Рек слово Агамемнон, зарыдал, Разбил золотоструйный кубок о стол, Тогда и речь свою он не узнал, И ссребрился Иакове-апостол. На яствах кольца змей позапеклись. Не хватит просфиры и для келейных, Виждь, розочки червовые сплелись На чермных полотенцах юбилейных. Распятие поправший Иисус Явился из темничного подвала, Волошковый венец усеял гнус, Сквозь черен каждый змейка проползала. И разве не ко Господу леса Дощатые чрез очи возвивалисъ, И разве не теряли голоса, Во вретищах цари не предавались? В лазоревой протлели купине Юродивые, ставшие изветом. Пусть нощно возрыдают обо мне Муравушка-плакун со горицветом. Зело пустое ль небо точит пляс Цесарок над умолкшей окариной, Плач мира сердце славское потряс, Гортань ожгло погостной крестовиной. Замкнул сон вежд тяжелых навсегда Соль слез и юровые небосклоны, Меж уст сиротских мертвая вода Стоит, сребрясь пред ликом Персефоны. Пред ней кровавокудрый лицеист И достохвальный Дант, в жемчужной течи Кружится имманентный сребролист. Не воскрешая и загробной речи. Огромный, чернорадужный букет, Как в кактусе, в душе навек раскрылся, Но вырвался один цветок на свет, Ночным огнем он тотчас осветился. Возлюбленные чада отпоют Призорам христарадно славословья, Им венчики точащие скуют Апостольские темные сословья. Ах, краски смерть размыла до костей, Прорвалися рыданья с новой силой, И Господь сам не ведал сих страстей, Склоняясь над сыновнею могилой. Смотри, за Богом гончие летят, Волочатся вослед им живодеры, У смертушки из персти всё хотят Достати четверговые поборы. Замученные крики приглушив, Из твердых гробов молча мы вставали И ангельский лелеяли пошив, И каверные чарки выпивали. Родные воздымали на Звезду Слезами изукрашенные лики, И Боже в самом нищенском роду Изыскивал всецарские языки.