Пропахшая радостным ветром лодка... - Знаешь, что мне больше всего не даёт покоя?! Тебя не кому будет защищать... потом... - Мика, как-то по-детски всхлипнул и крепче прижал мой локоть к себе. Мы медленно, на сколько позволяют ему силы идём домой. День сегодня, как подарок! Такого счастливого солнца город не видел уже давно. Несколько месяцев небо тяжело наваливалось на крыши домов, забирая последние жизненные силы, выдержку и самообладание. Выйдя из подъезда, хотелось громко выть на это серое, неродное небо, как собаке на луну. Люди шарахались друг от друга и тихонько друг друга ненавидели. В воздухе витало, копилось, напряжение и постоянное предчувствие близкой беды, как в романах непревзойденного короля ужасов Стивена Кинга. В эти самые безнадёжные и не пригодные для жизни дни мой муж из всех последних сил боролся со своим страшным, лишающим всяких иллюзий диагнозом. Я всегда была рядом с ним, как донор при прямом переливании крови, как сиамский близнец, спутанный одной кровеносной системой, как мать, связанная пуповиной со своим ребёнком, боялась сделать одно неосторожное, неловкое движение, которое может прервать эту хрупкую связь, которая мне была нужнее, чем ему. Я очень боялась потерять своего Мику, Мишку, Михаила потому что не представляла, как я буду без него жить. Потом... С упорством маньяка я возила его из одной больницы в другую, надеясь найти ту единственную, ту, в которой смогут помочь в нашей беде . Я верила, что чудо возможно, я слышала десятки историй со счастливым концом и была уверена, что где-то есть наш доктор, который сотворит для нас это чудо. Но врачи, как один качали головами, с плохо скрываемым интересом разглядывая снимки, что-то бормотали себе под нос потом , не глядя мне в глаза, выписывали очередное направление и я везла Мику в другую больницу, где очередной врач внимательно смотрел его " портфолио", как шутил мой муж. Они все были милы и предупредительны, долго разговаривали с нами, не поднимая головы, что-то строча в медицинской карточке мужа, которая своими размерами тянула уже на том Большой Советской Энциклопедии. Лишь один из них, большой, толстый грузин вытащив меня за рукав в коридор, дыша в лицо неприятным запахом недавно выкуренной сигареты, шипел, старательно сдерживая голос и нажимая на "э" и смягчая "е" :" Что же вы так запустили-то? ГдЭ вы раньше были? Месяцев шесть назад хотя бы пришли, может ещё что-то и можно было сделать. А сейчас... Извините, я нЭ Господь Бог." Он отпустил рукав моего халата и стоял молча, тяжело дыша, прикрыв тяжёлыми веками глаза. - Хотя, давайте попробуем вот это, но ..., ничего не гарантирую, простите. Мы послушно пробовали и "это" и ещё раз "это" и "то", но врачи только разводили руками у мужа за спиной и фальшивыми, бодрыми голосами говорили, разглядывая в очередной раз новые снимки, что "это совсем другое дело" , что мы "молодцы и с нами приятно работать" и ещё кучу каких-то необходимых нам всем слов, и мы верили этим словам все вместе и от этого становилось легче на душе, но слёзы всё равно были где-то совсем рядом и я при каждом удобном случае выбегала в больничный, пропахший бедой коридор, чтобы дать волю им и возвращалась в кабинет с улыбкой на почти счастливом лице. Я не имела права плакать, потому что мои слёзы приносили мужу боль, а боли Мике и так хватало. Мика тихий и сомлевший, как усталый ребёнок заглядывал мне в глаза и слабым голосом просился на улицу. Я выводила его в больничный двор, которые менялись так часто и так были похожи, что я иногда терялась во времени и пространстве и ощущение , что я уже была здесь среди этих скучных скамеек и старых, умирающих деревьев преследовало меня постоянно. Мы садились, где-нибудь на солнышке, Мика постоянно мёрз, и сидели там молча держась за руки. Рука у мужа была странно и непривычно маленькая, лёгкая, сухая, похожая на руку старика, холодная и безжизненная. Я пыталась растереть эти тоненькие пальцы, пыталась вдохнуть жизнь в эту сопротивляющуюся ей, ещё недавно сильную, большую, мощную руку моего Мики. Я растирала её, теребила так, что ему наверное становилось больно, но рука оставалась безучастна и только слабое пожатие пугающих своей худобой пальцев было признаком того, что она ещё живая. Вот так, перемещаясь по больничным коридорам и одинаково невыразительным и скучным больничным дворам мы, наконец-то, попали волей случая и связей нашего друга Женьки в эту последнюю, ставшую домом для Мики на целых два месяца. Мне тоже нашлось место в его отдельной, чистенькой и довольно уютной палате с телевизором и малюсеньким холодильником, больше похожей на номер в подмосковном санатории, чем на больничную палату. Медсестрички пускали меня на целый день и иногда разрешали оставаться на ночь, доктора при этом делали вид, что не замечают моего постоянного присутствия. Я постепенно "обжила" неродную территорию, принеся из дома любимые книги Мики, нашу фотографию в большой голубой доморощенной рамке с ракушками и своё вязание. И теперь вязала, не глядя на спицы, бесконечный шарф, то и дело распуская его и начиная заново, находя в этом какое-то успокоение. В палате не было нагромождения устрашающих приборов, мерцающих лампочками и завораживающих загадочными зелёными волнами мониторов, от которых я не могла оторвать взгляда и, как заворожённая следила за ними, боясь упустить, что-то важное. Утром, улыбчивая медсестра вкатывала капельницу и присоединив её к иголке, которая была прикреплена пластырем к тонкому запястью Мики, улыбнувшись нам и поправив и без того идеально лежащее одеяло, выходила из палаты, оставив за собой странную смесь духов и неистребимого ничем запаха больницы. Мика теперь больше спал и я часами сидела у окна , глядя, как город доживает последние дни зимы в объятиях серой мглы, придавившей его к снегу цвета земли. Из всех радостей за окном была только стайка смешных воробьев, которых я прикормила хлебными крошками. Они с утра занимали очередь на карнизе и терпеливо ждали, кода я высыплю им очередную порцию" хлеба насущного". Иногда залетали "бомжеватого" вида голуби и с наглостью и вседозволенностью городских маргиналов принимались с жадностью заглатывать самые большие куски. Но воробьи мужественно бросались на защиту своего "кровного" и, ошеломлённые наглостью невидных птах голуби тяжело улетали и не отчаивались больше на новые попытки. Мика просыпался от "разборок" за окном и я кормила его маленькой серебряной ложечкой, подаренной на его рождение кем-то из родственников. Вытирая, острый подбородок и уголки рта я мысленно приказывала себе держаться, потому что мне изо всех моих последних " бабских" сил хотелось плакать от любви, нежности и жалости к этому дорогому мне человеку, бессильно лежащему на заморской, но всё равно такой чужой и казённой кровати. Он благодарно и смущённо улыбался мне, всё ещё не привыкнув к своему беспомощному состоянию. Брал мою руку и так лежал какое-то время, а потом опять засыпал. Я сидела возле кровати, боясь пошевелиться и смотрела на нашу фотографию. Трудно было поверить, что большой, сильный мужчина в белой рубашке, с крупной головой красивой лепки, с умопомрачительными ямочками на крепких щеках, хохочущий так, что вместо глаз на лице были симпатичные запятые, мужчина, сжимающих в мощных руках любимую женщину и , лежащий передо мной подросток, очень худенький, можно сказать, костлявый, с провалившимися щеками, с жалкой безволосой головой, один и тот же человек. Это было пошлым летом... Мы тогда поехали в Крым "за ребёнком". Почему-то нам казалось, что именно там всё сложиться так, как мы задумали и наш долгожданный отпуск вознаградит нас ребёнком, о котором мы мечтали в городе. В городе, который совсем не предназначен для любви и для зачатия детей, а лишь для безразличного к чувствам бизнеса и вечных, порой безуспешных потуг сотворения успешной карьеры. Крым нас встретил, как родных! Отбрыкиваясь от назойливых тёток, предлагающих "жильё возле моря" мы почему-то выбрали себе загорелого мужика с огромными усами в "трениках" и вязанных тапочках. Он молча сидел на велосипеде и курил сигару. Эта сигара добила нас окончательно и уже через несколько минут мы шли к нему домой, а наши вещи ехали на "велисапеде" так называл свой транспорт Олег, наш хозяин и новый друг. Из всех предложенных "апартаментов", мы выбрали "беседку" в саду, с крыши которой спускались гроздья прозрачного винограда цвета мёда. Внутри было две кровати, маленький столик, два стула и "шифоньерка", с особой гордостью представленная нам гостеприимным хозяином. На столике стояла "Спидола", к нашему удивлению абсолютно живая и вполне бодрая старушка! И началась, сначала потекла, а потом побежала, понеслась со скоростью курьерского наша беззаботная жизнь отдыхающих, "курортных", как с лёгким пренебрежением говорил Олег о ведущих праздный образ жизни приезжих. Просыпались мы рано, разбуженные нежным стуком крохотных "ранеточек" о нашу крышу , которые словно дождик сыпались с веток потревоженных ветром. Лежали, прислушиваясь к перестуку и заворожено рассматривая крышу, которая напоминала карту звёздного неба - в разнокалиберные дырки пробивались лучи солнца, делая её загадочной и невообразимо притягательной. Потом, словно очнувшись от наваждения, вставали, надевали свои белые одежды, собирали корзину с едой и неизменной бутылкой домашнего вина, которое в несметных количествах томилось в прохладном подвале старого, но ещё крепкого дома Олега и спешили на улицу. Олег уже ждал нас возле ворот, куря свою долгоиграющую сигару, он кивал нам кудлатой головой, брал корзинку из рук Мики, вешал на руль велосипеда и мы молча шли к морю, которое шумело прибоем за поворотом ещё пустынной, по-утреннему, улицы. На берегу лежала большая, перевёрнутая вверх дном лодка. Мужчины переворачивали её и толкали по мокрому песку в воду. Лодка радостно подчинялась и со стоном погружалась в прохладную воду, покачивалась там, окуная полные бока в барашки волн. Мы с Микой садились на "баночку", так наш хозяин называл скамейку, Олег отвязывал лодку и чуть подтолкнув её, забирался в лодку сам. Он отвозил нас за голубеющие на утреннем солнце скалы на маленький пляж, о котором не знал никто и здесь, в этом укромном "куту" мы проводили все дни. Пили пьяное вино, лежали на тёплом песке, подставляя свои тела солнцу и лёгкому, счастливому ветру с моря, любили друг друга до изнеможения, до остановки сердца. Непуганые рыбы сквозь воду разглядывали наши обнажённые тела, лениво шевеля хвостами и, разлетались испугано в стороны, когда мы бросались в спасительную, голубую прохладу моря. Потом мы долго сидели у самой кромки воды, обессилено привалившись к друг другу обожженными солнцем плечами и молча наблюдали, как розовый диск солнца медленно тонул на горизонте в серебристую воду. Олег забирал нас, когда от солнца оставалась половина и мы садились в лодку, сопровождаемые его понимающим взглядом. Отпуск закончился неожиданно быстро, мне казалось, что мы только что приехали, а уже надо было паковать чемоданы. Мысль о возвращении в Москву портила настроение и от неё, почему-то "сосало под ложечкой". Никогда ещё мне так не хотелось ехать назад, что-то мешало мне быть счастливой и беззаботной, что-то тяготило и я не могла никак понять , что. Сидя в душном купе я вдруг обратила внимание, что Мика сильно похудел. Он сидел обессилено привалившись спиной к стене в мокрой от пота рубашке. В последнее время муж стал часто уставать и я порой тащила его за руку или толкала сзади в гору, называя "лентяем" и "лежебокой", а Мишка только слабо отшучивался. И только сейчас я поняла, что с ним что-то случилось... Если бы я тогда знала... Если бы могла догадываться... О его диагнозе я узнала в сентябре, когда обеспокоенная внешним видом мужа, его осунувшимся лицом, опавшими плечами, его молчанием и нежеланием говорить о том, что с ним происходит я позвонила Женьке. Женька - друг Мики. Он трудно принял меня и долго был предупредительно вежлив и только. Я не пыталась занять его место рядом с мужем и пришёл день, когда Женька стал и моим другом и я уже не могла представить, что такое в этой жизни может нас всех разлучить. Женька молчал в телефон. Потом пригласил меня в наше любимое азербайджанское кафе на улице Радио, где молчаливый официант с грустными глазами принёс нам чай с мелко колотым сахаром. Чай так и остался стыть. Всё оборвалось во мне враз. Заплакать бы, завыть, упасть лицом на чистый стол, закрыться бы руками и плакать, плакать... Но я не могла. Сидела тупо мешая громкой ложкой давно растворившийся сахар, пока Женька не отодвинул от меня стакан. Никаких мыслей - чистое полотно, полный вакуум чувств, жизнь то ли закончилась, то ли не начиналась вовсе... Домой я приехала к вечеру. Мика не встретил меня, как обычно в прихожей. Бодрым голосом он окликнул меня из комнаты. Я не могла заставить себя сделать шаг в комнату. т.к. не знала, как себя вести теперь, что говорить, как смотреть в любимые глаза. Я зашла в ванную, включила воду и села на край ванны, тупо глядя на кокетливых дельфинов, радостно таращивших маленькие глазки с кафельных плиток я пыталась собрать всю свою волю в кулак и выйти к мужу, как ни в чём не бывало. Чмокнуть его в щёку, увернувшись от его рук поспешить на кухню и заняться приготовлением ужина. Но почему-то меня упорно преследовала мысль, что всё теперь надо делать по-другому, не так как раньше до того, как... Но, как? И тут открылась дверь, которую я забыла закрыть. На пороге стоял муж. По его страдающим глазам я поняла, что Мика всё знает. И я заплакала. Плакала долго, как в детстве, не сдерживаясь. Слёзы принесли облегчение, что-то отпустило меня в груди, мешающее дышать в полную силу. Ночью, лёжа на плече Мики, прислушиваясь к его ровному дыханию и слыша, как бьется в груди сердце мужа я дала себе слово, что он больше никогда не увидит ни одной, даже самой маленькой слезинки в моих глазах. Глядя на беснующиеся за окном ветви деревьев, рисующие причудливые тени на шторах я спрашивала "за что" и от этого немого вопроса горло сжималось так, что казалось сейчас совсем не смогу дышать. Чувство любви и жалости переполняли меня, переплетались, сливаясь в одно общее чувство, которое было сильнее и любви и жалости. Я отвечала теперь за нас двоих. Во сне мне приснилась большая, нагретая солнцем лодка со спящим младенцем в ней. Лодка, плавно покачиваясь на тихой воде, медленно удалялась от берега, на котором стояли мы с Микой... А потом начались больницы, бесконечные анализы и снимки, жуткие процедуры, убивающие в человеке всё, и мёртвое и живое. Я всё это переживала вместе с Микой, как могла старалась облегчить его страдания и сама страдала, беспомощно глядя, как медленно ускользает из его тела жизнь. И вот мы в последней больнице, в которой даже не лечили, просто поддерживали постепенно угасающие жизни. Мужу не назначали большее никаких процедур, только капельницу. Молодой, красивый доктор в высоченном колпаке стремительно вбегал в нашу палату, трогал запястье Мики, слушая слабый пульс, в который раз перечитывал последние, сделанные им самим записи в карточке, смешно топорща при этом строгие бровки. Кивал сам себе и, поправив одеяло, так же стремительно, как и появлялся, исчезал. Время тянулось медленно и я перечитала Мике все, принесённые мною из дома книги, распустила и перевязала несколько раз шарф. Я больше не могла терпеть это бездействие, оно настораживало меня и лишало сна. Однажды не выдержав, я поторопилась вслед за доктором. - Доктор, но ведь же ещё, какие-то препараты?! Ну неужели больше ничего нет?! Любые деньги, доктор, любые... Пригласите другого врача, в конце концов! Сделайте операцию! Почему ему не делают операцию? Что вы тянете?- Я трясла его за руку, заглядывая в виноватые, страдающие глаза врача. Я ненавидела его и одновременно верила в него, как в Бога. - Не мучайте вы его... заберите домой. - Сказал доктор и вырвавшись из моих рук поспешил по коридору, держа руки в карманах расстёгнутого, безупречно белого и накрахмаленного халата он удалялся от меня большой белой птицей в странном головном уборе. Мы медленно, на сколько позволяют ему силы идём домой. Большое, счастливое солнце не торопясь опускается за догорающие в его лучах крыши. Верный Женька придерживая рвущуюся машину где-то рядом, но мы идём пешком. Кажется, что ничего не произошло. Солнце, воздух, заполняющий опавшие за зиму лёгкие, заряженный ожиданием чуда и чуть уловимым ароматом первых огурцов и не скорых арбузов. Счастье - вот оно! И вот-вот приплывёт за нами большая, пропахшая морем и радостным ветром лодка...