Унылого марша тяжёлые сгустки текли из корнетов, тромбонов и труб, а в тесном гробу, пожелтевший и грустный лежал человека усопшего труп. Рыдали родные за гробом ступая, старушки тащились навзрыд голося. И лишь барабанщика рожа тупая как блин расплылась в предвкушеньи борща. Он в свой барабан барабанил свирепо, ругаясь вполголоса с первой трубой, и думал, что смерть не столь уж нелепа, коль кормят на поминках, как на убой. Басист спозаранку успел нализаться. Как вазу хрустальную «бэйный» свой бас он нёс осторожно, чтоб трезвым казаться, трубя в него, словно в пустой унитаз. Второй баритон постоянной сбивался. Как ярый новатор, а не ретроград, он марш похоронный играл в ритме вальса и путаясь в нотах гудел наугад. Лихой тромбонист покраснев от натуги в тромбон вдохновенно вдувал перегар, кумекая, как утаить от супруги ему причитающийся гонорар. И только альтист подставной, безмундштучный был тих и печален, не плача едва. Пытаясь дудеть в инструмент злополучный, он щеки усерднее всех надувал. Но двигалось дело к концу постепенно. Речей погребальных полился елей. Оркестр напоследок исполнил Шопена, и бренное тело предали земле. Потом, как положено по ритуалу, все дружно уселись за траурный стол, набили жратвой животы до отвалу и выпили водки три раза по сто. Хозяин червонцы совал виновато и главного робко трепал по плечу: «Спасибо, вы громко гудели, ребята, протяжно гудели... За это - плачу».