Знакомы мы с ним не были, но заочно я про него знал предостаточно. Об этом четверокурснике на факультете ходили слухи, что он с преподавателями – шаркун и подхалим, и вообще подлая душонка, дрянцо-человек. Этот Рафик был смуглый и худой, как жердь, на голове – грива чёрных, жёстких, будто из проволоки, волос, а его вытянутое, заострённое книзу лицо с ассиметричными чертами и длинным хрящеватым носом, который смотрел вбок, напоминало мне египетского сфинкса из фильма «Клеопатра» с Элизабет Тейлор; о таких обычно говорят: смесь бульдога с носорогом. Он не ходил, как все нормальные люди, а словно скользил своей дурацкой походочкой, метя пол клешами. Изображал из себя загадочную натуру, не от мира сего. Смотреть противно. Я обозлился не на шутку. Временами меня так и порывало спросить: «Ты что, Элька, совсем нюх потеряла? Не видишь, что ли, с каким ничтожеством связалась?» Останавливало одно: с какого перепугу я буду лезть в чужие сердечные дела? Потому что юность – время максимализма. Это с годами мы становимся снисходительнее, черствее и уже не говорим вслух то, что запросто говорили раньше. А тогда мы были резки в своих суждениях. Таков порядок вещей. Хотя, я считал и считаю до сих пор, что относиться снисходительно к слабостям других людей не значит прощать им предательство. Когда же я, вопреки своим прежним убеждениям, её прямо спросил о нём: мол, Элька, давай колись, да-да, нет-нет, что скрывать, она сначала вспыхнула, покраснела, как рак, но тут же взяла себя в руки и поглядела с нарочитым непониманием, а потом стала отнекиваться. Меня это не на шутку взбесило. Её фальшивый тон. Ну, встречаются люди, мне-то какое дело? Но, оказалось, есть дело. Короче, я понял, что попал. Потому что, если это не любовь, то что же тогда? Причём, сначала выяснилось, что я ревную, а потом, что влюбился. Где-то я вычитал, что пессимисты ищут в женщине добродетель, но влюбляются в порок. Оптимисты же ничего не ищут. Значит, я пессимист. Ну-ну. Сначала я растерялся. Я никогда к чересчур влюбчивым себя не относил. Конечно, было кое-что до Эли, но всё несерьёзно, по воле случая или даже больше ради спортивного интереса. Ну, целовались, стирая губы в кровь, особенным тоном говорили друг другу особенные слова, изображали влюблённость, держались за руки, делая вид, что никак не можем расстаться... С кем не бывает? Меня взяла досада. А потом я не стерпел и рассказал обо всём Косте. Ведь он был весьма неглупый и считался большим мастером по части разных выдумок. Его голова вечно изобиловала всякими нетривиальными идеями. Костя пообещал подумать, уточнив, что у него на этот счёт уже созрела одна умная мысль, но словарного запаса не хватает, чтобы выразить её правильно, поэтому, чтобы было наверняка, он ещё поразмышляет и как только, так сразу. А Эльвира как ни в чём не бывало продолжала дружить с Милой. И одновременно встречаться с этим козлом Рафиком, а заодно якшалась с его дружками-четверокурсниками. Я чувствовал её глухую вражду ко мне. После лекций она уже не ждала меня, как раньше, возле буфета, где с утра до ночи толклись студенты, а вместе с ними шла в сторону станции метро. Я этого видеть не мог. Я стал ездить домой на автобусе, хотя даже при большом желании на это уходило не менее часа, когда на метро хватало и получаса. Я смотрел в окно на запруженные всевозможным транспортом улицы и мысленно перебирал в памяти последние события, так, что от напряжения звенело в мозгах и ломило виски. Наверное, никогда больше в моей жизни не будет такого отчаянно горького периода. Так казалось мне тогда. Вот такие дела, говорил я себе, пусть... Пусть, пусть!.. Не доходя до дома, я закрывался в телефонной будке и набирал её номер, а потом долго слушал её недоумённый голос. - Алло! Алло! – сердито повторяла Эля. – Извините, вас не слышно. Перезвоните! И с досады бросала трубку. Я перезванивал. Я молчал, ощущая, как по лицу расползается глупая гримаса. Она – дома! Не шляется где-то с этим типом по городу, а - дома. Звонить из своей квартиры мне почему-то было... Не сказать, чтобы боязливо, но где-то так, будто она каким-то необъяснимым образом могла застать меня на месте преступления. Костя тем временем подумал. План его не отличался оригинальностью: подкараулить Рафика, выразить восторг по поводу его цветущего вида, после чего, если поговорить культурно не получится, и этот хмырь вздумает в ответ хамить и качать права, то врезать по кумполу и недвусмысленно дать понять, что за Эльвиру. И так, чтобы просил прощения, мразь! Мол, козлов надо наказывать. Я Костин план отверг сразу и бесповоротно. Не наш метод. И вдруг почувствовал, что зверски устал, измучился. Устал сразу от всего на свете. От Эли, от Кости, от родителей, хотя они мне никогда особенно не докучали, от института. Мне больше ничего не хотелось. Всё было лишним и абсолютно бесполезным. Я сказал Косте, что ничего больше не надо, спасибо, хватит, но у него на этот счёт были свои соображения. Он неодобрительно хмыкнул и сказал что-то вроде «ещё посмотрим, дайте только время...». Пока он думал дальше, всё разрешилось само собой. Развязка, как это зачастую случается, наступила неожиданно.