Брови, приподнятые домиком, словно он собрался плакать, большой нос, пухлые крупные губы, скошенный назад подбородок, стриженная рыжеватая голова с острой макушкой. Абдулла с отвращением оглядел пленника. Боня наконец осмелился поднять глаза. Перед ним стоял бритоголовый с черной бородой громила в новом камуфляже. – Ты, глиста, как в армию-то вообще попал? – Абдулла взглядом растер пленника по окаменевшей земле. У Богдана перехватило горло, и вместо ответа вырвался какой-то сип. Он натужно откашлялся и промямлил: Ну, призвали, не сумел откосить… так вот получилось. – И уже окрепшим голосом добавил, – я вообще-то пацифист, войну ненавижу. – Это потому, что твоя война неправедна. А я рад, что священный Коран предписывает вести джихад, пока на всей земле не утвердится вера в Аллаха. Боня замер, лихорадочно пытаясь придумать новое оправдание, – «Чего ж тебе нужно, зверюга?» – думал смятенно. – Прими ислам. Вместе станем бить псов-неверных. – По обычаю, но с нескрываемой досадой предложил Абдулла. – Это спасение,– дернулся Боня, и тут же его словно ледяной водой окатило – всё равно заставят воевать, принудят лезть на рожон, минные поля такими разминируют. – Не хочешь? Да какой из тебя боец? Не трясись, пацифист. Правильно живешь. Чем больше вас – чистоплюев, тем нам проще. Боня почувствовал презрение Абдуллы, но оно успокоило – бить не будет. Пачкаться не захочет. Боня подавил минутное чувство обиды – главное выжить. И уставился в лицо Абдуллы подобострастно и взволнованно. Абдулла подумал и оскалился в покровительственной усмешке – этот парень не похож на тех дерзких бунтарей – двух похожих, как близнецы, светловолосых русских солдат, которые вместо просьб о пощаде кидались как бешеные псы в драку и их смогли сбросить в яму, служившую тюрьмой, только избитыми до полусмерти. – Эй, Реза, отведи русского на место, – произнес Абдулла, и смуглый жилистый парень, с лицом загорелым до черноты, заорав на Боню: – Вперед, свинья! – погнал его к сараю, стоявшему во дворе. В одном углу строения лежали какие-то лопаты, грабли, ведра, валялись грязные банки, в другом углу громоздились ульи. На полу виднелась крышка погреба, сквозь железные петли был продет ржавый замок, который чечен отомкнул, откинул крышку. Крикнул внутрь: – Принимайте гостя. – Внезапно пнул Боню, и бедняга покатился, считая ступеньки. Кто-то перехватил его на лету. Не дал вмазаться лицом в земляной пол. Его потащили в глубь погреба. – Садись. Боня поводил в темноте руками, нащупал застеленные тряпками нары, сел осторожно. В открытую дверцу над головой лился тусклый свет. На нарах, составленных из пустых ящиков, сидели его товарищи по несчастью - двое парней в затертом грязном камуфляже. По-видимому, солдаты-срочники, как и Боня. Кажется, оба были его ровесниками - лет по восемнадцать. – Здорово, мужики, – поздоровался Люзаков, стараясь говорить уверенным голосом бывалого вояки. – Привет, – сказал один ясным чистым голосом, поднимая голову с золотым кудрявым чубом. У него было простецкое лицо провинциального паренька, но глаза внимательные, грустные. Другой кивнул, волосы торчали жестким коротким ежиком, бледное худое лицо было в кровоподтеках от побоев, смотрел с прищуром, жестко. – Присаживайся, - махнул чубатый рукой в сторону нар, застеленных грязным одеялом. Боня сел. – Папиросы не найдется? - спросил тот, что с синяками на лице. – Я не курю. – А, ясно, здоровеньким умрешь. Зовут-то как? – Богдан – Я Саня, – сказал стриженый, – а вот этот казак – Максим, короче, Макс. И потянулись дни плена. Боня узнал, что его хозяин Абдулла не подчиняется никому, кроме какого-то амира Хамзата. Рабов никогда не держал, но давно не привозили деньги для моджахедов, и он решил заработать, взяв заложников. Назначив определенный срок, сказал прямо, что вышибет мозги по истечении его. Для Саньки и Макса роковой день был ближе, чем для Бони. …Пленники сидели в погребе уже три недели. Первые теплые дни осени прошли, стало холодать. Когда Реза открывал дверь, они слышали, как барабанит по крыше сарая дождь. В погреб вода не попадала, но усилился промозглый холод. Изредка им удавалось побывать во дворе, где с яблонь облетала пожелтевшая листва. Дом, задняя стена которого выходила во двор с глухим высоким забором из листового железа, белел единственным, всегда занавешенным окном. Иногда Боня, истерзанный страхом, сам просил лист бумаги и карандаш, сутулясь над плохо освещенным импровизированным столом из ящиков, начинал старательно писать отцу письмо, торопя его со сбором денег. Ребята, заметив это, отстранились от товарища по несчастью, хотя старались этой отчужденности не показывать, скрывая за шутками досаду. – «Милый дедушка. Константин Макарыч. Забери меня отсюда Христа ради». Да, Богдан? – ехидничал Саня. – Нет, это он дневник ведет: «Сегодня выносил парашу. Выплеснул, попало на ногу. Абдулла подал кофе в постель, в банке из-под керосина». – Подначивал чубатый Макс. – Если вам самим по барабану, что с нами случится, то мне не все равно, – цедил Боня. – Выкупать нас некому, родители – нищета. У меня в деревне, у Макса интеллигенция безработная. Я матери вообще нервы трепать не буду, ничего не сообщил, обменять нас планировали, но настроения у них тут больно хреновые, еще один был контрактник – расстреляли, – сказал Саня. – Без причины. От балды. Обкуренные, что ли были. Это они только строят из себя подвижников, а так вместо водки шмалью дымят. – Так что не на кого надеяться, – усмехнулся Макс. – А скоро зима. Дадим дуба в этой яме. – Мы, вот что, сегодня ночью решили ноги сделать. – Чего? – не понял интеллигентный Боня. – Не врубаешься?.. Смыться, короче. – О… – не нашелся, что сказать Боня. – Готовься – короче морально, – весело подмигнул Санька. – Да ведь под замком. – Сарай насквозь прогнил, пальцем ткнуть – развалится. – Но мы же не знаем, куда… Оружия нет… – Добудем. Ты чо, гнить тут согласен? Попытка не пытка. Не пытка? Да вы рехнулись! А если не повезет? Из нас же кишки вымотают…Ничего не получится, – быстро и уверенно зачастил Боня, – вы сумасшедшие. Лучше не дергаться, потерпеть немного, обменяют вас точно, нас ведь не бьют, кормят, чего же вам еще? – Не понял. – Удивленно смотрел на него Макс, - ты это серьезно, или гонишь? – Серьезно, не видишь что ли, он лужу сделал от страха? – Смотри, как его трясет, – ухмыльнулся Санька. – Как ломает, – подхватил Макс. – Добьем, чтоб не мучился? Боня отошел к дверям, сел на низкую земляную ступеньку, обхватив колени руками. Наклонил голову. Ему хотелось сжаться как можно плотнее, спрятаться от этого мира, от этих людей, от холода и страха. – Ты вот что, – угрожающе произнес Макс – Не хочешь идти, не иди. Но чтоб молчал и не дергался. Боня лихорадочно размышлял. Свой мозг он сравнивал с компьютером, который всегда выдавал ему верный ответ. Вариант первый: они уходят, а моджахеды срывают злость на беззащитном Боне. Вариант второй: его убивают при побеге эти хамы, чтоб не рассказал о их планах чеченцам. Вариант третий: он – Боня, идет с Максом и Санькой, но поскольку они явно крепче его, то он вскоре выбивается из сил, и его настигают разъяренные бандиты. Богатое воображение Бони рисовало ему страшные картины изощренных пыток: огромный разъяренный Абдулла подходит к нему, связанному как овца и заносит нож, нет, приближает к лицу раскаленный железный прут. А еще здесь, говорят, сажают на кол, а еще режут головы, снимают кожу… Мысль о спасении металась в голове, как маленький серый зверек в замкнутом пространстве ловушки. Боня смятенно искал в своей душе ту опору, которая помогла бы ему обрести уверенность в собственном спасении. Внезапно крышка погреба откинулась, над ямой стоял несокрушимый Абдулла, И Боня с жалким полузадушенным писком метнулся вверх по лестнице. – Ты что? – Абдулла вздернул пленника за шиворот, и тот повис как мокрая тряпка. – Мне надо с вами поговорить, что-то важное… - Заткнись, сука. – Тихо сказал Макс. - Они хотят уйти! – Выдохнул Боня. Краем глаза уловил побледневшее решительное лицо Максима. Тот еще только начал подниматься с пня, которые служили им вместо мебели, а Абдулла уже все понял и, отшвырнув Боню, прыгнул в подвал, брошенный охотничьим инстинктом, но Макс взвился и в прыжке достал Абдуллу ударом в солнечное сплетение, и Абдулла пошатнулся, согнулся, но тут же, зарычав, обрушил удары литых кулаков на пленников, а вслед уже прыгнул Реза с автоматом. Но Абдулла что-то крикнул и Реза автомат швырнул наверх в сарай, Санька схватился с Резой. Хотя драка была по-звериному честной, пленным, ослабевшим от недоедания, почти мальчишкам, не по плечу было справиться с моджахедами, Саньке Абдулла сломал руку. Максима оглушил Реза. На их руках защелкнули наручники, поволокли наверх, Боню пнули для острастки, и он с взвизгом укатился под нары… Боня затыкал уши руками, но все равно слышал надсадные крики солдат, которых пытали где-то наверху, неподалеку от земляной тюрьмы. «И меня бы также, и меня, – вертелось в голове, – когда же это кончится? Сил нет слушать!». Наконец крики стихли. Ветерок, сквозящий в щель под дверью, принес запах вечерней свежести и дыма. Глухо протопали несколько человек мимо его логова. Его страх дошел до предела, и, перевалив этот предел, Богдан вдруг почувствовал себя иным – сильным, гордым, тем, кто может наброситься на Резу, как Санька. Врезать в челюсть Абдулле, как Максим. Захотел стать как они, и прожить иначе хотя бы день. Он вспомнил гневный голос отца, с кем-то подравшегося в ресторане. И то, как у него семилетнего, билось сердце от восторга, а потом изображал перед мамой как папа дал в морду какому-то наглому типу. Но тут кровь отлила от сердца. И тот, другой человек, которым Люзаков хотел бы стать, вдруг стал отступать в сумерки утомленного сознания и совсем растворился в них, и уже минутная решимость казалась странной, дикой. Вспомнилась любимая фраза современных психологов из бульварных газет: «Постарайтесь принять себя таким, какой вы есть». Фразу, на которой строит свою жизнь современный человек и редко его душа кричит: нет, не принимай себя вот таким, тварью дрожащей, заранее примирившейся с мерзостями жизни, не принимай! Ломай жизнь под себя. Гни свою линию!… * * * А Боня cам согнулся, свернулся в клубок, закрыл глаза. Заткнул уши, закусил губы – замкнулся от мира. Тяжелый прерывистый сон наваливался, и вновь отпускал из удушья и сумрака, где мелькали ощеренные рты, вспышки огня и почему-то его мама, оставившая семью ради смазливого сопляка из богемной тусовки много лет назад. Муж – генеральный директор крупного предприятия, большую часть времени проводил на работе, и жена с жиру бесилась в роскошной квартире, где все за нее делала домработница – старательная хохлушка, которую хозяйка на досуге учила выговаривать правильно, сиречь по-московски, букву «г». Ах, мама, мама, ты бы откосила Боню от армии… Несмотря на то, что детей воспитала по сути домработница, Боня сохранил добрую память о сбежавшей родительнице, изредка она являлась в гости с коробкой конфет, весело расспрашивала сына и дочь о том, как они живут, и снова исчезала на пару-тройку месяцев, оставляя их на произвол молчаливого и грубого отца. В глубине души Боня считал мать предательницей, отца – тоже. Монстр-папаша, узнав, что наследник балуется наркотиками, решил, что в армии сыну вправят мозги, и был так разъярен, что даже от Чечни не спас, не ограничил Бонины страдания московским округом. …Наверху клацнула откинувшаяся крышка погреба, серый прямоугольник показался, и тут же потемнел: – Эй ты, а ну вылезай. – Боня замер при звуке незнакомого голоса. И впервые не полез послушно наверх. Затаился в кромешной темноте. – А давай я гранату кину, – глумливо предложил кто-то другой. – Не дури, Мага. Это не комендатура, а погреб моей бабки. Дай автомат, просто стрельну. – Не стреляйте! Я сейчас! – вскрикнул Боня, – и на четвереньках вылетел из погреба под ноги шарахнувшимся моджахедам. Их было двое – совсем молодые волчата, нескладные подростки, по виду моложе Люзакова, с жестокими усмешками на худых лицах, с блестящими злым любопытством глазами. Одеты были в курточки, джинсы и стоптанные кроссовки, облепленные глиной. – Раздевайся, – сказал один, – сейчас тебя будем учить, как ходить в Чечню воевать. – Как это? – вякнул Боня, отступая. – Штаны снимай. Боня огляделся вокруг с тупым отчаяньем. Казалось, он спит и видит кошмар, из которого никак не может вырваться. – Ну что, сделаем из него бабу? – Не, – ответил другой. – Солярой польем, подпалим урода. – Одно другому не мешает, – парировал его товарищ. Боню швырнули ничком на землю, он трясся от холода и страха, когда перед носом возникли вдруг ноги в грубых солдатских ботинках. Над головой послышался отборный мат. Боня едва не потерял сознания. Но вдруг услышал виноватые голоса своих недавних мучителей и понял, что ему подоспели на выручку. Его поднял, сильной рукой схватив за волосы, Абдулла. – Одевайся, пошли… Боня быстро побежал за спасителем, на ходу подтягивая штаны. – Спасибо, спасибо, думал, убьют. – Это я тебя убью. – Пообещал Абдулла. – Если денег за тебя не доставят. Кто будут наезжать, скажи: Я – раб Абдуллы, сразу отвалят, – посоветовал пренебрежительно. Утром они сидели возле палатки. Боня чистил картошку, искоса с благодарностью смотрел на Абдуллу. Тот, разобрал пистолет, бережно протирал масляной тряпочкой. Боня оглядывал смуглые, похожие на валуны плечи Абдуллы, мощные руки, бычью шею, и его тянуло приблизиться к хозяину, поймать покровительственный взор, какой бросают послушной собаке. – Деньги за тебя везут, – буркнул Абдулла. – Скоро выкупят. – Правда? – встрепенулся Боня. Абдулла поднялся и, не глядя на него, пошел в глубину заросшего сада. За Боней явно не следили. Он, ежась, положил на колени руки, ладошка к ладошке, всем своим видом показывая, что и с места не сдвинется, пока не позволят. Вскоре вернулся Абдулла, отметив Бонино смирение, белозубо ощерился, как веселый волк. – Что, пацифист, по родным соскучился? Боня поднял жалобные глаза под рыжеватыми бровками домиком, печально пролепетал, стараясь казаться еще меньше и слабее: – Конечно. – Его крупный нос порозовел от волнения. – Чем будешь заниматься? – Работать папа устроит. – Смотри, – шутливо погрозил пальцем Абдулла, – в армию вернешься, поймаем, яйца отрежем. Боня быстро замотал головой: Нет! Нет! Речи быть не может! Абдулла хлопнул его по плечу, словно бревно упало на плечо: – Спросят, какие мы, что ответишь? Боня поднял чистые круглые глаза: Вы защищаете родину. Вы герои, я убежден. – Хватит брехать, – вдруг с презрением бросил Абдулла. – Ничего ты не думаешь, червяк. За жизнь схватился, и любому из нас отсосешь, лишь бы не мочили. – Он круто обернулся и ушел, оставив ошеломленного Боню сидеть посреди опустевшего лагеря, одного, ночью. Пленника даже не охраняли, будучи уверенными в его безропотности. Мгновенный порыв заставил его вскочить и сделать два шага к лесу, но на третий шаг не хватило смелости, Боня растерянно обернулся и вдруг тихо заплакал, размазывая слезы по лицу, хлюпая носом. Потом неуверенно побрел к землянке. Осторожно, на ощупь спустился. Вдруг охватила паника: Абдулла вернется, а его нет. Бегом, спотыкаясь, вырвался из тюрьмы. Вернулся на пень, сел. Тепло и тихо, хор цикад в садах, пахнет яблоками. Круглая желтая луна стоит низко над темными кронами, и Боня один-одинешенек в жутком мире. * * * Боня сделал несколько порывистых неуверенных шагов и замер, перед ним стояла группа незнакомых людей в русской форме. Они радостно улыбались Боне. Как будто спасли друга, брата. Люзаков уже знал, что один из них привез деньги, собранные отцом на выкуп ему – Боне. Торг происходил на полевой дороге, вокруг которой лежали набрякшие от дождя пашни в клочьях увядшей травы, давно не знавшие плуга. Серые клочковатые тучи слезились мелким дождем. Далеко друг от друга стояли две машины, за которыми переминались в грязи настороженные автоматчики. У тех, кто вел переговоры, оружия заметно не было. Вот офицер с румяным от холода веселым круглым лицом подошел к моджахедам, они тихо побеседовали, оглядываясь на Люзакова. Боня вопросительно косился на Абдуллу, и вот хозяин молча кивнул ему. Боня зашагал навстречу федералам, с трудом выдирая ноги из чавкающей глинистой почвы, в рваные ботинки сочилась вода, в погребе было сухо – подумал он почему-то. Видел приближающиеся добродушные лица, одно из них напомнило Макса, и Боня отвел глаза. Его кто-то обнял, кто-то набросил на плечи теплую куртку, о чем-то спрашивали, хлопали по плечу. Боня оглянулся на Абдуллу, тот стоял одинокий и несокрушимый, каменный среди каменных гор. Передав его, как какую-то вещь, теперь должен был вернуться на базу. Боня потерянно оглядывался. Все было тем же, и как будто другим. Вдруг предоставленный самому себе он ощутил незащищенность. Нужно было самому решать и самостоятельно действовать…Потом его везли в Ханкалу, потом в какой-то комнате он наклонившись над тазом с горячей водой, тер шею, плечи и по рукам стекала грязная мыльная вода. А на спинке стула висел спортивный костюм. Новый, бело-сине-красный. Он пытался обдумать то, как доберется до Москвы. Вдруг словно ледяной водой окатило – подумал, что вдруг да предстоит служить дальше. Мама родная, ходить по чеченским дорогам, рискуя налететь на мину, таится в засаде, идти в бой. Он поймал себя на странной мысли – хотелось обратно, в яму, и чтобы не трогали, и всегда можно было выкрикнуть спасительное: Я раб Абдуллы!… Медсестра показала ему комнату с узкой койкой. Настоящей постелью. За окном мигала тусклая лампочка уличного фонаря. * * * В Москву он прилетел на самолете военного ведомства. Дома было уютно, но непривычно. …Боня проснулся рано, как в яме, когда тревожил холод, и в тряпье на нарах заползали какие-то мелкие твари, мокрицы что ли. Вздрогнул, когда вспомнил. Протянув руку, нащупал на тумбочке пульт телевизора. Непривычными и навязчивыми показались двигающиеся на экране люди. Оглядел свою комнату, светлые обои, кофейного цвета шторы, коричневый палас, полочку с дисками над музыкальным центром, постер, видимо повешенный Сонькой в его отсутствие – чернокожий парень с шапкой сальных, заплетенных в мелкие косички волос, разинул по обезьяньи широкий, розово-лиловый рот перед микрофоном. В комнату вошла сестра Соня. Тонкая, высокая, брюки и маечка в обтяжку на длинном теле акселератки. У бедра закреплен плеер. Обстреляла наглыми глазками и отметила вслух: Загорел, как в прошлом году на Кипре. – Тебе бы на такой Кипр. Как была дурой, так и осталась. – В плен тоже умные не попадают, – парировала сестра. – Катись к черту, я там от тебя отдыхал. Соня пристально глядя спросила: тебя пытали? Боня огрызнулся: Я об этом рассуждать не хочу. Соня скривилась: Жалко тебе что ли? Расскажи - интересно. Или вспоминать страшно? – Других пытали, когда они сбежать захотели. – А ты почему не бежал? – А чего бежать, если я верил, что выкупят? – Ни фига себе! Нечего сказать, – возмутилась Соня, – мог смыться оттуда, но вынудил папу собирать деньги. Раньше я диски каждый день покупала. А теперь папа сотню баксов кинет раз в месяц, да и за эти гроши отчитывайся. С ума сойти… В ресторан не ходим, дома едим, как нищие. – Ты, сучка, жизни не знаешь, – взъярился Боня, – пожить бы тебе в яме, пожрать бы то дерьмо, которое мне носили – кашу кукурузную. Ты бы сейчас на наш холодильник молилась! – Какие они, бандиты эти? – Соня села на стул у двери, приготовилась слушать. – Жуткие? – Как сказать, – замялся Боня, желая выглядеть достойно. – Бояться нечего, главное - вести себя разумно, не нарываться, не лезть на рожон. Конечно, хреново там, но выжить можно, если не качать права и приказы выполнять. Все разные, когда вместе они, кажется – похожи друг на друга, а конкретно с кем-нибудь общаешься, нормальные люди. Был там один Абдулла, ничего, умный мужик. – Какие они? В лохмотьях, оружием обвешаны? – Ты что. Представь себе, идет громила, камуфло новое америкосовское, автомат у него, конечно, броник. – Они что-нибудь говорить умеют, кроме своего Аллах Акбар? – Ясно, вот мы с Абдуллой и о политике говорили, и о жизни вообще. Меня пацифистом звал. Он там был круче всех. Но меня …уважал. – Тебя? – поморщилась Соня. – Тебя даже в школе опущенным дразнили. Богдан влепил ей оплеуху. Соня завизжала и, схватив со стола плеер, стала ожесточенно гвоздить брата по чему попало… …Он вышел из кафе возле дома, где ужинал. Соня после увольнения домработницы готовила сама по приказу отца, первое время с отвращением, потом втянулась в процесс, старалась напичкать приготовленной дрянью отца и брата. Боня диву давался, как из превосходных продуктов получалось такое месиво, что хотелось кастрюлю надеть Соньке на голову. Он старался питаться в кафе. Работать устроился у отца на заводе в бухгалтерию. Чувствовал себя неуютно в душном кабинете, где кроме него сидела развязная девица – кажется, любовница его папочки, и пожилая полная дама, поучавшая Боню с высоты профессионального опыта. Девица по фамилии Немчикова смачно рассказывала сальные анекдоты, встряхивая чёрно-синими волосами, вздрагивала грудью без лифчика под тонкой майкой, проходя мимо Бони, задевала его задницей, вертевшейся под юбкой так, что казалось - еще пара шагов и сама себе обеспечит вывих. За спиной у Бони усмехалась, перемигиваясь с другой бухгалтершей, наверное, ощущала себя секс-бомбой. Боне были отвратительны ее дерганые движения, резкий запах духов, напористое кокетство, избегал даже встречаться взглядом. Спешил с работы. Знал единственный способ расслабляться – выпивку. После работы садился в кафе с газетой «Мир секс-криминала», потягивая пиво, рассматривал яркие фотографии. Сонный и безмятежный плелся домой. Однажды вечером уже в конце октября Боня вышел в дождливые осенние сумерки, мокро блестел асфальт под фонарями, дрожала радужная рябь в лужах. Вдоль домов шелестели влажной листвой черные деревья. Боня трусливо поежился и проклял мысленно окраинный район, из которого отец не желал переезжать – здесь, мол, экологически чистая атмосфера. Его цепко ухватили повыше локтя твердые как железо пальцы: Куда бежишь, герой? – Боня дернул рукой, оглянулся, в его беззащитные выпуклые глаза заглядывал темнолицый парень, узкая белая полоска кривоватой усмешки показалась знакомой. Парень приближал свое лицо к Бониному, ухмылялся молча. Боня с ужасом узнал Резу. – Что вам… тебе нужно?.. – В голосе недоставало твердости, Боня мысленно уже бежал со всех ног по мостовой, но заставлял себя стоять прямо и говорить равнодушно. – На пару слов, – Реза потянул за собой. – Говори, – буркнул Боня, но вдруг вытянулся как струна, в шею сбоку больно вдавился ствол пистолета. – Почему? – Тихо. Пойдешь с нами. Абдулла велел. Боне показалось, что из него незаметно вынули позвоночник и тело складывается, сворачивается в мягкий беззащитный эмбрион, Реза придержал за воротник, тряхнул: Не ссы. Они прошли чуть вперед, из подворотни вышли еще двое, Реза кивнул им, и все направились к Бониному дому. Они зашли в квартиру. Реза огляделся и присвистнул: А надо было за тебя больше попросить… Ты один дома? – Один. – Вякнул Боня, молясь о том, чтобы это было правдой, чтобы Сонька внезапно не приперлась, она должна была сегодня ночевать у подруги за городом. – А где твои? – В Турции, – наугад поспешно ответил Боня. Один из парней начал бесцеремонно шарить по ящикам стола, пошли на кухню. Из бара вытащили бутылку водки, принесли закуску из холодильника. – Жрать хочу, как волк, желудок на ребра бросается. – Улыбнулся Реза, разлили водку, чокнулись. «А вино мусульманам нельзя», – почему-то подумал Боня. Ждал напряженно, когда скажут, зачем им понадобился. Но в соседней комнате раздался еле уловимый шорох, парни тихо поставили рюмки, Реза вытащил нож, щелкнул – вылетело лезвие. Мягко скользнул к дверям, спальни, раскрыл. – Плохо врать, пацифист… – процедил. Боня хватанул воздух ртом, сестра была в спальне. Спящая Соня не шевельнулась. Реза подошел и стал разглядывать девушку. Соня закинула тонкие руки за голову. Ее каштановые волосы поблескивали в квадрате света, падающего из раскрытой двери. Узенькое матовое лицо Сони с тусклыми полосками бровей и острым носиком было безмятежным. На этом бледном лице выделялись только губы – пухлые яркие, полуоткрытые во сне, влажный блеск зубов. Под тонкой сорочкой остро торчали маленькие тугие груди. – А губки-то минетные, – тихо сказал Реза. – Пойдемте отсюда, пойдемте, – жалко лепетал Боня. – Вали, – равнодушно бросил Реза. Богдан всегда умел оправдать себя. И сейчас повторял мысленно: «Ну, я же все равно с ними не справлюсь, все равно они сильнее, если мы будем сопротивляться, нас убьют. Надо стерпеть, все стерпеть. А уж потом, потом, я найду, как с ними разобраться, у отца хватит денег, чтобы найти их, это ведь ни Чечня, здесь в горах не спрячешься». А его в это время оттесняли в кухню, толкнули на стул, напротив небрежно играя ножом, опустился в кресло один из чеченцев, второй с издевательской улыбочкой, поднес рюмку. Боня шевельнулся, чеченец напротив показал нож, Боня обмяк, дрожа губами, по щекам поползли крупные слезы. Он услышал испуганный визг сестры. Потом бормотание Резы. Звук двух пощечин. Соня видимо вырвалась, выскочила в светлую прихожую и замерла в дверях, растрепанная, в соскользнувшей с плеч сорочке, Сзади возник улыбающийся Реза, он легко схватил снова завопившую Соню и утащил в комнату. Возня, крики, мат, потом мерный скрип кровати и подозрительное молчание Сони. Боня ломал пальцы, но не дергался со стула, успокаивая себя: «Ничего, переживет, потише будет, так и надо дуре, расскажи ей как пытают. Целку порвут – мелочь. Да и не целка она, небось уже дала кому-нибудь». – Короче, мы пошли, позвоним, пропуска приготовь заводские. Ясно? Иначе и тебя натянем. Понял? И помалкивай. – Пролаял Реза. Чеченцы вышли за дверь. Боня крадучись заглянул в соседнюю комнату. Сестра в темноте подняла взлохмаченную голову: Уйди, сволочь! Гадина! – Я-то при чем? – облегченно огрызнулся он. Закрыл за ней дверь, через пять минут вылетела, бросилась к телефону, Боня вцепился. Оттащил: Стой! Подожди! Послушай меня! – Пусти! Ментов вызову! – Сбесилась! – в ужасе крикнул он, – что, жить надоело? Это чехи были! Зверье! Не дергайся. Отец вернется, разберется без ментов. У него крыша есть. - Впихнул сестру в комнату, сожалея, что ключ от замка к этой двери где-то завалялся, воткнул ножку стула в дверную ручку. Соня повизжала, подергала стул и затихла. – Скажи, где мобильный отца записан. – Не скажу! Вызови ментов! – Вот стерва! Не выпущу, пока не ответишь. – Немедленно открой! Боня нашел мобильник сестры, чтобы в его справочнике посмотреть сотовый отца, но Сонин мобильник был заблокирован. За шторами забрезжил бледный рассвет, все чаще приближался и удалялся гул машин. Неожиданно зазвонил квартирный телефон. Боня поднял трубку. – Эй, пацифист, ты живой там? - голос говорящего, низкий и сильный был Боне знаком. Он задохнулся от ужаса и странного облегчения. –Абдулла! – Не называй по имени. – Мои у тебя дров наломали, не трясись, помалкивай, все уладим. – Они Соню, Соню…Мне страшно. - Боня, захлебываясь слезами и соплями, обеими руками держа трубку, изливал свои обиды и страхи тому, кто все за него решит. – Тихо, возьми себя в руки. Кто кроме тебя такое дерьмо возьмет... – Что теперь будет? Что вам нужно? Зачем пропуска? – Много вопросов стал задавать. - Удивился голос. - Гони бумажонки и твоя миссия завершена. Иначе из дома не выйдешь. Понял? – Понял. – Тупо сказал Боня. – Но это папин завод. – Ну ты тупой, – удивился Абдулла. – Завод государственный. Просто вы с твоим папой-ворюгой все привыкли считать своей собственностью. Нам там надо человека отыскать. – Он внезапно разозлился. - На хуя с тобой базары развожу?! Чтоб сегодня был с документами на автобусной остановке возле дома. В 16.00. Я сказал. - Абдулла помедлил, и чувствуя Бонино смятение примиряюще добавил, - все будет о кей. – В трубке раздались короткие гудки. – Что им за дело до завода? – тоскливо подумал Боня. - Какой человек им нужен? На работе он только и сделал, что, улучив минуту, когда бабы вышли из комнаты, шмякнул на бланки пропусков печати. Выскакивая, столкнулся с Немчиковой: У тебя отпуск ведь, зачем заходил? Соскучился по работе? - Напирала грудью, едва не вываливающейся из выреза, хозяйка... Боня вывернулся и выскочил из кабинета. Дома было тихо, ворковало радио. Из спальни, где запер Соню, донесся стук. – Выпусти, мне в туалет надо. – Боня отключил телефон, спрятал мобильник. И только тогда вывел сестру из комнаты. Довел до туалета, держа за кисть стиснутыми намертво пальцами. Отконвоировал назад в комнату и запер. Сестра смотрела ожесточенными сухими глазами с глубокой ненавистью. Боня приладил стул в дверную ручку и сел в кресло ждать 16.00. От нечего делать листал альбомчик с фотографиями. Вот отец, грузный бледный мужчина в строгом сером костюме за столом, заваленным папками. Глядит устало и угрюмо. Вот они с Соней на пляже. Шестилетняя сестра с белесой косичкой вырывает у него – костлявого нескладного подростка большой полосатый мяч. Соню стало жалко, с глаз долой, быстро перелистнул страницу. Вот мама на том же пляже, рыжекудрая, в голубом купальнике, широкобедрая, с развитыми икрами коротких ног, но талия тонкая как у девочки. Улыбается, показывая мелкие белые зубки, щурясь, как лиса…Он бросил взгляд на часы – 15.45. Решил идти. На остановке был незнакомый низкорослый парень, придвинулся, опустив лицо, спрятанное в тени капюшона широкой не по росту куртки буркнул: Пропуска. – На, – почти обрадованно вскрикнул Боня, чувствуя как с плеч гора сваливается, Парень расплатился с Боней, и тот побежал домой под внезапно хлынувшим ливнем. На душе стало легко и даже чуть весело. * * * Дома было неспокойно. Сестра начинала периодически барабанить в дверь и кричать: Сволочь, выпусти сейчас же, все папе расскажу. То лупила в стекло кулаком: Бонька, пидар, окно разобью! – Санечка, тише, я выпущу, выпущу, подожди до папы, я тебе заплачу, только молчи. – Не буду я в милицию звонить, никому не буду, только открой, мне страшно... – Соня, прости, не верю. – Я сдохну тут, слышишь, скотина, – захлебывалась сестра, ты виноват будешь. – Куда тебе… нашлась утонченная натура… Сестра заходилась в истерических рыданиях. Боня надеялся, что соседи не слышат. Еще день таких воплей и у него ОМОН вскроет дверь. До полуночи ворочался на кровати, не мог уснуть. Гадая, как узнать у сестры отцовский мобильник, сам что-то решать страшился. В полночь прошел в зал, включил погромче телевизор, вытаращил глаза: на экране был папин завод, во дворе бегали люди в камуфляже и в оранжевых куртках МЧС, тащили носилки к машинам «Скорой», виднелось милицейское оцепление. Он уловил слова телекомментатора: «…предварительным данным, произошел теракт. Пока нельзя точно назвать количество жертв, но поскольку взрыв был в начале смены, и обрушились перекрытия двух цехов...» Боня в ужасе выбежал в прихожую, потом метнулся в коридор, открыл дверь спальни, хотел выпустить Соньку. Посоветоваться. Сонька лежала на постели, он крикнул: Выходи, заснула? Чего молчишь? Не притворяйся, дура! Наклонившись, тряхнул за плечи, голова Соньки скатилась с полушки, изо рта свисала нитка слюны. Боня ничего, не понимая, тряс ее, она была теплая податливая. Краем глаза заметил на полу баночку из-под таблеток: Траванулась! Решила попугать его! Ждет, что сейчас замечется, начнет в «скорую» звонить… Он вдруг понял, что кроме Сони никто не видел его с чеченами. И если не позвонит в «скорую», никто, никогда, ничего о нем не узнает. Перед ним встал Абдулла, властный, все понимающий. Абдулла чувствовал, знал, что Боне не нужна сестра, не нужен отец и его дурацкий завод с вонючей бухгалтерией, Боне нужны деньги, чтобы уехать за тридевять земель из этой гребаной страны. И пока полдуши рвалось спасать Соньку, другая половина твердила: стой! Это судьба. Никто, ничего, никогда не узнает. Все равно уже поздно, поздно уже. Соня глубоко прерывисто вздохнула и стихла. Он прижался ухом к груди, сердце не билось. Не в силах до конца осознать и принять происшедшее Боня тупо уставился на грудь сестры с маленьким темным соском, видневшуюся из-за сползшей с плеча сорочки. Перед армией, он подглядывал за переодевающейся сестрой через полуоткрытую дверь, Соня была плоской как доска, но его возбуждало именно это. Теперь он видел все, что хотел увидеть и хотя сознание было подавлено ужасом происшедшего, какое-то болезненное любопытство заставляло водить взглядом по бледной коже сестры. С трудом оторвался от созерцания. Белое покрывало закрыло узкое тело Сони. Боня, судорожно вздыхая сквозь стиснутые зубы, стал совать в спортивную сумку вещи. Затем листал телефонный справочник, обрывая страницы. Знал, что существует безвизовой въезд в ряд стран, и решил забронировать авиабилет на ближайший рейс. Потом из-за границы свяжется с отцом, найдет как все объяснить. * * * – Он брал, брал бланки, – тряся черно-синими волосами отводила от себя беду гражданка Немчикова, время от времени тыча в хлюпающий нос комочек носового платка. - Я видела. – Но сделали вид, что не замечаете? – спросил следователь, снисходительно усмехаясь, поощряя свидетельницу. – Он сын шефа. Что мне за дело до бланков? Значит так надо. – Ясно. Распишитесь. – Не буду расписываться, мне еще работать там. Следователь вскочил внезапно, и, перегнувшись через стол, зашипел сквозь зубы: Сесть хочешь? В кармане у тебя ствол не находили? Найдут. Здесь и сейчас. Будешь соучастницей. – Я подпишу, – Немчикова быстро схватила ручку, вывела загогулину внизу бланка. Следователь снова по-доброму заулыбался. Он предупредительно подал Немчиковой плащ, и, выходя из прокуратуры, Бонина коллега уже сочиняла историю для соседки по кабинету о том, как ее клеил настоящий полковник… * * * …Боня уже чувствовал хмель, но было ощущение, что не допил, хотелось догнаться. Ему всегда требовалось немного пива, чтобы быть пьяным в стельку, но сегодня нервозная обстановка не давала расслабиться, во рту было сухо, словно не осень на дворе, а знойный август, и Боня, торопясь расслабиться, крутанул деревянную пробку из бутылки бельгийского пива, с удовольствием посмотрел на тонкую струйку пара, всплывшую из горлышка бутылки и сделал крупный глоток, полузакрыв глаза от удовольствия. …Женщина в обменнике проверившая купюру на аппарате, подняла брови, вопросительно и строго поглядела на Боню, взяла другую купюру, третью. ( «Дай ему вот это. Пусть заткнется пока» – «Потом поймет, что фальшивые» – «А потом – уже все равно» - так напутствовал Магу Реза, когда тот шел отдавать Боне деньги за пропуска.) Сейчас Боня переминался с ноги на ногу, глупо улыбаясь. Женщина в обменнике подняла телефонную трубку, пробежала пальцами по кнопкам с цифрами. Боня неумело расковырял целлофан на упаковке дорогих папирос, оглядывался на табло, где появлялись названия рейсов. Ему бы скорее к кассам, выкупить билет, и прощай, страна проживания. – Вы задержаны. – Равнодушно произнес мент с белесой челкой над стеклянно-серыми глазами. – Пройдемте. Боне показалось, что по ногам течет что-то горячее. Сердце заколотилось так, словно только что бежал, он стал хватать ртом воздух. Попытался возмутиться. К менту подошел еще один – коренастый краснолицый крепыш: Чо ты с ним чикаешься, Петров? – И тихо рявкнул: Вперед, сучонок. Потянулся к Боне, но словно какая-то сила швырнула Боню от ментов. Он бросился бежать, нелепо размахивая руками, как будто эти взмахи помогали двигаться быстрее. С его пути шарахались люди, летели в стороны сумки и чемоданы. Он поскользнулся на фантике, и навернулся со всего маху об пол, сплющив нос о серую в мраморных прожилках плитку. И здесь перед глазами возникло лицо Абдуллы, обещавшего защищать, Абдуллы, на которого можно было надеяться. И вообще кто они? – Шваль мусорская! Он ощутил себя сильнее, кровь ударила в пьяную голову. И когда, выворачивая руки, его поднимали, он, извиваясь, скользя мокрыми коленями по полу, убежденно, отчаянно твердил: – Я раб Абдуллы! Придурки. Самого Абдуллы! Он же вас по асфальту размажет. Я раб Абдуллы! И заткнулся только когда вломили ботинком по крестцу…