, что такое - сырые трепанги? Это - сила! Мне в Порт-Артуре один старый китаец говорил: "Кусай, Ваня, сырой трепанга - здоровья твоя будет хоросый, хоросый. Жила твой будет твердый, твердый, как дерево. Красивый зенсин любить горячо, горячо будет, долго, долго любить будет, хоросо любить будет!" Понятно, хронические слабаки!.. Бабы ведь любят мужиков не за красивые глаза, а за сильный, горячий, упругий... - он покосился на Владьку. - Тут салажонок. Ну-да, Владик. тебе еще рано... но не заткну же я тебе уши, ха-ха... Владька обиженно сверкнул на него с боку глазами и хотел возразить, что он давно уже не салажонок, но промолчал. Седой продолжал: - В общем, сами понимаете, любой бабе нужны не красивые глаза мужика, а его горячий и сильный темперамент. - Это, смотря, тоже какой бабе, - с сомнением произнес Борис. - Да-а, есть, конечно, обиженные природой. Но я их не считаю за баб, - смеясь, отмахнулся Седой. - Что бы ты ни говорил, а все бабы с первой минуты смотрят на мужика - красивый он или нет, - сказал Пират и продолжил: - Вон, твоя Люся, когда мы были с тобой на Шигине, в магазине у нее, больше смотрела на тебя, а не на меня. А потом и вовсе... - Ну, это, знаешь... - беззаботно рассмеялся Седой. - Наружность наружностью, а все равно нужно иметь этакую... ну, интелли¬гентную наглость и язык смазанный медом. Побольше ей - комплиментов и она хоть в чёрта влюбится. Но зато потом, если этот твой... в общем, жила твоя окажется слабой - труби отбой. Не помогут никакие комплименты. - А-а, значит, ты - слабак, потому и лопаешь сырых трепангов, как советовал тебе тот китаец,- смеясь, поддел его Борис. - Не волнуйся, - придавая голосу веселое спокойствие, ухмы¬льнулся Седой. - Я уверен в своих силах, и трепанги мне нужны только для аврала. - И тут он широко, язвительно засмеялся: - А вот вы - когда видели живую бабу, щупали ее упру¬гое, нежное тело, а?! Небось, там уже все высохло и пописать нечем. Импотенты несчастные. - Будь спок. Все в порядке, - поправляя на борту заевшую уключину весла, весело отчеканил Борис и добавил: - Придет время и на нашей улице будет праздник. Дождемся только дембеля. - Ну, ждите, ждите. А у меня уже - праздник! Сегодня на всю ночь иду к Люсеньке штурмовать ее береговую оборону с белыми простынями, ее выпуклые, круглые, упругие бастионы. Ох, какие же это бастионы! Вон, Семен знает. Он видел, когда мы были у нее в военторге. - Да, правда, - подтвердил Пират. - На один положишь голову, а другим укрыться можно. - Как же ты пойдешь к ней сегодня в ночь, ты же - в карауле? - напомнил Борис. - Ха, не поднимай тревогу, - самодовольно усмехнулся Седой.- Я поменялся с Бреловым Гошкой... - Люся - молодая, средней полноты, красивая блондинка, продавщица Шигинского военторга - была безумно влюблена в Седого и надеялась, что после его демобилизации они сразу поженятся, как он обещал ей. Однако у него были совсем другие планы. О женитьбе он вообще не помышлял. Только и грезил о своем Питере, свободе и независимости. Но теперь она сполна скрашивала его однообразную, скучную, воинскую жизнь и удовлетворяла его молодое, мужское начало. Не пропускал ни одной свободной ночи, чтобы не стиснуть ее в своих горячих, темпераментных объятиях. Бывало, сменившись с поста поздно вечером, в ночь отправ¬лялся к ней на Шигино, которое находилось километрах в двенад¬цати от экипажа. Вот и сегодня, поужинал, прихватил на камбузе хороший сверток с продуктами и, весело насвистывая и подметая своим широким черным клешем пыльную проселочную дорогу, отпра¬вился к ней. В экипаже все уже к этому привыкли. Времени было около полуночи. Дизельный движок еще работал и гнал электроток для освещения. Его отключали всегда где-то около часу но¬чи. Как в кубрике матросов, так и у пацанов, многие уже спали. Но кто-то еще читал, играл в шахматы, шашки. Вдруг совсем рядом ночную лесную тишину рассек раздирающий женский крик, будто кто-то вонзил ей нож в грудь. От этого крика даже спавшие проснулись. Некоторые матросы схватили с пирамиды винтовки, выскочили на улицу и - в лес, откуда донесся этот ужасный крик. Обшарили все вокруг, но никаких следов и даже признаков обнаружить не удалось. Лишь ночной ветерок, шелестя, забавлялся осенней листвой деревьев, сквозь которую пробивалась яркая, круг¬лая, холодная луна. Многие из матросов так до утра и не смогли заснуть. Были крайне ошеломлены и озадачены. Кто бы это мог быть? Какая женщина могла оказаться вдалеке от жилища людей, да еще и в запретной зоне? Кто-то подал мысль: а не подруга ли это Седого? Раз¬минулись с ним по дороге. Было темно. Заблудилась и стала кричать. Но так могут кричать только, когда режут или страшно истязают. Но кто бы мог напасть на нее? Волки и другие хищники исключа¬ются. И все-таки, у каждого на уме было одно предположение, хотя никто не осмеливался его высказать,- будто бы на острове живет какой-то дикий, пещерный человек, и будто бы его не раз видели, правда, издалека. Может это он встретил подругу Седого и так всех переполошил. И в то же время никто не хотел этому верить и все молчали между собой. Утром, когда взошло яркое солнце, на пороге появился Седой. Весь спящий, только слегка с осунувшимся лицом и запавшими гла¬зам, как у мартовского кота. И весело насвистывал. Матросы молча, с недоумением уставились на него. Он перестал насвистывать, стер улыбку и настороженно обвел всех глазами. - В чем дело? - спросил он через некоторое время. Ему тут же рассказали о ночном происшествии и о том, что думали о его подруге. Он долго хохотал, а потом оказал: - Эх вы, ослы! Да это же - филин... Как-то раз, я уже подходя к Шигино, было часов около двенадцати ночи, так он меня так тря¬ханул своим криком, что у меня волосы на голове зашевелились. Думал, еще один клок седой появится, и... не только на голове... Ведь эта птица, зараза, я потом уже узнал, может подражать разным звукам и в том числе человеческим голосам и сумасшедшим крикам. После этого матросы долго смеялись. Бомбы были все уже выкрашены и теперь сохли на открытом воздухе. Днем караул около них не выставлялся. Они были видны с оживленного обрывистого берега, как на ладони. Караул выставлялся только ночью. Но и то, можно было находиться в кубрике и лишь периодически наведываться к ним, делать обход. Считалось, что тех постов, кото¬рые находились на расположении территории экипажа, вполне достаточно. Наступила очередь Пирата по их охране. А чтобы не было ску¬чно, он пригласил Владьку подежурить с ним. Дежурство заключа¬лось игрой в шахматы в ленинской комнате. Сыграли несколько партий с переменным выигрышем. Время близилось к полуночи, Владька зевнул и сказал, что ему уже надоело, и хочет спать. И тут Пират предло¬жил сыграть еще одну партию, но под интерес – кто проиграет, тот и отправится на пятачок, осмотрит бомбы. Владька подумал, прикинул и сказал: - Это тащиться среди ночи, по темноте, да еще, наверное, целый километр, - Какой километр, какая - темнота! Семьсот метров всего, и вовсю светит луна, - с насмешкой произнес Пират. - Ну и что… знаешь, Семен, спать что-то уж очень хочется. - А я думал, ты - настоящий мужчина. А еще хочешь быть моряком. А как же ты будешь нести ночную вахту на корабле? Только солнце зашло, а ты уже спать хочешь. Владька подумал, почесал за ухом. - А если встретится этот... пещерный дикарь, что я с ним буду делать? Вызывать на ринг? - Какой дикарь! Это все бабские выдумки. Трусишь, так бы и сказал сразу. - Ничего я не трушу! - возмутился Владька и, подумав, добавил: - Винторез дашь, тогда пойду. - А кто тебе сказал, что ты без винтореза пойдешь. И даже не пешком, а верхом на Охапкиной кобыле. Владька крутнул головой. - Ага, чтобы он мне потом шею за нее намылил. - Да он и знать не будет. Он дрыхнет сейчас, как суслик, как заяц без задних ног. Владька вдруг весело рассмеялся. - Ты чего? - уставился на него Пират. - Не-ет, Семен, так не пойдет! Мы рассуждаем, будто я уже проиграл. А мы сейчас посмотрим: кто - кого. Давай, расставляй фи¬гуры. Где наша не пропадала. Ну, а если проиграю, пойду, чёрт с то¬бой. На кобыле, так на кобыле... Охапкиным матросы прозвали Пашу Коровкина, матроса второй статьи, прообразом которому послужил водовоз из кинофильма "Вол¬га-Волга". Правда, по комплекции он больше походил на Бывалова. Небольшого роста, кругленький. В экипаже он состоял на должности баталера (завхоза). На пост не ходил. И был хозяином старой, одно¬глазой кобылы, которую командование выделило на экипаж для вся¬ких хозяйственных работ: доставки продуктов, белья - в прачечную и обратно, и других. Паша так привязался к этому животному, что нисколько не обижался, когда ему вслед неслись шутки типа: "Эй, Охапкин, запрягай кобылу!" Внизу, под обрывом, у самой бухты смастерил ей конюшню. Доставал где-то на Шигино овес, на лужайке косил траву, потом огребал в копны. Иногда моряки, уходя ночью на дальний пост, тайком выводили ее из конюшни и верхом добирались до места, где пересаживался на нее сменный караульный и приводил обратно. Но не дай бог, если узнает Охапкин, добра не жди. Всем будет тошно, Владька проиграл спорную партию и грустно вздохнул: - Ну что ж, проиграл, так проиграл. Ничего не поделаешь. - Не тушуйся, Владик, в следующий раз обязательно выиграешь,- не то в шутку, не то всерьез сказал Пират, взял с пирамидки вин¬товку и вышли на улицу. Большая круглая луна висела над тихой ночной бухтой и отражалась в ней, как в зеркале. - О, смотри, как светло, как днем, - подбадривающим тоном произнес Пират. Владька глянул по сторонам и тоскливо буркнул: - А в кубрике еще светлей. - Но недолго. Скоро дизелек вырубят, и будет, как у негра в желудке... А ветерок-то прохладный. Продует тебя в одной фланельке. Подержи винторез, я сейчас принесу тебе бушлат. В конюшне Пират нашел уздечку, висевшую на стене, накинул на лошадь и вывел ее на улицу. Помог Владьке запрыгнуть на ее реб¬ристый хребет и, подав ему винтовку, сказал: - Остановишься на повороте и на всякий случай прислушайся. Если ничего подозрительного не услышишь, валяй дальше. Объедешь пятачок и возвращайся. - А если услышу? - Да ничего ты не услышишь. В крайнем случае, крикнешь: "Стой, стрелять буду". Поднимешь тревогу, пульнешь разок вверх. Ну, все. Давай. Но-о, пошла.- Пират хлопнул лошадь по задней лопатке. Владька дернул поводья и легонько пятками поддал ей под бока. Она лениво переступила с ноги на ногу и нехотя поковыляла, цокая в ночной тишине копытами по узкой каменистой дороге, которая тяну¬лась под обрывистым берегом у самой кромки воды - слева. Кобыла была слепа на левый глаз и очень пуглива, реагировала на каждую тень, которую отбрасывал в лунном свете какой-нибудь камень, лежавший на дороге. Один раз она так шарахнулась в сто¬рону, что Владька вместе с ней чуть не оказался в бухте, но вовремя натянул поводья и остановил ее. Он уже и не рад был ей. Лучше бы пошел пешком. Доехав до поворота, остановился и прислушался, как говорил Пират. И только хотел продолжить путь, как вдруг до его слуха с пятачка донесся какой-то едва уловимый, но тонкий, монотонный звон: - "Дон-н". Владька замер. Весь напрягся и подумал: "Что это может быть?". А может мне просто показалось? Но звон повторился. "Неужели там кто-то лазит? Пират говорил, что ничего не услышу, вот и услышал... а может это какой шпион или диверсант? Подложит сейчас взрывчатку под бомбы, а сам уйдет на шлюпке на ту сторону бухты незаметно, потом по суше - к морю, где его ждет вражеская подводная лодка, и все эти бомбы рванут так, что…" И он вспомнил, как он однажды спросил у Пирата: "А что было бы, если бы все эти бомбы взорвались все сразу?" А он ответил: "От наших кубриков, всех нас и нашего острова в этой части до самого пролива остался бы один дымок. Все это молниеносно пронеслось в его голове, передернул затвор винтовки и снова прислушался. Звон опять повторился, и тогда он во весь голос крикнул: - Стой, стрелять буду! - И опять весь превратился вслух. Но звон, как ни в чем не бывало, ответил ему через тот же проме¬жуток времени и с тем же резонансом. Это привело его в полное замешательство. С минуту подумал, решил приблизиться к пятачку на такое расстояние, которое дало бы возможность опреде¬лить хоть малейшее понятие об этом звоне. Но тут снова перед ним встал вопрос: "А вдруг это пещерный дикарь лазит там? Ну и пусть! У меня - отличный винторез. Так и всажу ему между глаз. Пусть не лазит, где ему не положено, и людей не пугает". И, взяв винтовку наизготовку, решительно двинул под бока лошадь. Та нехотя тронулась с места. По мере приближения к пятачку, звон становился отчетливей и в то же время каким-то обыденным, не вызывающим теперь той таинственности, которая так настораживала Владьку. А когда подъехал совсем близко, ему стало до того весело, и начал смеяться так, что чуть не свалился с лошади. Это оказался высокий, пустотелый, металлический столб-труба. С его ма¬кушки свисал тоненький тросик с гайкой на конце. Вот ветерок и развлекался - ударял гайкой по трубе и извлекая из нее этот звук. Как же он раньше не мог догадаться. Он же часто видел этот столб прежде и этот тросик, свисавший с его макушки. Только не замечал его звона. Теперь Владька смело, не спеша объехал весь пятачок вокруг бомб, внимательно осмотрел всю окрестность, и с гордым, веселым чувством исполненного долга поехал обратно. Лошадь тоже пове¬селела, почувствовав возвращение домой. Чаще зацокала копытами. Справа, у самой дороги подбадривающе шуршала легкая прибойная волна, и Владька в полголоса запел: Прощай любимый город, уходим завтра в море. И ранней порой мелькнет за кормой знакомый платок голубой... Не доезжая до конюшни, он спрыгнул с лошади, почесал свое сижо, которое слегка натер ее костлявым хребтом, и только взял ее под уздцы, как тут же из-за сарая выскочил Охапкин и, точно, обезумевший, кинулся на него: - Ах ты, салага! Креветка сопливая! Кто это тебе позволил?! Она и так еле ходит, бедняга! А ты... Этого Владька никак не ожидал и испугался больше, чем, если бы на пятачке нос к носу встретился с пещерным дикарем. Бросил узду и, пятясь назад, стал растерянно оправдываться: - Я… я... не хотел… я это… ну, просто... ну, понимаешь... - А-а, не хотел? Просто? Это тебя Семен надоумил, твой друг, Пират? - Ничего он меня... - Изверги вы все тут! Фашисты! Не жалеете бедное животное! Вот я тебе сейчас морду навозом начищу и пусть тогда твой Пи¬рат отмывает!.. - кричал он на всю окрестность и надвигался на Вла¬дьку с кулаками. Владька, отступая назад, вскинул винтовку и, сме¬нив растерянность на решительность, вскрикнул: - Не подходи! А то выстрелю... вот увидишь! Не веришь? Еще как выстрелю! - и сунул палец на спусковой крючок. - Ах ты, корюшка вонючая! Кого ты хочешь запугать? Смотрите, он выстрелит! Да в меня уже стреляли! Немцы стреляли, японцы стреляли! Столько дырок во мне наделали - тебе и не снилось! Да я тебе сейчас жабры наружу выверну! Откуда ты такой взялся! Все пацаны, как пацаны, а ты... кругом ему все нужно! Кругом сует свой сопливый нос! Это все Семен! Пират твой!.. - выпятив грудь колесом и, сжав кулаки, Охапкин угрожающе, как танк, двигался на Владьку. И тут Владька, пятясь назад, оступился сзади о камень и полетел на спину, но раньше, чем он приземлился, ударился о землю приклад винтовки - прогремел выстрел, из кубрика тут же прибежали матросы. А когда узнали, что произошло, долго смеялись. Зато Пирату крепко досталось от главстаршины. А Охапкин с Владькой с тех пор стали большими друзьями. Он даже предложил Владьке надеть свою форму со всеми медалями, когда Пират с Борисом Зибером собирались в город и брали его с собой. Правда, фланелька была несколько широковата и брюки - в поясе. Весь экипаж принимал участиь сырыми лопать? - брезгливо засмеялся Борис. - А как ты думал. Жарить - что ли? - в голосе Седого даже послышалась обида. - Портить такой деликатес! Когда все было закончено, Пират сел на весла вместо Седого, и тяжелогружёная шлюпка взяла курс к берегу. Седой устроился на корме, рядом с Владькой, выпотрошил перочинным ножом одного трепанга, перегнулся через борт, прополоскал в воде и стал рвать зубами его сырое, белесо-хрящеватое мясо, самодовольно улыбаясь и подмигивая своим друзьям, сидевшим напротив. Борис с Пиратом брезгливо морщились то и дело сплевывали за борт. - Эх вы, ослы! Ничего вы не понимаете, - торжественно произнес Седой, когда покончил со своей трапезой, и вытер носовым платком губы. - Знаете, что такое - сырые трепанги? Это - сила! Мне в Порт-Артуре один старый китаец говорил: е в подготовке Владьки к выходу "в свет". Пошли в ход иголки, нитки. В бескозырку с полосатой гвардейской ленточкой тоже с внутренней стороны втянули нитку, подогнав ее по размеру Владькиной головы. Ну, а клеш должен оставаться клешем. По сути это был не клеш,а самая нас¬тоящая женская юбка, только раздвоенная пополам. Когда Владька оделся и подошел к настенному зеркалу, то не узнал себя, и сму¬щенно поежился. - А монет медали снять? Ну, какой я вояка? Никто не поверит. И вообще... - Все нормально, юнга,- торжественно произнес Охапкин. - Ни¬чего снимать не будем. Пират покрутил Владьку, оглядел снизу доверху и, посмеиваясь, весело сказал: - Сойдет. Как на картинке. Настоящий бравый юнга. Борис Зибер твердо добавил: - Не выдумывай, браток, пойдешь, как есть. Настоящий моряк. Главстаршина даже выдал ему увольнительную как юнге экипажа миноторпедной партии. Потом Охапкин строго предупредил: - Только, смотрите, не нарвитесь на дядю Леню. А то от моих "парусов" останутся одни макарончики. - А кто такой - дядя Леня, и почему его нужно бояться? - спросил Владька. - О-о... дядя Леня Лавриенко - это знаменитый дядя, - с усмешкой бросил сухощавый с усиками Гриша Полонии. - Самый глав¬ный дядя в городе. Комендант. Гроза всех военных моряков. - И никакой чёрт его не берет, - вставил грузин Гога Гремишвили. - Ребята с "Когановича" скинули его с ленинского моста прямо на железнодорожные пути, а он, собака, жив остался. - Говорят, только поломал ноги и несколько ребер,- добавил Охапкин. - Все срослось, и теперь опять ходит с патрулями. Говорят, стал еще злее. Успел уже прямо в центре города выпороть клинья у нескольких ребят. - И неймется же ему! - выругался высокий чернявый Володя Крушенев. - А он получает от этого огромное удовольствие, как тот са¬дист, - засмеялся Седой. - Особенно, когда увидит морячка – под руку с какой-нибудь смазливой красоткой, и он тут, как тут, как паук. Останавливает и приказывает патрульным ребятам пороть морячку брюки. И дев¬чонка стоит рядом, красная, как рак, сгорает от стыда, а у самого в глазах зеленые чертики прыгают, и самодовольно улыбается. - Потом эти же патрульные ребята сами попадаются в его ловушку. Прямо, настоящий анекдот, хороший анекдот - в центре города оказаться с распоротыми брюками от самой мотни и донизу! - сердито бросил Гога, и добавил: - Так он же, собака, говорят, даже с собой специально для этого носит опасную бритву. - Верно, верно. Он без этой бритвы даже в гальюн не ходит, - засмеялся Пират. - А ты, Охапкин, не боись. Будем внимательны по курсу. У нас ведь тоже - вставки, и не хуже твоих. Охапкин собирался как раз за продуктами, на Шигино. Не пожа¬лел даже свою кобылу - усадил их на подводу и попутно подбросил к причалу катера, который ходил в город и обратно. Как только Владька появился среди людей, с него не спускали глаз. Сначала это ему нравилось. Особенно, когда шел по централь¬ной Ленинской улице, посередине - между Пиратом и Борисом. Ста¬рался идти в ногу с ними, при этом держаться прямо, с гордо поднятой головой и бескозыркой, сдвинутой на лоб и чуть-чуть набекрень, на гвардейской ленточке в оранжево-черную полос¬ку, которой сверкали тесненные золотом слова: "ВОЕННО-МОРСКОЙ ФЛОТ". Концы ее с такими же золотыми якорями весело трепетали на ветру за его спиной. На груди, оттягивая фланельку, позвякивали тяжелые медали. Встречные люди, особенно женщины, при¬останавливались и смотрели на него с неподдельным восхищением, часто сопровождая восклицаниями: "Смотрите-ка, какой герой юнга!"; "Да еще и писаный красавец!"; "Это гордость нашего будущего военно-морского флота!"; "Молодец, сынок!"; "Настоящий морской орел! Так держать, юный буревестник!". Какой-то морской офицер, проходивший мимо под руку с молодой женщиной, громко с гордостью сказал ей: "На том и стоит бессмертная слава нашего русского, советского военно-морского флота!". Все меньше Владька гордился, сжимался, словно улитка, которой так и хотелось заползти в свою раковину. Все больше ему ста¬новилось неловко. Он бы лучше сейчас себя чувст¬вовал, если бы даже оказался совсем голым. Не было бы так стыдно. Хотелось убежать подальше от людей, забиться в какой-нибудь темный угол, чтобы никто не мог найти его. Отсидеться, успокоиться и забыть все эти восторженные, хвалебные восклицания, яркими цветами, осыпавшими его лживую хвастливую голову. И он стал надоедать своим друзьям - скорее вернуться домой. Но не для того они вырвались в город, чтобы тут же возвращаться обратно. Погуляли по городу, по магазинам, набрали сладостей, и под конец отправились в кинотеатр "Комсомолец". Но Владьке было не до сладостей и не до кино. Он смотрел его без всякого интереса, хотя фильм был захватывающий. Он все время ду¬мал - поскорее убраться с людских глаз. И только к вечеру, когда сошли с катера в Шигино, Владька глубоко, облегченно вздохнул. X X I I I Краска на бомбах, наконец, высохла, и их снова внесли в склад. С этим и закончилась производственная практика пацанов. И теперь им совершенно нечем было заниматься. Только ели, спали, играли в шашки, шахматы. Кто не умел – научился. Остальное время болтались по опавшему лесу или затеивали какие-нибудь игры. Матросы несли свою службу и с нетерпением ждали демобилизацию. Седой через свою подругу познакомил еще троих матросов с женщинами из штатского торгового персонала на Шигино. А вот Борису Зиберу крепко не повезло. Он получил из дома города Грозного письмо, в котором сообщалось о тяжелой болезни матери и просьбе его приехать, хоть на пару дней, проститься. Обратился с этим пись¬мом к командованию, но получил категорический отказ. Через нес¬колько дней пришла телеграмма: "Мать при смерти ждет тебя". Он опять - к командованию, но теперь уже с телеграммой, и опять от¬каз. Он собрался и уехал самовольно. Его тут же объявили дезертиром, и дело передали в военный трибунал. Но его фронтовые заслуги помогли ему избавиться от наказания. Наступил ноябрь. Октябрьские праздники для всех прошли незаметно, если не считать поздравительных телеграмм. А Владьку еще поздравили и с днем рождения - семнадцатилетием. Дня через два повалил густой рыхлый хлопчатый снег и сразу все вокруг побеле¬ло. Вот только бухта стала похожа на огромную черную чашу с бе¬лыми краями. Потом ударили морозы, бухта замерзла и тоже ук¬рылась белым покрывалом. Снегом завалило все дороги. Пацаны и матросы вышли на их расчистку. Лопат не хватало. Гребли кто, чем мог, и опять безделье, однообразие и скука. Пацаны чувствовали себя настолько одинокими, что порой им казалось, будто их специально забросили подальше от людей в эту далекую островную глушь с кучкой матросов, которые так же тяготились, и лишь сладостные мечтания о скорой демобилизации скрашивали их томительное ожи¬дание и скуку. Шашки, шахматы тоже до того надоели, что не хоте¬лось смотреть на них. Книжки, которые составляли матросскую биб¬лиотеку, были все прочитаны. Даже те пацаны, кто раньше относился с безразличием, теперь поневоле обратились к ним. Как-то утром пацаны спешили на завтрак, выстроившись цепоч¬кой на тропе, идущей вдоль минно-торпедного склада. Тропа была уз¬кой и все смотрели себе под ноги, чтобы не сбиться с нее и не забуриться в сугроб. Владька с Шуркой замыкали цепочку. Поравняв¬шись с одним из окон склада, Владьку что-то дернуло поднять вверх голову, и тотчас в испуге шарахнулся назад, прямо на Шурку, потом в сторону и чуть не в сугроб. - Ты чего? - удивился Шурка. - Смотри! - Владька возбужденно кивнул на окно. Шурка поднял голову и тоже замер в изумлении. Из окна, в упор на них смотрели огромные, круглые, дикие глаза темно-кори¬чневого чудовища с огромными крыльями, распростертыми по диагонали во всю ширину окна. Они были неподвижны, словно пригвождены к раме. Спустя мгновение, Владька с Шуркой подняли тревогу. Пацаны сбежались и тоже изумленные столпились у окна. Наконец, кто-то воскликнул: - Да это же филин! - Правда, смотрите... - А как он сюда попал? - Да он же застрял между рамами, смотрите. - Братцы, а это случайно не тот филин, который, помните, своим криком всех перепугал? - А что, может и он. - Но как он залетел сюда? Потом выяснили. С южной стороны, от леса, было разбито окно. Но ведь филин - птица невероятно дикая. Старается держаться в стороне от людей. Что его заставило – холод или голод влететь в это окно - неизвестно. Факт тот, что он хотел, видимо, вылететь на свободу в другое - северное, которое оказалось с двойной рамой и целыми стеклами. С налету разбил верхнее стекло ну и прова¬лился между рамами. Так и попал в эту западню. Посовещавшись, пацаны решили приручить филина. Но понадобилось много труда, пока вытащили его оттуда. Он неистово оборонял¬ся: хрипел, царапался острыми когтями, больно клевался. Пришлось надевать рукавицы. Затем принесли в кубрик и на некоторое время связали его. Тут же раздобыли у Охапкина тарных ящиков и смастерили клетку. Разжились у него и сырым мясом. Филин просидел трое суток в заточении, но так и не притронулся к пище. Потом зашли к ним Пират с Охапкиным. Пират заглянул в клетку и сказал: - Не мучайте птицу. Выпустите её на волю. Это такая тварь - сдохнет в неволе, а жрать не будет. Пацанам ничего не оставалось делать, как послушаться совета. Вынесли к лесу, подкинули вверх. Филин, широко расправив крылья, взмахнул и тут же славно приспустился и низко над землей залетел в заснеженный оголенный лес. И снова в кубрике наступила скучная, натянутая жизнь, правда, разнообразившаяся иногда спора¬ми - до потолка. Кто-то и хотел бы пробежаться на лыжах по сне¬гу, но их хватало только матросам - в караул. Нашлась одна лиш¬няя пара, да и та была треснута от носка до самой ступни. А во¬зиться с ней, чтобы привести в порядок, никому не хотелось. Ведь кроме всего теперь еще их юными душами владела царица-лень. И тогда этими лыжами завладел Владька. У Охапкина нашелся сто¬лярный клей. Вскоре треснутая, лыжа была, как новенькая. Трещина была чуть заметна. Правда, для прочности в двух местах пришлось наложить поперечные деревянные растяжки. Посадил их тоже на клей и прошил еще мелкими гвоздями. И теперь он ходил на них по окрестности, катался с обрывистого берега. Вскоре опять повалил снег. Он шел несколько суток подряд - днем и ночью. Однажды проснувшись утром, пацаны увидели все ок¬но снаружи завалено снегом, и только сверху виднелась узкая по¬лоска света. Кинулись к дверям, но она и не шелохнулась, будто была наглухо прибита гвоздями. И только к концу дня матро¬сы откопали их. Снегу навалило до крыши. Нарушилась связь с Шигино, с хлебопекарней. У матросов отказал телефон, перестало рабо¬тать радио. А тут еще подходили к концу продукты. Конюшню Охапкина тоже завалило, он едва ее откопал. Норма питания была урезана до предела, и в животе гулял постоянно тоскливый, сосущий ветерок. Правда, скудный рацион нес¬колько дополняла свежая рыба. Матросы прорубили во льду бухты широкие отверстия и запустили сети. Но уловы были небогатыми, и шла одна навага, которую и рыбой-то не считали, но теперь и она годилась. Пацаны совсем поникли и озлобились. Только и знали, что без конца ругались между собой. Однажды под вечер зашли в кубрик к ним Пират с Охапкиным. - Здорово, салаги! - весело бросил с порога Пират и медленно пошел вдоль двухъярусных коек. - Здорово, коль не шутишь,- мрачно процедил сквозь зубы, сидевший по-азиатски на крайней койке - у выхода, губастый Бочкарь. Зашевелились и на других койках и последовали тоже вялые голоса: - Здрасте... - Привет… - Здорова... - Что, братишки, кишка кишке песни поет? - засмеялся Охапкин, - Ничего не поделаешь – стихия. - И успокаивающе добавил: - Скоро все наладится, потерпите. - Ага, только и знаем, что терпим! - отозвался Генка Петушков. Ленька Баранкин подхватил: - Завезли, и подыхай тут с голодухи! Сами, небось, там жрут в три горла, а про нас забыли! И тут наперебой загалдели все остальные. Наконец, Владька одернул расшумевшихся пацанов: - Что вы на них волну катите? Они сами голодные! Вы же ви¬дите - сколько снегу навалило, нельзя не выехать не подъехать. -И правда, раскудахтались. Причем тут они, - поддержал Владь¬ку Ванька Попов, староста группы. Все сразу замолчали. И тут Коля Хижняк громко, на весь кубрик вздохнул: - Эхма! - и обратился к Пирату: - Скажи, где достать котел? Ну, большой такой? Пират с недоумением посмотрел на него и пожал плечом. - А зачем тебе котел, да еще и большой? Коля лукаво улыбнулся и кивнул на Охапкина. - А мы завалим туда его кобылу. Вот пируха будет! Хва¬тит и вам, и нам. Пират весело засмеялся. - Да он сам тогда всех вас сырыми съест. - Я вам дам!.. Ишь, вы - кобылу! - рассердился Охапкин и обвел всех глазами. Коля оставил без внимания его слова и продолжал: - А мы вместе с кобылой и Охапкина заложим в котел. Вон он, какой кругленький. Сала с него натопим, и тогда можно будет до конца зимовать. Все дружно, весело расхохотались. Рассмеялся от всей души и Охапкин. - Ну, чертенята, если у вас еще есть порох для шуток, тогда не собьемся с курса! Так держать, братишки! Пират прошелся по кубрику и серьезно заговорил: - Вот что, соколики... я сегодня был на охоте, и повалил двух диких козлов, вернее - козу и козла. Козу я притащил, а козел лежит на за¬падном берегу. Там есть такая небольшая пологая коса под самым обрывом. Вытащите его оттуда - вот вам и пируха будет. Получше старой Охапкиной кобылы. Только предупреждаю: придется надорвать пупы - он побольше будет козы, что я притащил, и тяжелее... Ну, герои, желающие, два шага вперед! На койках зашевелились. Наступила пауза. Потом вялые, ленивые голоса прервали ее: - А где это?.. - А как туда?.. - Да еще и под обрывом. Как мы его вытащим оттуда? - А вы хотели на готовое? - усмехнулся Пират.- Я же говорил, нужны силенки, потрудиться нужно. Ведь, как говорят - без труда не вытянешь и рыбки из пруда. - Ничего себе рыбка! - кто-то воскликнул на нижней койке. – А сколько туда километров? - Ну-у, километра три будет, - ответил Пират. - Ого! Три километра, да еще по такому снегу. Это ж надо лыжи, а их у нас - вон только у Владьки одна пара, и то калеки. - Значит, надо подумать, - вмешался Охапкин. Кто-то рассмеялся и бросил с верхней угловой койки: - Пусть думает твоя кобыла - у нее голова большая. Охапкин безобидно, весело ответил: - А ей не надо думать. У нее есть овес и еще сено. Она перези¬мует. А вот вы… - Да бросьте вы, - оборвал их Владька, спустился со своей вер¬хней койки и присел к столу. - Расскажи, Пират, точно - как туда идти. Пират улыбнулся. - Ну, я так и знал, что ты вызовешься. Только один ты там ничего не сделаешь. - А мы пойдем вдвоем с Шуриком. - А ты у меня спросил? - со злом сверху бросил Щурка. - Ну, ты же понимаешь, Шурик, куда я без тебя пойду, - виновато и в то же время подкупающе произнес Владька. Шурка что-то фыркнул на своей койке и замолчал. - А как же на одних лыжах? - спросил Пират и вместе с Охапкиным тоже присели к столу. - А мы для Шурика сделаем снегоступы из фанеры. Вон, Охапкин даст нам какой-нибудь ящик и - все будет в норме. Только ты точ¬но расскажи, как туда идти. - Прямо, по моему лыжному следу. Он и приведет вас до места. Охапкин открыл рот, хотел что-то сказать, но Владька опередил его: - Слушай, Пират, а откуда они тут взялись эти дикие козы? Ты же говорил, что на Русском острове ничего такого нет. - Они переправились к нам с острова Попова. Там заповедник. Наверное, тоже снегом все завалило, жрать нечего. Они же питаются подножным кормом, вот и приплыли к нам в поисках пищи. - Эй, Пират, а сколько километров до Попова от нас? – спросил губастый Бочкарь со своей койки. - Ни километров, а миль, - поправил его Охапкин. - Ну, миль. - Наверное, мили три есть, - ответил Пират. - Как же они переплыли такое расстояние, да еще в такой хо¬лодной воде? - удивился Ванька староста, сидевший на нижней койке напротив стола. - Судьба заставила, жрать захотели, - ответил Охапкин и засмеялся: - Ни то, что некоторые из вас: подыхать будут - пальцем не пошевелят. Владька тут же обратился к нему: - Ну, так ты найдешь нам фанерный ящик какой-нибудь? - А зачем его искать. Есть у меня из-под сливочного масла. По-моему, неплохая фанера. - Вот и отлично! - обрадовался Владька. - Пойдем, дашь прямо сейчас. Владька сам выпилил и смастерил снегоступы. Для их крепления к ногам использовал тонкую медную проволоку. У того же Охапкина нашлась и длинная веревка - для транспортировки добычи. На другой день, пасмурным, безветренным утром со слабеньким морозцем отправились в путь. Вся группа высыпала на улицу проводить их. Немного посмеялись, пошутили над Шуркой, который неуклюже поднимал огромные лопатные ноги, оставляя поверх Владькиной лыжни широкие продолговатые следы. Затем вышли на лыжню Пирата, и пошли прямо по ней. Владькины лыжи безо всякого усилия скользили по готовому лыжному следу, и от этого ему дышалось легко и отрадно. Только часто приходилось останавливаться и поджидать Шурку, который все время отставал. Перешли бухту с пятачком, поднялись на крутой берег. Впереди, перед ними уходила далеко вверх сопка с мелкой порослью и лысой вершиной. Пришлось немало попотеть и затратить времени, пока достигли ее. И тут перед Владькиными глазами открыл¬ся темно-синий морской простор, раскинувшийся с юга на запад, до самого горизонта с тяжелым низким серым небосклоном. Море было тихим и спокойным, неповторимо в своей величественной суровости. - Вот оно настоящее море! - с восторгом воскликнул Владька. Наконец, пыхтя и отдуваясь, подошел Шурка. - Смотри, Шурик, какая красотища! - с тем же жаром произнес Владька, кивнув головой на море. - Где? - Шурка изобразил непонимающее выражение. Владька воткнул лыжную палку в снег и прочертил рукой чуть ниже горизонта. - Вон, смотри. - Да я ничего не вижу. Только кругом вода. Холодящее, как лед, море, брр... и все. Владька Весело засмеялся. - Эх ты! Ничего ты не понимаешь. - Ну- да, один ты у нас все понимаешь, - недовольно фыркнул Шурка. - Опять завелся. Чо ты всегда заводишься? Прямо ничего нельзя сказать. - Никто не завелся... я просто так. Владька опять повернул голову к морю. - А вон, смотри, синеет, еле видно, - наверное, то и есть остров Попова. - Наверно, - сухо ответил Шурка... Снег на западной стороне сопки, выутюженный ветрами и запрессованный морозами, был неглубоким и твердым. Здесь Пират, видно, оставлял лыжи и дальше по спуску шел свободными ногами. Они решили последовать его примеру. Спуск вел в ложбину между двумя сопками. - Слушай, Шурик, как ты думаешь, - оборачиваясь на ходу, спросил Владька, - целый он или нет? - Кто? - Ну, этот козел. - А куда он может деваться? Тут же никого нету. - Ну, мало ли... все-таки целую ночь пролежал. А может волки... Шурка остановился, покрутил по сторонам головой и изменившим¬ся голосом спросил: - А разве тут есть волки?! - А ты что ни разу не слышал, как они воют по ночам? - Не-ет, не слышал... тогда, ну его к черту этого козла! - А что ты про волков мне раньше не говорил? Пошли домой. - Ну, ты даешь! Столько прошли, а теперь - домой? А что мы пацанам скажем? Что сдрейфили, волков испугались? А как на это Пират посмотрит? Ну и сидел бы там, в кубрике, я бы с кем-нибудь другим пошел. - Если бы я знал, что тут есть волки, я бы никуда не пошел, понял? Владька расхохотался. - Да я пошутил. Нету тут никаких волков. - Брешешь ты все, - рассердился Шурка, и теперь, следуя за Владькой, старался не отставать, и все время озирался по сторонам. Наконец спустились к самой воде, плескавшейся зыбкой волной о глыбы прибрежных камней, беспорядочно разбросанных под скалис¬тым обрывом, уходившим вправо. Дальше, из-за его поворота выгляды¬вала небольшая отлогая коса, усыпанная мелкими камнями и галькой. По словам Пирата, где-то там за поворотом на этой косе и должен находиться убитый козел. Но чтобы добраться туда и не промочить ноги в ботинках, пришлось прыгать по прибрежным камням, избегая накатывающейся волны. Козел лежал сразу за поворотом обрыва, у самой воды, с открытыми остекленевшими глазами. Владька обошел вок¬руг него и, подняв глаза в сторону острова Попова, представил как пара коз - он и она - плывут в ледяной воде, выбиваются из сил, надеясь найти на этом соседнем острове спасительный корм для вы¬живания. Но не успели выбраться на берег и отряхнуться, как разда¬лись выстрелы и жизнь их тут же оборвалась. Теперь она лежит раз¬деланная на камбузе, кипит в горячем котле или жарится на против¬не, а он окоченелый, пока еще - здесь. Потом снова оглядел его худое поджарое туловище с тонкими ногами и короткой серой шерстью, вздохнул и тихо произнес: - Знаешь, Шурик, а мне их что-то жалко. Шурка вытаращил на него глаза и усмехнулся. - Вот дает! Ну, возьми и расцелуй его, может, оживет. - И тоже обошел вокруг него и попробовал приподнять заднюю часть.- Ух, чёрт! А он тяжелый. Зато столько мяса. А как мы его вытащим отсюда? По этим камням обратно с ним не попрыгаешь. - Да, конечно. И в воду не полезем. Промочим ноги, считай нам тогда труба, пока доберемся до кубрика. Надо что-то другое придумать. - Владька поднял вверх голову и пробежал глазами по отвесному скалистому обрыву, остановил взгляд на том месте, где обрыв пе¬реходил в снижение. - Давай, вон там попробуем. - Ого! Ничего себе - чуть ли не с двухэтажный дом высота. - Какой - двухэтажный дом. Если метров пять есть, то и хорошо, а то и того нету. - Да все равно, мы не вылезем там, да еще с козлом. Сорвешься - костей не соберешь. - Ну, хорошо. Давай, ты придумал что-нибудь? - Шурка скис. Обшарил глазами весь берег и скривился. - Ничего я не могу придумать, и, помолчав, умоляюще добавил- - Давай, бросим его к черту. - А ты ел когда-нибудь жареную козлятину? - Не помню. Может и ел. - А я помню. Ох и вкусная зараза! Особенно горячая. Пока ешь, она так и плавает во рту, так и плавает, а когда глотаешь, так и бо¬ишься, чтобы язык не проглотить. Шурка посмотрел на него мучительными глазами, облизал губы, потоптался на месте, снова глянул на обрыв и жалобно произнес: - Ну ладно. Давай, попробуем. Владька достал из-за ворота бушлата веревку, распутал и креп¬ко обвязал переднюю часть замороженного туловища животного. - Ты первым с веревкой полезешь, да? - Шурка не столько хотел выяснить решение Владьки, сколько - дать ему понять, что он сам уже определил свое место в этой операции. - Да, конечно. Ты только будешь поддерживать снизу, подталкивать, помогать мне... А вот рукавица придеться снять. А то в них будет плохо цепляться за камни. - А мороз? - Да что ты, Шурик, какой мороз. Градусов пять, не отморозим, пока залазим. Шурша прибрежной галькой, волоком подтащили животное к подножью обрыва. Здесь Владька конец веревки намотал себе на пояс, накрепко закрепил и подбадривающе улыбнулся Шурке. - Ну, поехали! - Цепляясь руками за расщелины скалы и в то же время нащупывая ногами устойчивые выступы, не спеша, сосредоточено, стал подтягиваться все выше. Наконец, веревка начала на¬тягиваться и медленно, чуть заметными рывками стала приподнимать переднюю часть животного. А когда оно полностью приняло вертика¬льное положение, Шурка подхватил снизу и стал помогать на подъеме. Вскоре оно повисло над землей, опершись на плечо Шурки. Чем выше они поднимались, тем тяжелей и неудобно подъёмным становился груз. Все чаще делались передышки. Подпирая плечом снизу зад козла, Шурка кряхтел и что-то бормотал себе под нос. Наконец не выдержал и взмолился: - Владь, сильно тяжело. Мы не вытащим его. Давай бросим. Ну его к черту! - Спокойней, Шурик, спокойней. Столько уже прошли. Меньше половины осталось. - Где там меньше, еще до половины не долезли. - А ты не смотри вниз, и крепче берись руками. Скоро будем наверху. Там отдохнем, - твердо, убедительно даже с некоторой весе¬лостью в голосе ответил Владька, а сам подумал со злостью: "Снизу обрыв казался таким низким. Раз плюнуть, чтобы забраться на верхотуру. Сильно тянет вниз веревка. Скоро пополам меня перережет. А Шурка молодец - хорошо подпирает. Но если ослабит, то я тоже не удержу, и вместе с козлом спланируем прямо на камни". - И снова подбадривающе бросил Шурке: - Держись, Шурик, держись. Другого вы¬хода у нас нет! Зато жареной козлятины похаваем. От пуза. И паца¬нов всех накормим. Шурка что-то злобное буркнул снизу - Владька не понял. И тут вдруг одна нога его соскользнула с острого скалистого выступа и, потеряв упор, повисла в воздухе. Пальцы руки, вцепившиеся в верх¬нюю расщелину над головой, побелели от напряжения и стали разжиматься. Верёвка натянулась струной и все сильней тащила вниз. Очевидно, Шурка тоже в этот момент перебирался руками и ногами и ослабил поддержку груза. Владька напряг все силы, стиснул зубы так, что чуть не свернул скулы. Ерзал по скале ногой и никак не мог найти упор. И тут веревка почему-то несколько ослабла - не стала так сильно тянуть. Видимо, Шурка хорошо вцепился, обрел устойчивый упор, и с силой поддел снизу козла плечом. Тут и Владька, наконец, нащупал выступ другой ногой, и облегченно вздохнул. - Шурик, ты, как там? - Как, как... чо ты спрашиваешь. - Ты молодец, Шурик. Давай немножко передохнем. Затем медленно, но упорно продолжали этот трудный путь наверх. И вот последнее усилие, Владька подтянулся и высунул голову над краем обрыва, но радости не испытал. Перед его глазами открыл¬ся такой крутой подъем и уходил так далеко вверх, что казалось его вершина, упирается в самые облака. Да еще заснеженный, гладкий. И нет ни единого кустика, за который бы можно было ухватиться. Это та самая сопка, с вершины которой он с радостью и благогове¬нием обозревал простор своего любимого открытого моря. Снизу из-под обрыва этой кручи не видно было. А то бы Владька, наверное, не решился. Шурка бы и разговаривать не стал - отказался бы на отрез. На какое-то мгновение Владька даже растерялся. Ведь сил уже почти не оставалось. И Шурка еще не знает, что их опять ждет впе¬реди. И тут же Владька собрал весь свой дух, сконцентрировался и твердо прошептал: "Спокойно, Владик, спокойно. Где твоя не пропа¬дала. Только вперед". Еще минута и он выкарабкался, на заснеженную поверхность края обрыва. Теперь единственным спасением был неглубокий, затвердевший снег, покрытый тонкой корочкой льда. Он запускал в него совсем уже закоченевшие пальцы. Продавливал коленями выемки, упирался в них и ползком продвигался вверх подальше от края обрыва, подтягивая за собой тугую веревку с тяжелым грузом. Наконец, над обрывом показалась передняя часть груза. Владька сделал еще усилие, про¬полз выше, и добыча легла на поверхности. Потом подтянул еще, чтобы освободить место для Шурки. Вот и его голова показалась. Увидев перед собой эту бесконечную крутизну, он на секунду застыл, потом с испугом выдохнул: - Ого! - Затем выбрался на поверхность, упал на спину и чуть ли не со слезами выкрикнул! - Да пошел он к черту твой козел! Больше я его не потащу. Тащи сам, если хочешь! Не хочу никакого мяса, никакой козлятины! У меня нету совсем сил, и голова кружится. Скатимся в обрыв, на кам¬ни, как на саночках, вместе с твоим козлом. А я еще жить хочу, по¬нял! Хватит с меня! - Ну что ты так расписался. Тащили, тащили на эту верхотуру, а теперь взять и бросить? Нам же самим потом будет стыдно перед собой. Да и пацаны нас ждут там голодные. - Чо мне - твои пацаны... пусть идут и тащат. А то на гото¬венькое все! Что они - лучше нас? Или нам больше всех надо? Сож¬рут этого козла, и спасибо не скажут, знаю я их. - Но мы ведь тоже жрать хотим. Сейчас придем, а там пусто. И будем опять зубами щелкать и горько жалеть, что бросили его тут. А так, нажарим мяса, наедимся до отвала. - Что ты мне заливаешь,- не сдавался Шурка.- Потом несколько остыл и начал упрашивать: - Владик, правда, давай оставим, а паца¬нам скажем, где он лежит. И они притащат. Самое главное мы уже сделали - вытащили из обрыва. - Как ты не понимаешь, Шурик. Раз мы взялись за это дело, значит нужно довести его до конца. А что я скажу Пирату,- что силе¬нок не хватило? Да и пацаны смеяться над нами будут. Скажут - взялись, а у самих кишка тонка. Они же ничего этого не видели и не поймут, как нам досталось, пока мы лезли на этот обрыв. Знаешь, Шурик, самое главное - не падать духом. Держись. Сейчас отдохнем, и все будет в норме. У нас еще есть силенки. Потихонечку, полегонечку, ползком на четвереньках дотянем до верхушки, а там с сопки совсем будет легко - он сам за нами поедет, юзом. - Да ну тебя! - со злом бросил Шурка и громко шмыгнул носом.- Вечно я тебя слушаюсь. Это последний раз. Больше ты никогда меня не уговоришь, не заставишь. Чтобы я еще подписался хоть раз на твою… на твою... - никогда! Вот, запомни! Заруби себе на носу! Было уже совсем темно, когда они ввалились в кубрик, едва дер¬жась на ногах. Тут же попадали на койки и заснули мертвецким сном. В течение второй половины дня, несколько раз в кубрик к пацанам заходили Пират с Охапкиным и даже с Седым справляться - не вернулись ли еще Владька с Шуркой. А потом и вовсе обеспокоились. Пират с Охапкиным уже собирались отправиться на поиски. Но перед этим Пират снова зашел и был глубоко поражен, но не тем, что Владь¬ка с Шуркой уже вернулись и теперь спят, а тем, что они притащили этого злополучного козла. Ведь Пират тогда пошутил. Дескать, пусть прогуляются. По-своему разумению он отлично понимал, что козла вытащить оттуда можно, только разделав его по частям, а затем - прыгая по прибрежным камням. И теперь с трудом верил своим гла¬зам и в то же время от души восхищался ими. Владьку с Шуркой растолкали среди ночи. Они оторвали от по¬душки свои тяжелые головы и увидели радостно возбужденных пацанов, столпившихся вокруг стола, на котором стояла огромный противень с клубившимся над ней горячим паром и вкусным запахом, заполнив¬шим весь кубрик. На другой день от козла остались только рожки да ножки, да вкусные воспоминания. Продукты в экипаже совсем кончились. Охапкин как не экономил, но выдал на камбуз последнее, что оставалось. И тут пошла в сети навага. Горы наваги! Она стала единственной пищей, от которой мно¬гих пацанов пробрал понос. Наконец главстаршина Ведманов снарядил группу матросов на лыжах, с вещмешками за хлебом на пекарню, которая находилась несколько, не доходя до Шигино. Группу возглавил Пират, в которую вошли Охапкин, кок Гриша Иваненко, Седой и Богдан Стрельчук. Пират предложил Владьке совершить этот поход на лыжах, чему тот очень обрадовался. Когда пришли на место, их глазам представилось грандиозное, шумное движение, растянувшееся на сотни метров. Два мощных тракто¬ра ЧТЗ и около двухсот матросов из учебного отряда с широкими деревянными лопатами дружно, весело расчищали от трехметровой толщины снега дорогу, ведущую от Шигино до бухты Воеводы. Но самое главное, здесь их встретила ошеломляющая, радостная весть. В стране отменена карточная система и проведена денежная реформа. Дорога была быстро очищена. Завезли продукты, хлеб. И снова у пацанов потянулись беззаботные, скучные зимние дни, заполненные сплошным бездельем. И теперь уже страстными мечтаниями о том, что бы поскорее вырваться из этого постылого, сытого заточения с бес¬конечной неизвестностью. Вырваться туда, в новую, интересную жизнь, без хлебных карточек, что у них даже не укладывалось в голове. А то, что было до войны, они почти не помнят. И теперь их еще больше охватывало нетерпение. Скорей бы вырваться отсюда, научиться какой-нибудь специальности и работать самостоятельно, зарабатывать деньги, ходить в кино, на футбол, заниматься спортом, читать книжки и, конечно, встретить такую девушку, в которую можно было бы влюбить¬ся по самые уши, но и она - тоже. Главстаршина теперь не знал, куда от них деваться. Они допекали его на каждом шагу, чтобы побеспокоился об их скорейшей отправ¬ке. Но и он тоже не мог добиться от своего начальства ничего определенного. Один ответ: "Ждите". Кто-то еще мог лежать на своей кой¬ке, плевать в потолок на сытый желудок, ворчать, мечтать и ждать, но только не Владька. Особенно после того, как главстаршина убедил его в том, что начальство не располагает возможностью устроить Владьку юнгой на военный корабль. И сказали, что осталось совсем немного, всего три года, и призовут в армию, тогда он и смо¬жет попроситься служить на флот. - Так, братцы, вы как хотите, а я намыливаю пятки,- сказал однажды Владька пацанам. - Хватит. Завтра становлюсь на лыжи и ухожу во Владик. - А как же - через пролив? - спросил Ванька староста.- Там же кругом посты. - А я вечером, когда стемнеет. Пойду около маяка. Там постов нет. Они далеко, и в темноте не увидят. И прямо - на Эгершельд. - А канал? - вставил Коля Хижняк. - Там же каждый день ходит специальный ледокол. Как ты перейдешь через него? - Все в норме. Я уже продумал, доскочу на лыжах. - Как это?! - изумился Коля Бочкарь. - Очень просто. Лыжи своей длинной ложатся на плос¬кость сразу нескольких льдин. А льдины там разные - есть и большие, поэтому давление на них моего веса будет совсем плевое. Знаете, как - в физике. А если еще и - бегом, то они даже не успеют зачерпнуть воду, как я буду на той стороне. - А мне кажется, это очень опасно. Да еще ночью. Смотри, Владька! - Сочувственно-предупредительным голосом бросил Ленька Приходько. Владька усмехнулся. - Ну что ж... пойду на дно, не поминайте лихом. Скажите, был такой чудак, который ужасно любил море и свободу, но они его почему-то не хотели любить и не дали ему своей радости. - Ну, хорошо. Если все будет нормально, и ты придешь во Владик,а потом - куда? - В училище, конечно. Вас выручать. И тут, все оживились, обрадовались, даже забыли, что ему пред¬стоит трудный и опасный путь, загалдели в один голос: - Вот здорово! - Вот молодчина, Владик! - Скажи им там, чтобы чухались побыстрей! - Скажи, что мы тут никому не нужны! - Нас ничему тут не учат, только едим хлеб и все! - Вся надежда на тебя. Владик! - Эй, вы слышите, только не говорите матросам. Никому. Даже Пирату, - строго предупредил Ванька, - а то могут помешать. - Я бы тоже пошел с тобой, если бы были еще одни лыжи, - сожалея, вздохнул Коля Хижняк. На другой день Владька раздобыл у матросов старые подшитые валенки, немного махорки, спичек, на камбузе - кусок сахара, хлеба. Проверил компас, прихватил на всякий случай кинжальный штык в чехле, подаренный ему Охапкиным, и, когда на улице совсем стемнело, по¬жав всем руки, попрощался с ребятами, а Шурке сказал: - Передай Пирату, что я всегда его буду помнить. Он был настоящим другом. Как бы это сказать… ну, настоящим морским другом. Несколько пацанов вывалили на улицу проводить его. Необъятное чистое небо было уже усеяно яркими звездами, и только неистовый морозный ветер метался вихрем, кружил, срывая с сугробов охапки колючей снежной пыли и бросал в лицо. Закрепив на валенках лыжи, Владька прошел несколько шагов, остановился, махнул на прощание лыжной палкой и скрылся в темном лесу, окутанном завывающей заснеженной метелью. Пройдя метров сто, и, чтобы обойти пост своего экипажа, взял курс на северо-запад. Спустился вниз и здесь он повернул прямо на восток, лавируя между сопками и постами как своими, так и чужими - зенитных батарей. Данную местность он изучил еще с осени, когда от нечего делать бродили здесь с пацанами, и теперь это очень пригодилось - он знал расположение каждого поста. Хотя сильно мешала метель. Ветер не ослабевал, а еще больше усиливался, бешено раскачивая голые, скрипящие ветви деревьев, торчавшие из глубокого снега, то взвывал, как раненый зверь, то хрипел, словно захлебнувшись от соб¬ственного бессилия, и своей колючей снежной метлой с силой смазы¬вал по глазам, заметал и сбивая с пути. Наконец, поднялся на сопку и тут решил повернуть прямо на север, предположив, что спуск этой сопки ведет к самому проливу, берег которого находится как раз напротив маяка, а значит и – Эгершельда (Шкота) полуострова Владивостока. Он оттолкнулся палками и пошел под уклон, ловко лави¬руя между деревьями и кустами, выхватывающими напряженным зрением из ветрено-заснеженной темноты и лишь слегка на крутых поворо¬тах притормаживал палками, приседая на них верхом. И вдруг, почти в самом низу сопки перед ним вырос огромный, толстый черный сук, как пугало, торчавший из-под снега. Удар! Треск! Полет в воздухе и падение в сугроб. И сразу почувствовал острую боль в ступне. Той самой, которая когда-то в училище во время поединка с Гудей и коварного предательства со стороны, получила растяжение свя¬зок. И теперь та же ноющая острая боль. Он перевернулся на спину, пошевелил всей ногой, потом приподнял и увидел на ней обломок, оставшийся от лыжи. Его охватила тревога: как же он теперь без лыж пойдет через канал, да еще и с больной ногой. И до берега, хоть и осталось совсем недалеко, но как - по, такому глубокому снегу? Вторая лыжа сама соскочила с ноги и укатила куда-то вниз. Лежа на спине, он согнул в колене ногу и с упором надавил на нее. Боль резко кольнула в ступне и током прошла по голени. Его бросило в пот: а не перелом ли это?! С трудом приподнялся и, сидя в снегу, отцепил крепление и сбросил с больной ноги обломок. Затем снял валенок, портянка сама сползла вместе с ним, и, ощупав больное место, успокоился - не было никакого перелома. И опу¬холь, как он помнит, намного меньше той. Туго стянув портянкой, он снова сунул ногу в валенок. Свернул цигарку, но долгое время не мог прикурить - ветер все время задувал спичку. Наконец, прикурил, лег на спину и стал смотреть сквозь ветви деревьев в огромное небо, усыпанное мириадами звезд, которые, казалось, шевелились, когда на¬летал ветер, раскачивал ветви, и периодически задергивал снежной туманной пеленой. О возвращении назад - не может быть и речи. Во-первых, без лыж это невозможно, во-вторых, уж очень неловко будет перед паца¬нами. Это значит, только вперед! Как-нибудь, и ни в коем случае не впадать в панику, иначе нужно сразу похоронить себя вот тут, в этом снегу, и он продолжил путь. Проваливаясь и подтягивая больную ногу, он хватался руками за ветви сухих зарослей, торчавших из-под снега на пути, выбирался на поверхность, потом снова проваливался, и снова нужно было вытаскивать себя из этой снежной западни. На одной из передышек он даже подшутил над собой: "Почему у ме¬ня нету такой косички как у барона Мюнхгаузена, то не пришлось бы сейчас вот так барахтаться в этом снегу. Взял бы себя за косичку и потащил бы к берегу, и даже дальше - через канал, к самому Эгершельду." Вскоре стало жарко. Взмокло под мышками, на груди, в паху. Вспотела голова. Он поднял уши ушанки, расстегнул бушлат, под которым были еще фланелька и две тельняшки, ослабил на шее шарф. И очень пожалел, что под суконными флотскими брюками у него еще-двое кальсон, которые теперь довольно мешали его передвижению. И так, метр за метром, волоча за собой больную ногу, с частыми передышками он двигался к проливу. Временами на отдыхе, удобно устроившись в пуховом снегу, так и хотелось заснуть. Но он хорошо знал из книг, рассказов людей - чем это может кончиться. И настойчиво гнал от себя сонливую усталость, продолжал карабкаться, ползти вперед. При этом подбадривая себя рассказом Джека Лондона "Любовь к жизни". Наконец, весь измотавшийся, выбившийся из сил, достиг пролива. Тут дал себе волю отдохнуть. Затем вытащил из ножен тесак и выру¬бил палку, на которую можно было бы опереться при ходьбе. Снегу на проливе было очень мало. Даже в эту самую снежную зиму, которых не бывало здесь на протяжении многих лет, бессменные ветры все вымели. Владька поднялся, оперся на палку и попробовал сделать шаг, но острая боль тут же пронзила ногу до самого колена. Стиснув зубы, постоял, пока она несколько утихнет, и снова шагнул, и опять то же самое. Он еще не думал - как будет перебираться через канал. Перед ним сейчас стояла одна задача - как дойти до канала? А тут еще оказалось, что этот неистовый морозный ветер был северным и дул навстречу. Владька наглухо застегнул бушлат, затянул на шее шарф, завязал под подбородком ушанку, отвернул в сторону от обжига¬ющего ветра лицо и, собрав всю свою волю, терпение, решительно сдви¬нулся с места, морщась от боли в ноге. Через каждые два-три десят¬ка шагов останавливался, ложился на спину и снова "считал звезды", пока студеный холод льда снизу не проникал через его одежды и не вызывал в спине знобящее ощущение. Потом поднимался и, отво¬рачиваясь от обжигающего колючего ветра, полубоком, снова ковылял дальше. И вот, впереди, в этой ночной, пустынной, морозной и ветреной мгле, разглядел чернеющий маяк. Старый, заброшенный маяк стоял посреди пролива между островом Русский и полуостровом Шкота города Владивостока. Значит, канал где-то близко, решил Владька. И только сейчас подумал: как он будет переправляться? А если это невозможно, тогда, наверное, придется шкондыбать вдоль канала туда, до самого блокпоста к часовому. Другого выхода нет. И он опять подшутил над собой: "Иначе я тут тоже превращусь в маяк, только ледяной". Затем, давая очередную передышку больной натруженной ноге, осторожно присел, положил рядом палку, лег на спину и, потерев снегом нос, стал снова разглядывать звезды сквозь затуманенную снежную пыль порывистого морозного ветра. И тут ему пришло в голову, что часовой обязательно примет его за шпиона. Потом отправит под конвоем на "губу" и будут держать там, пока не выяснят, кто он и как он тут оказался? Нет. Так не пой¬дет. Он должен переправиться через канал, во что бы то ни стало. Поднялся, оперся на палку и, сильно припадая на больную ногу, поковылял дальше, пряча лицо от встречного колючего ветра, и чуть не угодил в самый канал. Во время остановился - будто его кто-то дернул. Он глянул под ноги и увидел, что стоит на самом краю, от которого во все стороны расходились, плотно прижавшись друг к другу, бесформенные льдины разных размеров, и слегка двигались вверх, вниз. Казалось, это дышит холодная, темная бездна пролива, скрытая подо льдом. Прикрывая от ветра лицо варежкой, Владька стал напряженно вглядываться в темноту, чтобы определить ширину канала. Наверное, метров двадцать пять – тридцать будет, решил он, и отчаянно махнул рукой: "А, была - не была! Прости, мамочка, что я был у тебя таким непослушным. Не плачь горько. Я этого не заслуживаю. Такая, наверное, у меня судьба?" И решительно ступил здоровой ногой на льдину. Та качнулась и слегка накрени¬лась, на поверхность хлынула вода. Снова оперся на палку, чтобы перескочить на следующую, но палка скользнула по льдине, и весь упор пришелся на больную ногу. Ступню пронзила нестерпимая острая боль. Превозмогая ее усилием воли и, не теряя своей напряженной собранности, сосредоточенного внимания под ноги, продолжал, как тяжело подраненная птица, прыгать с одной льдины на другую. Льды вз¬драгивали, кренились, выступала вода и порой заливала валенки по самые щиколотки. Наконец, вот она, последняя льдина. Все! Он переп¬рыгнул канал! Но, видимо, это чувство удовлетворенности ослабило его внимание и, перескакивая, угодил ногой на самый ее край. Льдина дрогнула и с устрашающим шорохом стала переворачиваться, увлекая под воду за собой ногу и поднимая на поверхность свое другое толстое сколотое ребро. В долю секунды Владька отталкивается от нее, делает рывок вперед и падает грудью на крепкое основание зас¬неженного льда. Теперь и вторая нога оказалась в воде. Быстро ка¬рабкается, выбирается полностью на лед, на четвереньках отползает подальше от края и падает навзничь. Несколько секунд лежал без движений. Потом облегченно выдохнул: "Вот и все, и мы в норме. Самое трудное осталось позади. И хорошо, что палку не выронил". Затем повернулся, сел и стал переобуваться. Начал с больной ноги. Вылил из валенка воду, ощупал оголённую щиколотку, и ему показалось, что опухоль увеличилась. Но теперь, решил он, и ползком до Владика доберется. Вылил из второго валенка воду и тоже выкрутил портянку. Пока переобувался, пальцы на руках совсем окоченели. Заметно покрепчал мороз и усилился ветер - неистово свистел у самого носа. Чистое небо по-прежнему было усыпано такими же холодными, ледяными звездами, смотревшими на него сверху без всякого участия, равнодушно. Время, наверное, уже перевалило за вто¬рую половину ночи. Хорошо, что хоть рукавицы остались сухими. Поднялся и снова подумал о том, что не выронил палку, а то без нее пришлось бы, действительно, ползти на четвереньках, двигаясь полубоком, прикрывая лицо от встречного ледяного ветра. Теперь, кроме боли в ноге, чувствовал ужасную усталость, изнеможение во всем теле, и представил, как пацаны сейчас спокойно дрыхнут в теп¬лом кубрике и теплых постелях. Теперь он чаще ложился, отдыхал. Вскоре обледеневшие валенки стучали на ходу, как колодки. Зато ногам внутри с мокрыми портянками было жарко. А в голове не¬отступно билась взбадривающая мысль: "Скоро, скоро будет Эгершельд. Терпи, моряк, капитаном будешь. Самый трудный шторм мы уже прошли". И опять чуть не уходил под лед, но на этот раз с помощью рыбацкой проруби. Но вот, наконец, перед ним вырос высокий, крутой, долгожданный берег, подножье которого было заметено сугробами. И тут же рядом увидел рыбацкую тропу, ведущую наверх. Здесь и ветер был не такой порывистый и злой, и он решил перед подъемом хорошо передохнуть и немного перекусить из своих запасов. Но сначала - помочиться. Всю дорогу терпел, не хотел расстёгивать брюки на открытом ветреном пространстве, и теперь мочевой пузырь готов был лопнуть каж¬дую минуту. Расстегнул брюки, с трудом нашел прорешки у кальсон, но никак не мог найти свой "кран". Будто его там и вовсе не было. И все в паху стало бесчувственным, омертвевшим. Вот тут он впервые за всю дорогу испугался не на шутку. Ему показалось, что он отмо¬розил свое мужское хозяйство. Как же он будет без него? Он ведь никогда теперь не сможет жениться, и никогда не будет иметь своей семьи, детей! В ужасе спустил брюки с кальсонами, плюхнулся голым задом в сугроб и, загребая горстями снег, стал отчаянно растирать в паху бесчувственные места. Из-за поворота налетал морозный ветер, закружил вокруг Владьки, и будто смеясь над ним, радовался своей такой хорошей работе. Постепенно бесчувственные места стали отходить и появляться обжигающее ощущение. С каждой секундой оно усиливалось и уже казалось, будто под кожу в обмороженных местах заливают кипяток и колют тысячами иголок. Оголенный до колен, он катался в снегу и продолжал тереть, что было сил. Затем боль стала утихать, и - совсем исчезла. Он подтянул кальсоны, застегнул брюки и тут же устроился на отдых. Достал из кармана свое нехитрое пропитание. Хлеб промерз насквозь, хоть руби топором. Пришлось грызть зубами так же, как и сахар. Затем покурил, вышел на рыбацкую тропу и стал карабкаться по ней наверх. Тут тоже пришлось немало потрудиться, попотеть, пока забрался на вершину крутого берега. Стало уже светать, когда он, опираясь на палку и с трудом ковыляя больной ногой, пришел на вокзал. На кольце привок¬зальной площади уже во всю, один за другим, позвякивали трамваи. Пропустив первореченский, сел на луговской, упал на свобод¬ное место и тут же провалился в глубокий сон. На конечной оста¬новке - кольце Луговой - его едва растолкала кондуктор. X X I V Пацанов вывезли с Русского острова через неделю. Всю группу разместили в кубрике на третьем этаже вместе с первогодками. Владька находился в лазарете - на втором этаже училища. Лечил ногу и воспаление легких. Пацаны ввалились к нему всей тол¬пой и наперебой благодарили его. И еще рассказали, как их здорово провожали матросы, и передали Владьке большой горячий морской привет. А Пират даже передал ему на память через Шурку красивый трофейный немецкий портсигар с зажигалкой. Охапкин - японскую авторучку. донецк 1999 г.