(онегинская строфа) 1 Желая приобщиться к высшим, коснувшись милой старины, к строфам, доселе не остывшим, спешу до мудрой глубины. Быть может, кто-то здесь упрёком, насмешливым введя уроком, заметит мне: «Вот психопат! Охотник до чужих наград … Ведь это, брат, уже святое! На что ты руку замахнул?! Видать, мозгами ты свихнул?!» Отвечу: «Мы глаза раскроем. И Пушкин подчеркнул бы вред изобретать велосипед». 2 Строфа отменна и удобна; любимцу, шествуя вослед, сдувая пыль с плиты надгробной, иду слегка забавить свет. О, други! Вы, не хмурьте брови, я с ним себя не ставлю вровень! Ревнивцев попрошу остыть, я Пушкина люблю, любить и вам, как прежде, пожелаю его великие труды. Не говорите ерунды! Что я невольно принижаю … Не первый – не последний я, посмел коснуться гения. 3 Замечу кстати, нелюдимы, они, за все свои дела нередко публикой не чтимы; всё ждут-пождут, когда ж хвала! Они меж нами тихо бродят, их нет покамест даже вроде. Нет-нет и вдруг! – хлобысть звезда. А там забиты все места, в ответ им строго: «Вас не ждали!» И чахнет, сохнет Божий дар, пыл невостребованных чар. О, сколь безвестно умирали? Приняв дорожку эстафет: без почестей, любви, конфет … 4 Блеснуло что на небосклоне – ничтожно маленький процент. Да зачастую на том троне сидит кому судьба – презент. Нет! Не в Одессе, всей России! – любой поэт, любой мессия, в душе возвышенных красот, каких бы ни достиг высот. Мы можем Родину и ту же: любить душевно, презирать, возвышенно обворовать, лирично сделаем и хуже … В добре и зле – отметим след – в России всякий есть поэт. 5 Иное дело – стихотворство. Предрасположенность – одно, а вот настырное упорство, отнюдь! – не каждому дано. Сидеть и день, и ночь часами: корпеть, пыхтеть, играть словами и возвращаться по сто раз, перечеркнув, менять окрас, дыханье слов, биенье сути, шептать молитвой звуки рифм и вдруг, душою воспарив, орлом над путаным распутьем, увидеть преданность строки, что с нею вовсе не враги. 6 Конечно, в шумный век прогресса мы забываем вкусы строк. За кругом нынче интереса Есенин, Пушкин, Фет и Блок … Ища с экранов зрелищ бисер нам знанье слов практичный мизер по сути лишь необходим. О чувствах думать не хотим. К чему излишние проблемы, и ворошить потухший тлен? Средь модных и шикарных стен Гознак имеет вид эмблемы на умирающей душе: прощальный штамп, шаблон, клише. 7 Не покривлю своей душою и я – не сумрачный аскет. Владел бы я, не что-то мною: богатство, кресло, тёплый плед … Всё это важно! (я не спорю) Позвольте, с совестью поссорю. Ведь где-то быть должна та грань, что мы вот-вот и станем дрянь?! За этой сутолокой скверны в нас тает нечто навсегда. Банально, глупо, ерунда?! В пространстве, будучи трёхмерном средь повседневных быта дум не должен, заперт быть наш ум. 8 Душа, душа! – полёта ищет, томиться в клетках наших тел тем искрам Божьим – и без пищи – смертельно пагубный удел. Нам будет всем не до оваций, в итог всеобщих деградаций! Когда низвергнутые ниц, забудем ясный образ лиц. Всечеловеческих мечтаний тот пресловутый пьедестал, куда однажды разум встал, вдруг рухнет в крике мирозданий! И средь убранства кучи благ царить останется наш прах. 9 «Но полно плакать!» – молвил друг мой, он завсегдатай у меня. Специалист по спорту крупный: в былые времена ни дня не проводил без тренировок. Забросил ныне; правда, ловок, вынослив и вполне силён, да и по-своему умён. Во всём ему порядок нужен! Системы, графики, секрет … он с детства много, много лет в защиту их во всеоружье встречал условного врага, тверда для битв была рука. 10 В анализ лет, прошедших мимо, я помню юношей его. Судьбы узлы неумолимы, о как с ним было нелегко! Он дерзкий, щепетильный к слову, так реагировал сурово; малейший всплеск в чужой среде неблагосклонности к себе, в нём обращал в негодованье. Тогда обидчика на бой в сад школьный звал святой тропой, как на дуэль, решить, чтоб втайне возникшей грубости вопрос, разбив до крови губы, нос … 11 Случались разные исходы, и не всегда он побеждал, дуэль не делала погоды, покуда верх держал нахал. Мой друг не унимался этим, пускай ребячий падал рейтинг, но воспылал мечтой своей, стать самым сильным поскорей. Занялся спортом он серьёзно. Самозабвенно, торопясь, и ошибался часто, злясь, переусердствовал … осознан, бывал хоть с опозданьем труд, толк извлекал из тяжких груд. 12 Он так, просеяв сквозь ошибки свой каждый шаг, поднаторел, с годами опыт – не убытки в системе сложной заимел. Казалось, вот и цель уж рядом, дорогой вымощенной надо всего-то сделать – в гору влезть! Но торопливость, буйна спесь его отбросили паденьем, и травмой тела и души судьбу всем этим предрешив, толкнули в старость, с сожаленьем … Зачахнув – курит, водку пьёт, воспоминанием живёт. 13 Мы спорим с ним довольно много. Обоим нравится тот спор: про спорт, любовь, стихи и Бога … а также всякий реже вздор. Пока я вас слегка знакомил, он время чутко экономил, мне возбуждённо говорил. Возможно, чтоб я повторил присутствует необходимость? Но прежде! В меру дел благих тут двое есть ещё других. Я ущемил бы справедливость, коль я такую цель имей: смолчать про этих двух друзей. 14 В предлог взаимных антипатий беседы редки, встречи тож, болтаем больше ссоры ради, друг другу желчи сунуть нож. Один, совсем придурковатый: тщеславен, груб, деньгу’ лопатой грести всё манится ему; почёт, любовь – всё одному. Способен на обман и злобность, лукавость, подлость, но и трус, ленив, беглец любых обуз, и, проявляя в том способность, он искушать меня не раз пытался как-то в трудный час. 15 Другой – и грустен, и задорен, напыщен мненьем о себе. Хотя трудолюбив, упорен, но неудачник по судьбе. Я с ним знаком с солдатской службы, тогда снискали повод дружбы мы в обольстительности грёз – его влекли они всерьёз. Объединяли и кумиры. «Машина времени» и рок, Высоцкий – ярость хриплых строк зажгли наивность его лиры, и твёрдо он поставил шаг, поэта-песенника флаг. 16 Он каждый день трудился тоже (уже уволившись в запас), учился – лез, считай, из кожи! – игре гитаре многий час. Огонь чрезмерного желанья, азарт усердного старанья, (Наставник Руднев! Он играл! Однако корнем бед – вокал …) и обманулися надежды: от песен яростных «сгорел» и вообще с тех пор не пел. (Так рвутся струны у невежды!) Впитал досаду ныне шаг; а я? Как крайний – кровный враг. 17 Залог больших противоречий сей собеседников набор; я благодарен нашей встрече, в ней заключён мой кругозор. В беседах с ними зачастую питанье музе нахожу я. Конкретно, можно так сказать, общаясь с ними, стал писать. Они и дразнят, и лелеют во мне поэзии очаг. Взамен цензуры ищут брак, при правке текстов, не жалеют, а откровенно говорят в глаза, не пряча скромно взгляд. 18 Нет! Не скажу, что им по нраву труды мои, мой тусклый свет. Злодей с певцом мне льют отраву, плюют, хохочут часто вслед. Спортсмен-отступник за бутылкой бывает критик слишком пылкий; его придиркам тьма – число. Пишу скорей я им назло. Да вот послушайте, к примеру, сего же дня наш разговор. Я о полёте дум … в укор: «…Но полно плакать. Взял манеру… – спортсмена слышу: – Ты пойми, кому нужны стихи твои?! 19 Ответом очевидность быта, свербёж в желудке, не в мозгах (по чёрной ткани белым шито), мы живы в хлебе, не в стихах. Как я, невольный также зритель, участник гонки, потребитель и также ищешь интерес. Душе наскучивший процесс гнетёт и больно сердце ранит; и повседневно, всякий миг, а вдруг труды пройдут на пшик?! Как нас, судьба тебя обманет: читатель помер твой не в срок и ты останешься меж строк» … 20 «И я ему твержу о том же – добавил песенник-поэт, – читать поэмы кто досужий?! Вникать в рифмованный твой бред. Другое дело – слушать песни, намного, братец, интересней. Тут хоть и если не слова, так ритм и музыка – глава. И напрягаться не придётся, знай, дрыгайся, пляши, танцуй, узоры ножками рисуй. (Здесь сам тихонечко смеётся.) Хронический всё ларингит, а то б я был – певец-пиит. 21 Ты посмотри! Как благородны. Они на уровне господ. Общеизвестны, всенародны! Поди, и меньше, чай, хлопот?! Один – стишки, другой – музончик, за то обоим в руки пончик. Слагают все, кому не лень! О чём угодно: хоть про пень! Любви мотивов моден факел. Тут благо – непочатый край! Пропел «Хочу!» и отдыхай. А там, в экстазе дел до драки!.. Готовы руки целовать! Печёнку, душу аж отдать. 22 А ты? Лопух, с надеждой тёмной, сидишь и строчишь ряд поэм. Ведь ты – талант, дурашка скромный! Давно бытуешь средь проблем. Забрось мораль, нравоученья, возьми курс общего теченья. Какое дело до ума! Когда за дверью ждёт сума. Пусть говорят: он конъюнктурщик! – иные там, на злобу дня, (по меньшей мере, то возня). Богат и славен – пусть халтурщик!». «И я сторонник сих идей, – надменно поддержал злодей, 23 мне творчество безумно чуждо. Хореи, ямбы, Божий дар … Там чувств возвышенность наружна, внутри циничный, гнусный жар. Там зачастую похотливость скрывает ширма – лир болтливость: чтобы изысканной строкой завлечь глупышку лечь с собой для половых сношений в койку; и ореол создать в толпе среди тупиц на том себе. Вот, мол, какой ты! Лишь постольку, я вижу сущность звонких муз, стремленье с ними свить союз. 24 В противном случае – ком грязи, раз не искать обилья благ. А люди? Часто слишком мрази (неважно, умник иль дурак), чтоб сердце ранить их заботой. Страдать за них кому охота?! Не обольщайся на поклон, суди людей с плохих сторон, не сразу видно, что под маской. А ты?! Наивный, мягкий лох, меня бы слушал – я б помог. Вопросов нет? Катись колбаской; совет спортсмена попроси. (Вы оба, вроде, караси)». 25 «То в биографии мой промах, – спортсмен-отступник звук издал, – я был давно бы в чемпионах! Коль связки ног не разорвал. Не обленился – стал бы тренер и неплохой, по крайней мере. Да где там?! Лучше явно всех! И бросьте свой поганый смех. Стихи?! Да, без утайки, братцы, не раз я в них при травме ног имел спасительный глоток. Гомер и Феокрит, Гораций, я слышал, чемпионы тож средь олимпийских были лож. 26 Одно другому не помеха: гармония тел и души – заклад великого успеха, наоборот, восторг вершит. Я много претерпел лишенья, ища такого совмещенья. И ты, мой друг, ветров певец, и ты, любезнейший мудрец, свидетели мучений оба. И только ты один злодей, не нёс со мной тугих цепей. Ты ненасытная утроба. Тебе забавы да покой, не двигать мыслью и рукой». 27 «Ты негодяй! Спортсмен-пьянчуга, да как ты смеешь упрекать?! А я считал тебя за друга. Что обо мне ты можешь знать?! Ты исключительно собою был занят. Я искал покою, когда ты жутко уставал, тебе, но ты не признавал. Да все вы целью одержимы ломали пальцы и мозги, я ж умирал в слезах с тоски. Сперва бодрил, чтоб нерушимы остались в самый мрачный миг, крепил надежды, красил блик. 28 Не вы ль меня таким создали? Да я страдал побольше вас! Дерзали вы, а я в опале глотал обиду каждый раз. Пока учились, жили, дрались … во мне вскипали хитрость, зависть. Я был как будто не у дел и то же самое терпел. Была я ваша безопасность! Не я! А вы! Ошибок груз несли, а я мотал на ус и вам искал в награду праздность. Теперь упрёки мне смешны, а состраданья не нужны. 29 Я охладел от ваших пыток и очерствел от дел «дурных», обыкновенный льда я слиток, в кругу отчаяний земных. В речах гнушаюсь декораций, язык – источник дефекаций, прямолинеен, даже груб. Нет выбора? Возможен труп. Но я не встану на колени». – лилось молчанье с трёх сторон. Вкусив солёный привкус прений, кого-то ты не полюбил, но это ты лишь пригубил, 30 горячку чаши вечных споров: и раздраженье не сполна и не сполна изведал норов; претенциозности зерна ты поклевал, читатель добрый, как дегустатор меры пробной. От пререканий я устал: их день за днём всю жизнь листал; зубрил, как книгу, срок тревожный. Зачем такие мне друзья? А мне иначе и нельзя! Я в ситуации здесь сложной. Так доложу вам, не шутя, те три субъекта – ТОЖЕ Я. Июль 1998г.