Я голос ночного радио. Я не звучу из живущих в комфорте и сухости квартирных устройств. Неподалёку от фонарей и под косым дождём наступающей осени я тоже живу один. Я – нимб без лица. Ко мне наклонялись ели, сначала они росли, верхушками зеленели, оказывались вблизи. Когда приходила скрипучая старость, однажды в бурную ночь их ломало ветром. Потом шумела листва. Я даже затерян во времени. Я жил на бетонных опорах, и на очищеном от коры древесном стволе. Всё это проходит, эфир остаётся. Они понимали, что радио – не собеседник, и всё-таки приходили. Им все равно идти было не к кому и не к кому обратиться. И всем остальным идти тоже не к кому, только поймут они это чуть позже. Мне кажется иногда, что дождей выпадает меньше, чем слёз. Лиза к столбу подошла. Всё это помогало вчера приласкаться прохладе – открытая шея, короткие рукава. Но кончилось лето. И ей бы была не так ясна её беззащитность, не так бы легко она подчинялась тоске, если бы чем-то прикрыться. Особенно ночью. Особенно под дождём. Белое платье промокло. Она понимала, что каждый день её жизни – подарен, что оборвать её жизнь так же просто, как серп и коса подрезают растения и это не потому, что кто-то питает к ней злобу, а если люди начнут исполнять грандиозные планы, то там будет не до неё, никто её и не заметит. Во всяком случае, если она не захочет бегать с повязкой на рукаве и наблюдать за другими, власть без неё обойдется. А лишние люди ей не нужны. На Лизу смотрит соседний фонарь. Она ко мне приложила ладонь, а взгляд отвела. Не видит она ничего. Она закрыла глаза. Я говорю: — Не тоскуй, что не стало лучше, благодари за то, что сейчас у тебя, у меня, у всех нас. Ей кажется, что слова долетают во сне. Никита стоит в двух шагах. Друг друга они не видят. Что тут поделаешь. Он говорит: — Я царь, я мужик… а я ничего не могу. Разводит руками, уходит. Ветер – не тот, который надувает над головой невидимые паруса, не тот, который закружит, то бросит внизу, далеко, на земле то первые листья, то сор, но тот, который из темноты гудит и шумит в ушах, хватает за плечи, - отвлёк меня и я не заметил, когда приходить перестала Ксения. Она появлялась, когда всем казалось, что лето не кончится, — трава зеленела, холодный ветер ещё не задул. Фонарь подтверждал, что с её лица не сходит улыбка, смотрела она не вокруг, а было понятно, что взгляд обращен в себя. Она останавливалась тряхнув головой. Она даже топала, останавливаясь, чтобы тряхнуть на затылке темным «хвостом». Какая-то, что ли, врождённая вежливость, а может, плоды воспитания — на всё она откликалась с готовностью, и так же легко останавливалась, во всём была точность движений, хорошие манеры, как говорят. Поверим ли мы, что это должно прекратиться, исчезнуть – привычная нам семья и комфорт? И вдруг стало тихо, темно и пусто. Никто теперь без неё не включает в комнате свет. Тогда она поняла, что это тепло и опору надо искать в себе. Что этого прочного мира вокруг она не найдёт, не на что там надеяться. Я несколько дней не мог разлепить от ветра глаза. Когда он утих, оказалось, что тёплые дни позади. По вечерам я поглядывал вниз, дожидался Ксению. Но Ксения не появлялась. Я понял потом, что она не придёт никогда. Какое-то время спустя я вспомнил! Про слёзы в глазах, как дождь в оконном стекле. Про дождь в световых шарах фонарей. А в темных провалах внизу я увидел Ксению. Её заносили в машину с опрокинутым, искаженным лицом. А Диме можно дать лет 15 (такая фигура), и роста он небольшого, хотя ему в мае исполнилось 21. Дима поклонник жаркого лета. Чем раньше оно начнется, тем больше ему по вкусу. Он светловолосый, такой же, как Лиза. Всё лето в белой рубашке и мятых белых штанах. Он редко одет по-другому. Являются из подвала младенцы котят и кошки сопровождают их возле случайной пищи. У Димы всегда получалось, что праздником для него становились не новые впечатления и поездки, а день возвращения в эти дворы. В одном из этих домов он родился. Под арку соседского дома ходил в детский сад. Лето пришло и оказалось как раз такое. Оно началось уже в мае. Солнце нещадно жгло. Горячим ветром несло бесцветную пыль. Бесшумную дорогую иномарку вёл отечественный бизнесмен. Въезжая во двор он забыл сбавить скорость. С глазами, налитыми кровью он летел против света. Он был оскорблен любовницей. Теперь он хотел уличить жену в невыполнении пожеланий к обеду. Он не успел даже сбавить скорость. Дима попал под колёса. Он был убит на месте. Маруня с детьми не ладила. А то есть, когда появился третий, она с раздражением начала просить оставить в покое. Её организм, не она. Дети рождались подряд, росли с незначительной разницей в возрасте. И всё-таки через год с небольшим Маруня спустила младшего на пол. И тут испарился муж. Заранее подготовил побег и исчез. Сначала она ходила в слезах и спрашивала у детей: — Ну где же ваш папка, где? Но дети в ответ замирали и прекращали играть. Они не знали ответа. Потом она раздражалась: — Да прекратите возню! Дайте мне отдохнуть! Вам же так лучше! Я отдохну и сделаю всё, что нужно. Но отдыха не получалось. Ведь отдых даётся тому, кто выполнил до конца большую работу! Или вернулся домой из дальней поездки. А эта работа была бесконечна. И всё-таки это была семья. Их было четверо! Но вот явилась комиссия. — По мнению ваших соседей вы не справляетесь! И женщины наклонялись к детям с любезной улыбкой, заглядывая в бумаги. В комиссии было трое: мужчина с прилизанными волосами и женщины в тёмных официальных костюмах. Мужчина был лет пятидесяти, женщины помоложе. — О муже вам что-нибудь стало известно? Вот видите. Вам предлагают детей поместить в государственное учреждение. Временно. Вы пользуетесь пособием? Вам надо определиться. Найдите работу. У нас исполнительный лист. Не упрямьтесь. И детей увезли. Теперь Маруня ездит к ним на свидания. В эти дни у неё на лице улыбка, не только слёзы. В эти дни она запасает подарки, гладит белую блузку, смотрится в зеркало. Мужа Маруни я видел однажды. И был удивлён. Или озадачен. На деспота он не похож. Маруне с виду лет тридцать. Маруня темноволосая, и все её дети тоже. Мне показалось, что муж не старше её. Глубокие две морщины около рта, светловолосый. Он среднего роста. Вполне затраханный вид. Нетвёрдой походкой он шёл под моим столбом. Когда я сжимаю губы, транслируются мелодии. Обычно играет оркестр, но это не классика. Похоже, скорее всего, на музыку из кинофильмов. Маруня часто приходит ко мне. Она подпевает нам хриплым голосом. Я голос ночного радио.