Размышления тощего мужчины о красоте полной женщины Сам я человек тощий, как велосипед. Потому, вероятно, и относился всю жизнь к полным людям с недоверием, осторожностью и даже опаской. Особенно к женщинам. Я думаю, что это вполне естественно и объяснимо с точки зрения механики: если малое тело налетит на большое, то оно отскочит от него, как мячик, а большому - хоть бы хны. И ещё, одно детское воспоминание экономического характера также удерживало меня в лагере осознанных антитолстяков. Как-то в деревне на каникулах дородная соседка попросила у меня велосипед, чтобы съездить в магазин за продовольствием (она так и сказала: за продовольствием). Когда я увидел огромную массу, надавившую на "Орлёнок", сердце моё сжалось. Велосипедик, жалобно пискнул, ибо лопнула камера заднего колеса, и с трудом поковылял по тропинке, оставляя глубокий змееобразный след от обода. Это, конечно, благодатный материал для серьёзного психоанализа, тем более, я сам сравнил себя с велосипедом. Причём тут экономика, спросите вы. Но меня-то понять можно. Ведь искалеченный "Орлёнок" с восьмёрками обеих колёс и лопнувшей камерой был моей священной собственностью. Итак, перед лицом толстых женщин, я стал бояться возможности катастрофы собственного тела и материальной утраты. Это, пожалуй, две основных причины моего негативного... Нет! Была ещё и третья причина! Несомненно, была. Да простят мне все полные люди мира, но я ещё с юношества не мог примириться с чрезмерными формами плоти, я был не способен вызвать в себе любование телесами ни рубенсовских, ни кустодиевских красавиц. Эти пышечки отталкивали меня чисто эстетически. Однажды мои школьные товарищи, листая альбом с репродукциями, восхищались "Грациями" великого фламандского живописца. Я, будучи честен перед самим собой, от чистого сердца пожелал им иметь точно таких же жён. Они молча проглотили пилюлю, но потом желчно заметили, что я ничего не смыслю в искусстве. Может быть, они и правы в последнем, но речь сейчас о другом. Ведь судя по реакции, приятели, где-то в глубине души, были солидарны со мной. Я уверен, что они не бросились бы с безудержной страстью в объятия тех служанок Венеры, которым современный косметолог посоветовал бы, мягко говоря, подкорректировать живот, бёдра, ягодицы и ещё что-нибудь. Долгое время я был убеждённым, воинствующим и неутомимым кощеем. Но надо же такому случиться, что влюбился я именно в толстушку! Я недоумевал, отчаивался, пил. Переоценка ценностей - вещь болезненная, во всяком случае, для меня. Но теперь, очистившись от цинизма и предубеждённости, ограничивающей интеллектуальный взор, я решил разобраться в совершенно непонятном для меня повороте, в каком-то мистическом своём прыжке в сторону пышнотелой женщины. Это необходимо сделать не только из праздного любопытства, но и ввиду того, что меня посещают мысли о женитьбе. А так как я человек осторожный, то сначала должен выяснить, на чём основана моя тяга к полной особе: на каких-то случайных "коликах" подсознания или на чём-то более фундаментальном. Говорят, что некрасивых женщин не бывает, что можно, мол, всегда отыскать в любой женщине некий изгиб... Да это же Фёдор Павлович Карамазов говорил - старый развратник, а значит, своего рода поэт. Во всяком случае, воспеть самую последнюю "мовешку" для него было незазорно. Я же хочу подойти к проблеме чисто научно, то есть строить свои рассуждения не на метафоре, раздувая её до уровня мифа, а на эмпирическом опыте, наблюдениях, статистике, эксперименте и рациональных вычислениях. Мы, тощие, любим порядок. Для любого трезвомыслящего мужчины все женщины делятся на две группы: красивые и некрасивые. Полные женщины тоже бывают и теми, и другими. Попробуем дать грубую и примитивную классификацию полных женщин и выстроить шкалу привлекательности. Первая группа: женщины с гармоничной полнотой тела и красивым ликом. Вторая группа: женщины с отталкивающей физиономией, но в меру полные. Третья группа: женщины с симпатичной мордашкой, но чрезмерной полнотой фигуры. Четвёртая группа: женщины с неприятным лицом и чересчур полные. Моя Лидия входит в первую группу, то есть, красива лицом и гармонична полнотой. Другими словами, по шкале привлекательности толстушек она является идеалом. Но ведь раньше меня и такие идеалы отталкивали! Всё-таки толстушка, она и есть толстушка! И наша грубая классификация пока мало что прояснила. Используем метод сравнения. У Лидии были две близкие подруги. Одна подруга обладала чрезмерной полнотой тела и некрасивым лицом и, таким образом, находилась на противоположном полюсе нашей шкалы. Другая - примыкала совсем к другому отряду и блистала стройностью... нет, стропильностью... в общем, была сухощава и высока. Лицо же имела длинное и узкое, как кол, что, впрочем, не лишало её привлекательности. Я не ошибусь, если сравню её с фотомоделью. Так, ничего себе, надо сказать. И вот, что я заметил. Лидия охотнее появлялась на людях с толстой подругой, ибо взгляды мужчин задерживались на ней дольше, чем обычно, и этим обстоятельством она тешила своё самолюбие. Понятно, что на фоне супертолстухи она казалась привлекательнее, чем в отсутствии всякого фона. С другой же подругой, которая стройная, Лидия не любила появляться в свете, ибо все пялили глаза не на неё, а на фотомодель. Толстуха же при виде "стропилы" (как она называла худосочную приятельницу за глаза), вообще каким-то непостижимым образом испарялась, оставляя обычно после себя резкий запах духов вперемешку с потом. О чём это говорит? О, это не говорит, а вопиет о том, что как бы я не восхищался своей возлюбленной, в глазах общества она всё-таки уступала стройной подруге. Рядом с ней Лидия всей своей кожей ощущала отсутствие мужских взглядов и часто впадала в светлую и тихую грусть. Улыбка смирения с суровой данностью мирового порядка теплилась на её устах, словно красноватая лампадка под ликом святого. Но бывали минуты, часы, дни и даже недели самого настоящего бунта против господствующего закона необходимости. Улыбка смирения превращалась в саркастическую ухмылку, огонёк лампадки вспыхивал зловещим факелом самоутверждения, и Лидия самоотверженно отдавалась стихии борьбы, другими словами, садилась на диету. У меня обычно комок подступал к горлу, когда я видел, как эта языческая богиня полноты бытия изводит себя всевозможными диетологическими инструкциями, придуманными книжными червями в пыли затхлых кабинетов, скорее всего, из зависти к пышущему здоровью крупных особ. Но диета была лишь частью общей стратегии по втискиванию своего телесного объёма в общепринятые стандарты. Лидия изобретала разнообразные ухищрения в одежде, чтобы хоть чуть-чуть скрыть свои пышные формы. Она собственноручно мастерила замысловатые корсеты, которые я с трудом затягивал на её крепкой талии. Несчастная женщина пыталась одеваться в тёмные цвета, якобы обладающими магической силой "худить" добротность, шастала к экстрасенсам, знахаркам, колдунам, ведьмам, возможно, даже к эльфам и гномам... Знаете, о чём я сейчас с горечью подумал? В современном сознании относительно женской полноты существует какой-то странный вывих. И увечье это обрекает полную женщину прямо-таки на мучения. Я упомянул о бунте Лидии, но это лишь детская забава по сравнению с революционным террором Галки, той самой чрезмерно полной подруги. О, какая там "пощёчина общественному вкусу" футуристов! Она специально надевала узкие, обтягивающие её телеса вещи, подчёркивая необычайную пышность, и бросала этим вызов самим небесам нынешней цивилизации. Вот, мол, какая я есть, и чихать я хотела на тех, кому не нравлюсь! Я восхищался героизмом Галки, я сочувствовал ей по-человечески, но когда я стал невольным свидетелем её отчаянного мятежа (кстати, на бывшей площади Восстания), во мне вновь зашевелился давно обессиленный и дышащий на ладан зловещий микроб цинизма. У меня не хватит красноречия передать своё впечатление от увиденной картины, и поэтому я лишь перечислю её составные элементы: салатовые шортики, жёлтая маечка и розовые гольфики, растянутые до невероятных размеров красно-сине-бело-коричневой плотью (палитра Рубенса). Я сдержанно поздоровался с Галкой и быстро побежал прочь, чтобы скрыть подступившие к гортани рыдания. Воскресший микроб принуждал меня назвать Галкино самоутверждение пошлостью и уродством, пригвоздить всех осмелившихся на подобные выходки к позорному столбу человечества, высечь их на лобном месте современной культуры! Но я не смог этого сделать, ибо видел великие страдания и скорбь толстушек, оттеснённых на обочину современным холодным идеалом женской красоты. Однажды уже известная нам "стропила", которую звали Наташей, предложила нам отдохнуть недельку-другую в деревне. Мы охотно согласились. Я удивлялся, как к Наташе по дороге клеились носители мужского начала, возможно, даже достоинства. Их рои слетались просто как мухи на ... скажем, мёд. Ей приходилось время от времени брать меня под руку, чтобы создать иллюзию наличия подле себе хоть какого-то самца. Лидия не возражала, ибо сей приём действительно умерял пыл назойливых попутчиков и пресекал их поползновения ещё на стадии сальных взглядов. На Лидию же мало кто обращал внимание. Но вот какую удивительную вещь я заметил. Чем дальше мы удалялись от большого города (сначала на поезде, а потом на автобусе) в глубину муромских лесов, тем меньше становился разительный контраст между Лидией и Наташей. Конечно же, не контраст полноты, ибо женщины не уменьшались и не увеличивались в размерах. Просто, когда мы выходили на маленьких станциях за глотком свежего воздуха, я узрел, что моя возлюбленная вписывается в поселковый пейзаж более органично, чем в "натюрморт" стекла и бетона. Даже по поведению было видно, что Лидия становилась более раскрепощённой и естественной. С Наташей происходило обратное, и она начинала чувствовать себя, как не в своей тарелке. Если бы Лидия была деревенской, а Наташа городской, я объяснил бы этот феномен элементарной привычкой к среде обитания. Но было как раз наоборот: дородная дама родилась и воспитывалась в Москве, а худая - в деревне (в которую мы, собственно и направлялись). Теперь Наташе не приходилось брать меня под руку, так как взгляды мужчин, кроме того, что стали более умеренными, в равной мере перекинулись и на Лидию, подогревая самолюбие обеих путешественниц тёплыми лучами сдержанной заинтересованности. В деревне же контраст опять возрос, но, к моему удивлению, переменился в пользу пышнотелой Лидии. Когда она проходила огородом мимо подсолнухов, я ощутил эстетический экстаз от гармоничного сочетания природы и человека, от завершённости и целостности этой картины. И хотя моя пышечка внешне ничем не изменилась, в гиперболоидных лучах её красоты вся привлекательность подружки обратилась в пепел. На фоне бревенчатых изб с резными наличниками, зреющих нив и синеватой дымки лесов наташина фотомодельность представлялась совершенно инородным элементом. Какие странные, однако, метаморфозы! Пышка, которую в качестве модели не взяли бы на работу даже в самое захудалое рекламное агентство, в сельской среде превращается в красавицу. А превосходная фотомодель теряет свою привлекательность, как только становится ближе к земле. К земле? Вот, пожалуй, слово, способное многое объяснить: земля! Собака, как правило, бывает зарыта именно в ней. Я поговорил об этом с одним моим знакомым культурологом. Он начал с русской загадки. - Что всего жирней на свете? - Земля. - Этим всё и объясняется. Я ничего не понял. Но когда он мне пояснил, что однородные вещи сливаются по аналогии, например, земля как квинтэссенция жирности с жирной бабой, то я его чуть не побил и перестал с ним здороваться. Через некоторое время, успокоившись и пораскинув мозгами, я отчасти признал правоту культуролога. Ведь все мифологии мира заключают в себе образ матери-земли, земли-женщины, чреватой плодом, земли рождающей и дающей жизнь. На всех языках мира земля женского рода. Женское начало было связано с положительными качествами земли. Поэтому и идеал женской красоты формировался в соответствии с понятиями плодородия, а также округлённой (не угловатой) пышности ландшафта, приятной глазу. Идеал был преимущественно сельским. Впрочем, и города в те времена выполняли роль аграрных центров и по сути были большими деревнями. Дородная, полнокровная женщина как идеал органично вписывалась в городскую культуру и даже культивировалась живописцами. Когда же город напрочь отрывается от земли и становится самодовлеющим образованием цивилизации, идеал дородности вытесняется из системы ценностей. С точки зрения города земля начинает представляться местом добычи полезных ископаемых для промышленности и, так сказать, "лоном" природы, предназначенным для отдыха и наслаждения. Таким образом, земля теряет функцию материнства и плодородия, превратившись в объект добычи и наслаждения. Объект этот, буквально, насилуется городом, а взамен получает лишь отходы. Кстати, городская свалка - серьёзнейшая экологическая проблема современности, как, впрочем, и свалка информативного мусора для души. И вот, на первый план в женской красоте выходит сексуальность, вернее, сексаписльность, которая ничем себя не обременяет и не беременеет. Она предпочитает предохраняться. Постепенно смысл существования городской женщины начинает связываться с усладой, то есть с чем-то второстепенным, что не является основой бытия. Полная женщина перестаёт быть эталоном красоты. Происходит чудовищный разрыв между природой и цивилизацией, разворот на сто восемьдесят градусов, а разворот и разврат - одно слово. Теперь мне ясно, почему сексапильная и урбанистично-грациозная Наташа лучше выглядела в экстерьере технократического мегаполиса, а полная Лидия (кровь с молоком) на фоне сельского пейзажа. В связи с этим мне захотелось вновь посмотреть на творчество Рубенса и испытать новую мысль впечатлениями от его картин. Если упитанные героини будут меня эстетически отталкивать, то не женюсь на Лидии. Если же вызовут интерес, то ещё подумаю. На протяжении недели я рассматривал альбом репродукций, то сощуривая глаза, то переворачивая изображение вверх ногами, даже пробовал смотреть на картинки через зеркало. У меня возникло полное впечатление, что я попал в женское отделение общественных бань. А ты там был, спросите. Как не стыдно в этом признаться, но ради истины самоотверженно сознаюсь, что ещё мальчишкой подсматривал в щёлочку. Да, очень много общего. И там, и здесь голые женщины с непринуждённой естественностью занимаются своими делами, совершенно не стесняясь наготы. Понятно, что стесняться им некого, ибо все вокруг свои да наши, никакой, так сказать, полярности. Но отличие женских бань от живописи фламандца всё-таки есть: на картинах Рубенса мы не увидим худых женщин, а в бане сколько угодно. Объекты женской плоти у великого живописца полностью ложатся на шкалу привлекательности толстушек, приведённую мной выше. Если Венера за утренним убранством приходится на вершину идеала, то чрезмерно пухлые тела на картине "Падение проклятых" соответствует противоположному полюсу. Почему же Рубенс рисовал лишь пышнотелых женщин? Уж во всяком случае, не потому, что в ту эпоху не было худеньких дам. Скорее всего, были, как и во все времена. Я заглянул в учебник по истории изобразительного искусства, но не вполне удовлетворился выводами учёных мужей. Решение живописных задач, мода на полных женщин, античный культ человеческого тела и всплеск языческого мироощущения - причины, конечно же, объективные. Но основным личным мотивом, как я предполагаю, явилось то, что Рубенс был влюблён в толстушку! Кто такая левая особа из "Трёх граций", Аглая, Евфросина или Талия? Ни та, ни другая, ни третья. Это его жена Елена Фоумерн! Да и другие две подружки вовсе не богини, а нормальные земные женщины. Скажите мне, что правая "грация" не имела сексуальных отношений с мужчиной, и я назову вас лжецом. А левая "грация", в момент, когда её запечатлел Рубенс, уже родила двоих детей от самого художника. Средняя же, и это очевиднее первых двух случаев, тоже самая настоящая баба. Если не верите, покажите репродукцию "Граций" любому мужику, и он вам объяснит правоту моих слов, ибо девушки выглядят по-другому. Но от картины веет целомудренностью и чистотой. Даже в таком произведении как "Праздник Венеры", где похотливые сатиры недвусмысленно лапают молодых женщин, нет и следа того, что мы называем порно. Женщина Рубенса не отрезана от мира голой сексапильностью, и потому её плоть целомудренна и священна. Каждая деталь картины, скажем листочек дерева, камешек или облачко сочетается с ямочками, изгибами и холмиками женского телесного ландшафта. Таким образом, женственность как бы разлита в природе и является её основой. Но что я вижу? На полотне "Рождение Людовика 18" моя возлюбленная преподносит Марии Медичи корзину с цветами и младенцами, олицетворяя собой плодородие! Ну, вылитая Лидия! О, как я себя зауважал, разумеется, за вкус. Может быть, я себя и не убедил до конца чисто рациональными доводами, но после такого совпадения... Нет, это не совпадение, это знак свыше, что мне и моей прекраснополной половине суждено пройти по жизни рука об руку. Завтра же в ЗАГС!