При жизни жёсткое табу тебя любить мне запрещало, но смертное не дремлет жало – девятый день, как ты в гробу. И глухо нарастают сплетни – шепечет жадная молва: «она была ему последней, нет, первой, кажется, была»… Менял ты женщин, как перчатки – от стрел дымилась тетива! Но с барского стола остатки, как ты ни звал, я не брала. Промчались годы – слабый, сирый, ты постучал в моё окно, и я спокойно дверь открыла: кому подать – не всё ль равно? Не всё ль равно? Ведь всё проходит. В пучине горького вина погиб блистательный охотник, спалив себя огнём до дна. И ни при чём тут пересуды – померк незыблемый запрет. Посмертная любовь – причуда, а памяти запрета нет. Но тщетна мнимая бравада – Что возразить? Права молва. Была я первой. Это правда, была последней – тоже правда, хоть… никогда с ним не была!