Когда мне было 10 лет, на дворе стоял самый, что ни на есть, махровый год советской власти. До перестройки, гласности и ускорения страна во главе с Михал Сергеичем еще дозревала. В простом белорусском поселке, где я родилась, людям жилось нелегко, ибо все необходимое для жизни доставалось либо за переплату, либо по блату, но в моем рассказе речь пойдет о дефиците одежды. С детства я была девочкой с нестандартной фигурой, и маме приходилось много мудрить, расшивая, надтачивая, подштопывая, поэтому любая вещь, подходящая мне по размеру, расценивалась, как подарок судьбы. Была весна, кажется, конец апреля. Мама приехала из района в приподнятом настроении и, едва переступив порог, сказала: – А у меня для тебя обновки! – и развернула бумажный пакет, в котором гордо лежали целых два (!) предмета, и оба оказались ситцевыми платьями одного фасона, только разного цвета. Примерив "красоту", я взлетела от счастья на этаж явно выше 7-го неба: еще бы, и впору пришлись, и даже расцветки детские, радостные. Особенно мне понравилось то, которое было в зеленый мелкий рисунок с крохотными оранжевыми цветочками по всему полю, его зелень здорово подходила к цвету моих глаз (это я понимаю сейчас, а тогда просто почувствовала на инстинктивном уровне). Примерив, я положила на кровать перед собой, долго любовалась: – Мам, а когда можно будет одеть? – Дочурка моя, это же летние платьица! Впрочем, если так не терпится, можешь одеть сегодня, только кофту не забудь поверх, еще все-таки прохладно. Мне захотелось крикнуть "Ура!", но я сдержала свое ликование и, мгновенно переодевшись, побежала на улицу хвастаться перед подружками. Подружки с завистью смотрели на мою обновку, но шла игра, и девчонки быстро забыли о предмете моей особой гордости и перестали обращать на меня внимание. Я же не могла нарадоваться и в играх не участвовала, а все старалась платьице не испачкать. Приближался вечер, темнело, надо было возвращаться домой. А игровая площадка находилась за нашим двором, и возвратиться можно было, либо обойдя длинный-предлинный забор, либо перепрыгнув его. Подружка Лена стала меня уговаривать воспользоваться коротким путем, но тут возникла проблема: я никогда не лазила через заборы, и наш забор, на который я до сих пор не обращала особого внимания, стал казаться мне высоченной стеной крепостного вала, то есть, абсолютно непреодолимой преградой. Лена, напротив, с ловкостью белки перемахнула эту «стену» и стала увещевать меня сделать то же самое. Видать, в ней проснулся некий интерес, у нее аж глаза заблестели. Я вздохнула и начала свой «переход Суворова через Альпы». Ноги дрожали, от страха повлажнели ладони, и я, кое-как перенеся одну ногу через штакет, очень жалела о том, что поленилась обходить. Когда с превеликими усилиями вторая нога была перемещена на ту же сторону, и мне оставалось только спрыгнуть, я поняла, что никогда это не сделаю – ни за какие богатства мира. Вместо того, чтобы спрыгнуть, я стала сползать – о, Господи! – и что же? – повисла на новом платье!.. Любой мальчишка на моем месте, да и почти любая девчонка смогли бы подтянуться, в то время, как «добрый друг» Лена снял бы зацепившийся подол, и я бы оказалась на свободе. Но было две проблемы: силенок у меня на подтягивание не хватало, ибо ушли они в преодоление высоты – проблема раз. Проблемой номер два оказалась Лена. Видя мою беспомощность, она почему-то жутко развеселилась. Дети, в сущности, довольно жестокие существа, но я тогда об этом просто не подозревала. Смех исторгался из ее юной, еще далекой от девичьей груди, а к моим глазам подступали коварные слезы обиды. Когда я безвольным мешком повисла на собственном заборе, ее рот расплылся в самой широченной улыбке, и она сказала: – Прыгай! – А если я прыгну, платье не порвется? Посмотри, пожалуйста... Лена , оглядев злополучный штакет с застрявшими на нем платьем и мною, с самым серьезным видом, на который была способна в тот момент, сказала: – Нет. Прыгай! Силы таяли. Да, можно было позвать маму или папу – дом ведь в двадцати метрах! – но подруга дает добро, а значит, надо решаться. И я отпускаю ноги и отрываю от забора занемевшие руки. Раздается треск плотной добротной ткани. Лена дает волю веселью. Я плачу. Слезы жгут мне глаза. Обидно. Больно. Горько. Доверчивость наказуема. * * * Прошло много лет. Я простила Лену за тогдашнее коварство, решив не таить обиду в своем маленьком ранимом сердце. Более того, со своим мужем я познакомилась на ее свадьбе. Как хорошо, когда умеешь прощать!