В благодатном краю, где я жизнь доживаю, где, казалось бы, не о чём нынче грустить, я печалюсь, однако, – язык забываю, и ошибки, бывает, могу допустить. Забываются лица давнишних знакомых, и глаза разглядеть нынче всех не умеют, хотя, кажется, нет у меня глаукомы. Всем подряд доверяю, а это напрасно – в этом плане меня ничему жизнь не учит. А порою, чему-то оценку дав «классно!» – это долго меня за напраслину мучит. Или наоборот – прохожу без вниманья мимо вещи, а хуже того, человека. Запоздалыми будут потом покаянья за ошибки свои до скончания века. Да и старость сама не даёт мне покоя, заставляя минувшее трезво осмыслить и, копаясь в былом ищет только такое, чтобы это грехом иль ошибкой зачислить. Но себя и себе не хочу дать в обиду, привожу аргументы в своё оправданье. Это всё не игра, это всё не для виду, это – жизнь моя нынче, ей Старость названье. В ней изрядно печали, но бодрости больше, может быть, показушной, иронии полной, что не мог я добиться, чтоб ездить на Porshe и живу на пособиях внешне довольный, день за днём перегруженный самокопаньем, философией занят, теперь приземлённый. Ненагруженный изотерическим знаньем, диалектикой я, старичок, развращённый. Оттого и печаль не становится реже, и изрядно грущу я в краю благодатном. Хоть и то и другое меня не прирежет, но и не возвратит то, что было, обратно.