"Душман из Кишинёва" (рабочее и крестьянское название)
главы из романа
(продолжение)
Когда уже поэтические мэтры и монстры оценили плодоносность никитинской фразы, включились и слаборазвитые политические силы.
Российские женолюбки («феминистки» - в новейшей истории), в силу тогдашней малочисленности объединившиеся с лесбиянками, вначале устроили демонстрацию на Сенатской, а потом на ней же разбили бивуак. Булыжниками укрепили две жердины, между которыми натянули шестиаршинный холст, с алой мужеборческой надписью (спасибо Зигзагу): «На горбатый сосок не накинешь носок!».
Боясь мужских провокаций, эти нехорошие женщины организовали караул, который обычно несли две коренастые, усатые и короткопалые лесбиянки, отличающиеся особой злобой по отношению к мужчинам.
Потому что те не ебали их никогда.
Даже пунктуальнейший и аккуратнейший Мистер Случай не мог помочь этим двум женщинам – для этого потребовалось бы филигранейшие состыковки в эстетическом, временном и географическом плане. В каких-то совершенно диких степных или горных районах было необходимо найти такую особь мужского пола, которая будет движима в основном инстинктом самца, а не нормальным мужским вкусом. А так как любой, даже самый затёртый мужчинка хоть иногда, но мечтает переспать с королевой (сестрой бая, дочерью вождя, племяницей магараджи и т.д), то и это «иногда» требовалось чем-то перебить, чтобы таки поставить мужика на место.
Мистер Случай задумался и решил сделать намеченного представителя редкой национальности увечным.
Так образовался горбатый каракалпак.
Ну вот что делать горбатому «чёрному клобуку» в Петербурге, равно как и усатой лесбиянке в кумысно-гарцующей Каракалпакии, не мог решить даже Мистер Случай.
Может, размышлял Мистер Случай, послать горбатого каракалпака в столицу с тейповым поручением купить какой-то скобяной товар? – нет, местные кузнецы-каракалпаки (не горбуны) сами всё изготовляли на местах. Тогда, может, отправить его в столицу за каким-то раритетом, скажем, за уникальной книгой по античному исскуству?
Но тут даже Мистер Случай, организующий редкое, содрогнулся: «Бр-р-р… Каракалпак и античное исскуство?! Нет, уж увольте от обязанностей!».
Так тема с удовлетворением тех двух лесбиянок была закрыта навсегда.
(Здесь автору вспоминается эпизод из стишка идиотского поэта (поэтического идиота?) Виктора Гликмана, вложившего в название своего текста невыполнимую просьбу: «Не пей, народ России»:
…Народ с обеда водку пьёт,
А утром ищет виноватых,
С похмелья голова болит,
И бьют евреев и горбатых.
Никто не спросит почему,
Евреев бьют, и так понятно,
А вот горбатые причём,
Народу видимо занятно.
http://www.stihi.ru/poems/2005/11/02-940.html
Автор, минимум раз в неделю (а максимум – и того чаще) сталкивающийся с похмельем, целиком и полностью, совершенно и безоговорочно принимая ответственность на себя, заявляет, что индивидуум в этом состоянии желает или опохмелиться, или же лежать и стонать, но уж никак не рыскать по окрестностям в поисках евреев и горбатых, дабы тех избить.
Автор часто бил других, был сам нередко бит, но он никогда не видел, никогда и не слышал, добавляет Автор, чтобы ему или кому-либо в рукопашных встречались горбатые бойцы.
Замысловатая фигура жизни – горбатый еврей, зверь настолько редкий и пуганый, что его не только побить, но и заговорить с ним затруднительно. За более чем десять лет пребывания в Израиле, Автор видел по разу лишь двух горбатых евреев и с десяток скособоченных. На контакт пошёл только один из скособоченных, в сандалиях, стрельнув у Автора сигаретку, что, в принципе, подтверждает природную осторожность непрямоходящих евреев)
«Горбатые соски» докатились до низин поэтического мира, поэтому и Геннадзий, сидя в кошерной харчевне «Колено Гадово», состряпал некий рифмованный сипУр («рассказ», ивр), слабое подражение великому нееврейскому поэту Н.Некрасову, вложив, как он утверждал, плаксивость в дактилические рифмы.
Кривое и мирское
Почистив ружо, взяв мешок с тульским пряником,
Солдат на войну отправляется раненько,
А здесь на хозяйстве с овчарой мохнатою
Жона оставалось изрядно брюхатая.
Указ государев – не фунт ядер грецкого,
Судьбина солдатская – смерть молодецкая.
И вот животину сложил на чужбине он -
Картечь изодрала всю область брюшиную.
Засохла б вдова обделённая ласками,
Как в срок появилась дитятя губастая,
Ведомая в мир повитухиным шопотом,
Затребовав титьку, губами зашлёпала.
Солдатка даёт, но сосцы – штука нежная,
Устами младенец творит неизбежное -
Дитятя сосала суръёзно, по-лютому,
Сосцы, натрудившись, поникли, как лютики.
Они становились безвольными, снулыми,
Вначале ссутулились, позже согнуло их.
Живёт и костит баба долю проклятую
С дитём губошлёпным, с сосцами горбатыми.
Раз, мать-перемать, из далёка ли, с близка ли,
Капрал шёл молодёнький. Шёл и насвистывал.
И надо ж случиться, что в час этот песенный
Вдова во дворе всё бельишко развесила.
Капрала узрела и ну растеклося в ней
Желание бабье густое и скользское,
«Постой-ка, служивый! (А время к обеду-то).
Ты б вдовьей стряпни да под штоф не отведал бы?».
Что ел он, что пил, не про то будет сказано,
Очнулся капрал весь слюнями измазанный.
Вдова тут как тут, и тотчас же заправила
Сосок крючковидный в зевало капралово.
Так громко, что в птичнике куры заохали,
Капрал возмутился: «Сазан ли я, окунь ли?!
Какое коварство - в похмелье промозглое
Ловить мужика как рыбёшку безмозглую!»
Чем кончилось дело? Ответил так я бы вам:
«Капрал от солдатки отважно уябывал»
И в эту же ночь, лунным светом облитая,
Дитё за нужник ведёт мамка с молитвою.
И слышен дурной крик ребёночкин издали -
Солдатка вожами кровинушку пиздила.
Дитятя с тех пор с окаянною хворостью
На вид - вродь как все, только прячется в хворосте.
А что до капрала – живёт он и здраствует,
Да вот, испужавшись, теперь пидараствует.
Умные женщины, постоянно держащие мужей за лохов, знают, что самое страшное в этой ситуации – гнев мужчины, понявшего, что он всё это время был ведомым. И поэтому умные женщины всегда очень осторожны и ласковы в обращении с лохами-супругами.
Ну а мужчины, взятый на крючок – чем не лох с бакенбардами? Или без.
И случилось ожидаемое – мужчины империи взбунтовались против горбатости сосков, узрев в этом инструмент лоховства.
Женщины заупрямились и зашипели. Подключили Патриарха – женщины сдались и замолчали.
Особо же рьяных, «неразгибаемых», сторониц горбатых сосков отправили в провинцию, загнали в подполье и не давали им выходить. В наши дни их потомки со страшными кожными заболеваниями называют себя «пензенские закопанцы».
Поэтическая верхушка, дабы избавиться от опасного своей популярностью конкурента, объявила виноватым во всём Зигзага-Соскинского. Зигзага били все и так, что он принял лютеранство и сделал вид, что забыл все русские слова.
Город «Сосок-на-Горбу» даже не нужно было сносить, потому что все средства на его строительство были давно разворованы, а завезённый строительный матерьял растащили лихие люди и крестьяне из окрестных сёл.
Никитина, учитывая его талант, подвергли лишь лёгкому остракизму, он же вначале огрызался, грозил приездом Куратора Из Мюнхена (здесь Геннадзий всегда возмущался, вопрошая: «А что это за Куратор-Троекуров такой? Мало, что ли, у нас своих держиморд?»), потом, презрительно назвав богему «блудницей с самыми обыкновенными сосками», Никитин отправился в изгнании по городам и весям.
В весях ему было гораздо лучше, потому что новости в веси доходят позже, да и кормят по всяким весям значительно обильней – чай, не столицы какие-нибудь.
Изгнание, кроме желания отдохнуть, преследовало и вполне серъёзную цель – найти на периферии женщину с горбатыми от природы сосками, приволочь её в столицу и предъявить богеме: «Ну что, неуникальные, съели?».
Но пока до всего этого было далеко, а сейчас Никитин ел пирожок с рыжиками, а публичные женщины сновористо собирали ему харч в оренбургский пуховый платок.
Геннадзий, не очень понимаю смысл публикации. Ведь вопрос тут не в том, что кого во что красит.
С уважением, А.Н.
Vilkomir
ср, 26/10/2011 - 00:33