Своим Тридцать бойцов - изогнутая дружина, да сотня в жилете. Да ночь туга, как пружина. Хлопнет, откидываясь, блёклая парусина - и снова тихо. Затаились цикады. Или кто тут вместо выводит рулады, передавленные - припахивают мокрой псиной. Здесь понравиться может только отсутствие фальши. Этот гектар тарантул обходит подальше. Незачем думать - кто всматривался раньше и почему перестал, по каким причинам, в эти ночи, приличествующие мужчинам, примерно так же, как похотливый банщик. Лишь по отсутствию оной не лезешь на стену. Через неделю взгляд - как лучи Рентгена. Через месяц - оглядывание забирается в гены. Через два - больше думаешь не о поединке, а о щедрости недр в предоставлении цинка. И тревожно становится спать в четырёх стенах. Занятно, вглядываясь в отведённый сектор, подбрасывать камень и хмуриться, словно Гектор. Надо только не думать, к чему привёл его вектор. Впрочем - не тайна. Не новость. Куски металла, как тогда так и сейчас, приводят в Валгаллу... И сбивает с мысли блика короткий спектр. Оптика - лучшее изобретение века. Укрупняет камень, отличая от человека, тонкий рисунок чужого глазного века, пыльный мазок колонны в надоевшем пейзаже распадается на атомы в камуфляже. Эта метаморфоза порадует грека. Впрочем и нас не печалит сия картина. Кто-то роту увидит. Ну - две. Я ж - паутину, сгорбленную над пряжей женскую спину. Клото старалась, но - много заказов - спешила, палец порезала, ниточки оросила - от этакой пряжи у матерей морщины. Но увиденным не поделиться. В пыли и прахе, в чёрном зрачке, упраздняющем прошлые страхи, в высокомерном бденье кружащейся птахи - мы одиноки, хоть локоть не гол. Пред глазами клякса развалившегося на койке хмельного Аякса, с прямотою римлянина пославшего на хер (даром что грек) подобные рассужденья. И он прав. Не отвлекайся от наблюденья, если хочешь ещё отмечать свои дни рожденья. Мало ли каким крестом распинается птица, сильно ли давит невидимая граница и скальной крошкой похрустывает Провиденье. Быстрые и неприятны, как фаланги, серые облака набегают с фланга. Ветер терзает лоб. Это, брат, не Паланга. не Коста-дель-Соль. Но солнце, конечно, жарит. И чувствуешь задницей - Демиург не кемарит, вычеканивает положенное по рангу. Так ощущает себя второгодник за партой. Видишь почти, как пытаясь избегнуть стандарта над судьбою Лахесис склонилась, (ну - Жуков над картой), передвигает циркуль, блеснувший тускло, леденеют её глаза, застывает мускул... Вглядываюсь в темноту, аж хрусталик хрустнул. Сам я не твёрдо знаю - на что уповаю. Здесь атеизм не уместен, как "дзинь" трамвая. "Делай, что должен" - эта мысль кольцевая, и в говорениях очередного министра звякает глупо, точно пустая канистра, не дороже салфетки от выеденного каравая. Локоть не гол. Голова цела. И пока довольно. Все мы когда-то узнаем, что значит "больно", всем негромко выдохнет на ухо "Вольно" замыкающая отделение третья Парка. Мы не боимся обещанного подарка. "Я не боюсь" - повторяет душа, как пароль. Но словно ознобом по мышцам сведённых плеч руки всех тех, приносящих не мир, но меч, бремя берущих, словно каре на картечь, судьбы комкавших, выламывающих рты в тщетной попытке тебе рассказать - кто ты, не позволяют мыслям спокойно течь. Храп боевых верблюдов, норманна гнев, горечь и вой, пустота матерей и дев, не прекращающийся от века посев хлеба солдатского - вяжущий порошок, хоть с удобрениями всегда хорошо. (Вы уж простите, братцы, за этот припев). Мысли гремучи, как пороховой картуз. Капитан, Вы давно меня знаете, я не трус. Но подите, попробуйте перебороть искус приравнять штык к перу, как тот, кто не дожил до старения и провисания рвущихся жил. Даму червей прихлопнул пиковый туз. Кордебалет, капитан, этот данс-макабр переживёт не тот, кто умён или храбр, а тот, кто не забывает взлетевший табор, пред которым, не спорьте, и мы, капитан, виноваты. И летучими рыбами в этом дыму горьковатом хлопаем лёгкими, за неимением жабр. Впрочем, бог с ним. И с Вами - бог. И, наверное, с нами. Кто не видел как плачет солдат в выгоревшей панаме, пусть не судит меня за вытворенное руками. За гусара замолвите слово. На том - спасибо. И за то, что ночь проплыла бесшумно, как рыба. Я стою на камнях, как прочерк между горами.