Среди высоких сумрачных руин Серебрянообрезным фолиантом Сверкает над могильником терцин Готический собор, воспетый Дантом. Еще средоточение теней Вбирает экстатические яды, Свечение мелованных огней, Шлифуя вековые балюстрады, Темно ложится в пятые углы, За патиною камор сотаенных Сервируются грузные столы, Прислуга от запасников нетленных Сносить берется яствия туда, Где свечи кровяные полыхают, А ведем инфернальная чреда Сосуд, о коем демоны вздыхают, Готовит для балов своих чумных, Резьбу точа костяшками на чаше, Свободной излияний временных, Помимо вин черемуховых, зряше На это преставление к уже Готовому совсем пиротеченью, Встают девицы в полном неглиже И неги аромат к средоточенью Теней и блюд о вьющихся дымах Спешат добавить, благо, сотворенный Из масел тайных пиршества размах Летучестию дивной суверенный, Внимает негу эту и еще Амбрэ живым неведомой природы, Нагие панны дышат горячо, Их чествуют басмовые рапсоды. Давай, Франсиско, наш империал Оставим на мгновенье, насладимся Хоть дымом этим сладким, а хорал Бесовский слушать буде устыдимся, Уйдем скорей, покинем сей приют, Соборище губителей честное Им бросим, пусть теснятся и снуют, Ядят скаредно яствие земное, Уныло веселятся, на столах Свергают белотрюфельные горы, Их в каморовых наших зеркалах Не видеть равно, мертвые синьоры Ядят пускай, танцуют, сих четверг Вседольше длится вечности холодной, Фауст был дружен с ними, не изверг И я, хотя рябины черноплодной, Черемы этой горькое вино, Отравленное августом, предательств Вобравшее жалкое толокно, Утешниц сатанинских обязательств Бежавшее, но травленное все ж Их взорами смурными, чумовою Экстатикой, одним лесбийских рож Ужасным экстерьером, моровою Инферной, концертирующих жаб Кожицею проказной, коей персты Обтянуты их присно, сучьих баб Повадками, осанкой, где отверсты Всегда для оров губы и оскал Собачий отличим хотя бы нощно, Так вот, сего вина я преалкал Избыточно в миру, доселе мощно Губительное действие его, Но горькое пускай чертей и губит, А сучка, заносившая в того Напитка темь, ее черема любит, Яд мраморный с безумною слезой, Мышъячную отраву именитства, Пусть здравствует с бесовской гомозой, Маскируясь вуалью неофитства, Спешит больную душу упасти, Ее в покое следует оставить, Блядям – адское, Господи прости, Не стану дале с бесами картавить. Им горькое, о сладком умолчать Сложней, но так себе подозреваю, Что в сладостности горькая печать Алкающим чудится, прерываю Засим, напомнить разве – не изверг, Благое описание трапезы, Елико длится замковый четверг, Звучат еще возвышенные тезы, Пируйте, хоронители судеб, Не тех губили вы, но пировайте, Вино се четверговое и хлеб Обкурившимся блядям раздавайте. Им что еще и можно подавать, Давятся ли, едят, пиют ли чермы, А с нами больше паннам не бывать, Готовятся им сернистые термы. Не сватать же юродицам опять Поэмы в желтогребневых обрезах, С фитою гофрированною ять, Держа на сверхискусственных протезах, Стремиться им таинственно открыть Какой-нибудь порог верхонебесный, Чур, чур, меня, чересельную прыть Пусть жалует не ангельчик одесный, Не Божеский помазанник, но червь Подвальный, рогоносец верхотуры, А нам остави, небо, цвет и вервь, И славские целебные микстуры. Летит по вневременным проводам Глас Летии из чрева автомата, Аз номером привинчен к поездам, Их тамбуров горит, чернеет вата. Тартарии не узрел Теодор, Сокрыт зеленым золотом нисана Разор ее и новый полидор Блюсти не в силах мощь цветоэкрана. Плач Бесс и Порги тает, а рубин Из яркой Эривани в червный иней Судет перетекает, крепнет сплин, Зане Урана кровь полна эриний. В сосудах меловых эфир века Хранят, и наплывают без возврата Расписанные Богом облака На бархат несоцветного заката. Над лязгом, над ристалищем дневным Стон чайкою летает на просторе, А был когда-то голосом земным, Тоску рождал, горение во взоре, И тяжкий оставляли след тогда Нощей осенних звезды и планеты, Как столб гудит, попав на провода, Энергия, рассеянная в светы.