1. Я проживу с тобою тысячи ночей, перекликаясь зовом журавлиным, не удержать души – астралом ей лететь и таять за осенним клином… И вот, в пути уже немало дней, там, в роскоши небес превозносимой, не горемычит в кольцах суховей привязанностей паспортных повинных. Там я – твоя, и облака-дельфины пажами буруны небес смутили, а ветры в парус нагоняют мили… И в лампах расплавляют парафины несметных сказок ласковые джинны, и пусть подсчёты -- не задача, милый! 2. И пусть подсчёты -- не задача, милый! Влекомые круговоротом снов, во власти сверхвлюблённого Мальстрима, не ощущая ссадин от оков, распахнуты, как на игле экстрима, по паутинкам опускаясь в ров (где домики стрижей проткнули криво откосов вертикально-хмурых бровь), корпели, собирая кубик Рубика под неусыпным оком стукачей, и выделил Гобсек (наш казначей!) матросам судеб самый тесный кубрик. Там ты и я, и с нами – третий (публика!)… Не станет ведь предметом мелочей?! 3. Не станет ведь предметом мелочей соглядатай, любимый так же свято, как тысяча моих с тобой ночей, и как одна седая… в той палате, где среди тусклых солнце-сургучей, живое сердце билось на распятьи над кладбищем разбитых кораблей, с сиделками в холщово-серых платьях… Оно мне задавало жизни ритм, бессильностью потуг не окропило, не предало надежд и слов акрилы… Бальзамы поставляло в поле битв, где каждый выдох был до крови сбит! – Плетение кольчуги из крапивы. 4. Плетение кольчуги из крапивы – терпения экзамен не простой, ведь сытые заоблачные нивы уже пускали душу на постой. А за окном гудел не сиротливо с заботами забитой головой акрополь, засыпающий лениво дождём по равнодушной мостовой. Фонарным сном банального исхода, прощался город бликами свечей (слегка дождинок, может, горячей!). И для приличья плакала природа… И не было надежд на поиск брода, на упорядоченность мыслей-палачей! 5. На упорядоченность мыслей-палачей не полагаюсь, соскребая крошки с оттаявших холстов чужих грачей, в сюжеты прилетевших понарошку. Была ли там, где Днепр гудит ничей, чьи это лица на фотоокрошке, когда и где аргентума ручей взорвал жарков журнальную обложку?.. Оригиналов треснутых лады ищу во фресках томных стен былинных, меж репродукций снов, немых, бессильных, где реки… так похожи на бинты!.. Прочь! На остовы лет, как на мосты, я возлагаю ряд надежд невинных. 6. Я возлагаю ряд надежд невинных на соразмерность тихих полустанков дорог различных: где-то очень длинных, а где-то убегающих подранком. Не счесть и гнёзд сухих перепелиных, отмеченных разором спозаранку, и жадных до любви костров долинных, и клятвопреступлений в сферах банков… Но к суммам добавляет жизнь проценты: калёный счет железа горячей и не подвластен красоте речей! А на перронах -- толпы пациентов: по швам стремятся (как по кинолентам!) определить, где путь проложен чей. 7. Определить: где путь проложен чей, какой дороге лечь по праву руку, чтоб колокольни цвета калачей не били по ушам в набат разлуки? На взлетах – пыль, что много горячей доминиканской капюшонной муки, на дыбу – крылья, и зовёт врачей в аэрозал служитель не от скуки. А через сутки новость пилигримом: что бортовой скончался навигатор (но кто-то был, наверно, Богу братом!)… Со-бытие. А бытиё? Не спим мы: Луна о сопку трёт медведем спину… Какая ночь была бы самой длинной?.. 8. Какая ночь была бы самой длинной? Ростки бескрылых чувств, как радиан, как слоники на полочке каминной взрывают почву в месте старых ран. И на капкан поток стремится винный, глотками разделённый пополам: чеканный почерк (до сих пор!) наивный и прочерком – последние сто грамм. Лицо дождей – сухой полыни страх, и плачут слёзы, как живые люди, по нотам собираясь в облаках. Отчаянно, взорвутся! Без прелюдий!.. Но… их прощают миллионы судий там, на семи ветрАх, как на весах. 9. Там, на семи ветрАх, как на весах, не обустроен быт, и чародеи не палочкой творят священный взмах, оркестрик заигравшийся лелея. Сердца не тлеют в сотканных кострах, и дЫмы говорят сопилкой Леля, несбыточность зачёркивая в снах, отглаженных любовною пастелью. И стоны там ласкают бесконечность от «минуса» до сказочного «плюса», стрижами отлетая прямо в Вечность! Не потревожив безупречность вкуса, влюблённых имена слагают в бусы: пограммно, поимённо, посердечно… 10. Пограммно, поимённо, посердечно неотвратимость разрисует график; и просто выйдем на своей «Конечной», где вдаль тропинка вяжет желтый шарфик. А поле дышит, и туман на плечи -- как шаль, -- не то, что среди ваших арктик, и о макушки гасит месяц вечер, влюбив красавиц из других Галактик. И тихим всплеском неизвестной речи заговорит заворожённый омут, передавая истины Предтечи… И, испугавшись, пара звёзд утонут, сглотнув страшилку, где средь черных комнат кристаллизуют души безупречно… 11. Кристаллизуют души безупречно и сильные и слабенькие волны -- переселенцы из предгорий Млечных, обеты соблюдавшие достойно. Где, потрясая эхом вольным, вечным, они кресты несли рядами стройно на стан любви или на поле сечи (по сути, равнозначны эти войны!). И было что-то в тех богатырях (как в детях Солнца!) от богоподобных, черниговских кровей… Да, Мономах оставил десять зерен благородных: князей и братьев, общей кровью сводных, гоня плевелы, исключая страх. 12. Гоня плевелы, исключая страх, отмечен ли не этим провиденьем? Оно (вещают!) пальчиком на лбах одаривает знаком: «Божий гений»… И взвешивает (будто!) на весах полощущие небо звуков трели, всходящие попозже в голосах избранников отчаянной капели… Уж не оно ли повергает в прах задумчивость слабейшего народа, и расцветает в маленьких ушах?!. А соловьи, чихая на природу, оправдывают чистую породу и высоту, и крЫловый размах… 13. И высоту, и крЫловый размах мы также исчисляем, но … в полёте, в холодных, равнодушных небесах, в тяжелой и мучительной работе: ждать и любить у мира на глазах, и, чувства подчинив эфирной квоте, не видеть, как стекают с медных блях изображенья мучеников плоти… И на тоску, что бродит узкоплечей на вывихе грядущих виражей, напяливать улыбок грим беспечный! Гремучесть превратить в клубок ужей, чтоб безобидным -- жало… Ведь уже «определяют», сосложив навечно!.. 14. Определяют, сосложив навечно… На плаху тащат каждую из букв, и крутят у висков, и лечат, лечат, чтобы добиться одного из двух: коль не добить, то точно – искалечить! Не уничтожить -- дать позорный слух!.. А нас опять зовёт на память вечер, когда погнал ноябрь лебяжий пух… И в свадебное город влез, как гей, отряхивая бижутерный люрикс с мужских и недовольных тополей… А девушки-топОльки подтянулись, и стенорИл трамвай меж старых улиц: «Я проживу с тобою тысячи ночей!»… 15. Я проживу с тобою тысячи ночей, и пусть подсчеты -- не задача, милый, не станет ведь предметом мелочей плетение кольчуги из крапивы. На упорядоченность мыслей-палачей я возлагаю ряд надежд невинных: определить, где путь проложен чей, какая ночь была бы самой длинной? Там, на семи ветрАх, как на весах, пограммно, поимённо, посердечно, кристаллизуют души безупречно. Гоня плевелы, исключая страх, и высоту, и крЫловый размах определяют, сосложив навечно!..