Я не люблю тебя, и ты это знаешь. Недавно ты понял, что это я знаю тоже, и стал похож на избалованного ребенка, которого хочется отшлепать и поставить в угол. Но мне нравится быть великодушной, потому что я не умею быть справедливой, я говорю:"Чем бы дитя не тешилось", - и каждому стараюсь дать по потребностям, потому что не умею быть справедливой. Ты никогда не спрашиваешь, что я почувствовала в самый первый раз, когда встретила тебя в дешевой деревенской забегаловке. Такой же оборванец, как все, ты был небрит, пьян и груб. От тебя несло пОтом за тридевять земель, но меня тронуло твое восхищение. "Я слишком дорога для Вас", - ответила я вежливо, вспомнив, чему меня учили в школе. Я заплатила за кофе, подкрасила губы и уехала навсегда. Ты сплюнул вслед удаляющейся машине и во всеуслышанье назвал меня проституткой. Ветер вернул плевок тебе на штанину. Ты обхватил за талию свою толстощекую подругу, вовремя подскочившую под руку. Ты, наверное, думаешь, что я узнала тебя, когда встретила в городе. Но ты заблуждаешься. Я вышла из ломбарда (где оставила пару перстней на всякий случай), села в машину и вспомнила, что мне некуда спешить. Из-за очередной грязной процессии движение перекрыли, подлые демонстранты растянулись по всей улице. Таксисты матерились и швыряли комки грязи в марширующих слева неофюреров и пританцовывающих справа неохристосиков. Я курила в машине (мне некуда было спешить), ты узнал меня и отделился от своих. Залез в машину, размазал помаду своими слюнявыми губами и получил по роже. "Господи! - взмолилась я тогда. - Ну, почему всякий урод считает своим долгом привязаться ко мне на улице и опозорить перед прохожими?!" Чудной, наверное, была картинка: какая-никакая, но дама (в мехах и с автомобилем) выпихивает из машины вонючего хипатого христосика, а тот хохочет и орет:"Дорогая! Неужели ты меня разлюбила?! Я умру от горя!" Твои гнусные соратники скандируют "Браво" и размахивают дурацкими флагами. Я чуть было не позвала полицию, но узнала твое восхищение. Не знаю, как получилось, но на следующий день ты стоял в парадном и предъявлял мою визитную карточку. Перед тобой, как перед порядочным, открыли двери лифта, и через минуту ты трезвонил в мою дверь. Очень удивился, что я тебя не ждала. Увидев на незастеленной кровати китайский пеньюар, восхитился иероглифами и попросил меня переодеться. Я ответила, что не ношу днем ночные рубашки и вообще очень спешу. Ты увязался за мной, и мне было неловко перед лифтером, заговорщицки мне подмигивающим, и пришлось раскошелиться на чаевые. На улице стреляли. Мы зашли в булочную и купили коробку пирожных. Ты сел за руль, а мне было безразлично, что революционеры целятся только в сидящих за рулем. По дороге, жуя пирожные, я спросила, почему у тебя рубашка всегда расстегнута до пупа? Ты ответил, что хочешь нравиться женщинам. Я фыркнула и сказала, что предпочитаю мужчин во фраках. Ты посмотрел на меня жалостливо и покрутил пальцем у виска. Изнасиловал ты меня недалеко от швейцарской границы, что осуществил с таким вдохновенным изяществом, с таким изящным вдохновением, с таким... В общем, я тебе сразу все простила. Поднявшись, я увидела двух карапузов, восторженно отрапортовавших, что мама побежала в деревню за полисменом. Оказалось, что ты не удосужился отъехать на приличное расстояние от магистрали. Вне себя (я от возмущения, а ты - от хохота) мы дали деру, потому что все знают, что нет никого страшнее высоконравственных деревенских копов. Возвращаясь, мы наткнулись на пограничников и попали в каталажку как диссиденты и космополиты, где и ночевали бы, но мне позволили позвонить одному любящему высокопоставленному "папочке". Через час мы пили кофе в моей спальне, изображали в лицах жирных жандармов и веселились друг над другом. Я сообщила, что впервые в жизни сплю с хиппатым христосиком, и ты поцеловал выпавшую из выреза грудь. Денег от заложенных перстней хватило на неделю. Я съехала, найдя квартиру подешевле. Ты меня не искал, и мы потеряли друг друга из виду. Я не тосковала, нет. Но мой новый "папочка" был слишком омерзителен, чтобы не вспоминать о тебе. Я даже письмо начала:"Ну, здравствуй, мой хиппи-дриппи, славный малый...", - но писать было не о чем. То ли дело сейчас, когда ты женат, пузат и бородат, и кушаешь греночки на чистенькой скатерочке в столовой а ля прусс, - милое дело накатать на тебя компромат и сбросить в почтовый ящик. То ли дело сейчас, а тогда... Тогда у тебя даже адреса не было, не то что почтового ящика. Ты - бродяга, развратник, шаромыжник. Любовное письмо к тебе могло состоять только из трех букв, а длиннее - ты и читать бы не стал. Дела мои снова пошли на поправку - у меня появились меха и положение в обществе. И я забыла о тебе. Но до моего нового "импрессарио" дошли грязные сплетни, которые ты распускал обо мне. Я опять стала частой посетительницей ломбардов. Надо было найти тебя и отомстить, но было лень, и я вышла замуж за одного до смерти влюбленного клерка, и мы уехали к маме в деревню. И вот теперь, спровадив мужа с детьми на море, я пишу на тебя компромат и заявляю от чистого сердца, что не люблю тебя, и ты это знаешь. И это мой КРЕСТ. Моя до смерти вечная тема. Даже сослуживцы моего мужа знают, что я целую неделю спала с хиппатым христосиком и ни капельки его не любила. P.S. Сейчас я пойду на почту звонить мужу и сброшу письмо. Я каждый день звоню своему дорогому и каждый раз обещаю приехать. Загляну в булочную и вернусь домой. И первым делом разбужу тебя, стащив с кровати за полы мужниного халата. Что за гадкая манера - спать после обеда и храпеть, к тому же, как слон!