Этим ранним воскресным утром я как всегда делала покупки в небольшом магазине за углом. Спокойно катила тележку среди многочисленных полок с продуктами, химией и прочими необходимыми в быту вещами. В повседневной жизни особой тяги к готовке я не испытывала. Но осквернять свой единственный выходной макаронами с сыром я не могла. Каждое воскресенье становилось праздником желудка: на столе многочисленные нарезки, холодный суп с зеленью, ризотто по-итальянски, кофейное пироженое и небольшой китайский чайник, наполненный зеленым чаем с лотосом. Раньше я думала, что счастье – это как большое солнце, неотъемлемое от неба, а радость – это его лучи, ниспадающее на землю. И казалось, что по этим тонким лучикам можно забраться на небо... В радости познается счастье. Я спешила домой. Мечтала, что когда-нибудь обязательно научусь так же изумительно готовить, как моя мама. Возможно, воспоминания о моем детстве, когда я сидела в углу кухни, наблюдая за поварами, перекликаются с моей крохотной кухней. Они вызывают самые теплые чувства на которые способна моя душа. Звон посуды, белые фартуки, негромкие голоса поваров, среди которых моя мама... Все как наяву. Мои родители открыли небольшое кафе, недалеко от нашего дома, где и прошла боьая часть моего детства. Мама – кулинар от бога, часто задерживалась допозна. кухня для нее была храмом, который содержался в идеальной чистоте. Кроме меня, в семье было еще трое детей: два старших брата, с которыми я не виделась уже несколько лет, и маленькая сестричка. Она закончила 1 класс в то лето, когда я навсегда покинула родной дом. Вспоминаю о своем детстве с особой теплотой, несмотря на то, что поспешила как можно быстрее распрощаться с ним. Сейчас я живу со странной девушкой, которая вместе со мной снимает квартиру. И хотя меня поразило с какой легкостью она решилась жить вместе с незнакомым человеком, я искренне радовалась тому, что мне есть для кого готовить. Тихо открыв дверь, быстро шмыгнула на кухню, разгрузила сумки, осторожно открыла окно, впуская раннюю свежесть. В это утро приятно пахло летом. Может потому, что я вышла из дома так рано, и дороги были все еще пустыми, а зелень на лужайках мокрая от росы. И уже неважно выспался ты или нет – утро поглащало и душу, и разум, оставляя неизгладимое ощущение свежести и, отчасти, утопии. Я решила разбудить соседку, которая обычно просыпалась к полудню, нагло и спокойно прогуливая ленты. После короткой перебранки, она обычно заваливалась в кухню и пила со мной чай. Но ее софа была застелена, а на ней лежала короткая записка: «Уехала в горы. Вернусь в понедельник вечером. Л.» Мне оставалось только улыбнуться и в очередной удивиться. В этом вся она – непостоянная и непредсказуемая. С легкостью принимала решения и с присущей ей беззаботностью приводила их в действие. Но в комнате, где мы жили, со скромной обстановкой разбросаны только мои вещи. У Л. даже бантик на простыни привязан, если вы понимаете о чем я... Она из тех везунчиков, кто просто плывет по течению. Я быстро привыкла к отстраненному молчанию и некоторой угрюмости с ее стороны. Мы с ней мало разговариваем, но без труда понимаем друг друга. Она работает официанткой в какой-то модной сети суши-баров. Но я никогда не бывала там – не хотелось задевать ее гордость и самолюбие. Тем временем, на плите медленно жарились блинчики, негромко гудел чайник с водой для чая – все было имено так, как положено в воскресное утро. А за окном вырос новый день. Голубая тень прохлады, легкий туман на улицах – все исчезо, дав волю первым, по-настоящему теплым лучам. Я редко так встаю. Но умиротворенный вид города на рассвете в корне меняет дело. Говорят, что большие города не спят ни днем, ни ночь, но мне хорошо известно, что это не так. Они спят в те тихие минуты, кгда ночь сливается с днем. Вот люди уже толпятся на остановке в ожидании, как будо им так важно не опоздать. Никогда не понимала, куда можно так спешить в такую рань, тем более в выходные. На часах было около одиннажцати, когда в мою дверь позвонили. На пороге стоял Рома, сосед снизу. Мы ровесники, но он выглядел намного младше меня. Казалось, совсем мальчишка. Отчасти, поэтому девушки относились к нему, как к старшему брату, обнимая его словно игрушку, не опасаясь ревнивых ухажеров. - Софка! – задорно улыбаясь, поздоровался он. Вообще, жутко не люблю, когда меня так называют. Только Рома позволял себе коверкать мое имя, так, что прохожие изумленно оборочачивались, разглядывая мое лицо и цвет кожи. – Л. дома? - Ускакала в горы. Даже толком не проснулась, – все же улыбнулась я ему. – Чай будешь? Он произнес что-то наподобие: «Угу» и уже через минуту обнюхивал холодильник в поисках «чего бы мне поесть». Рома был свободен, как ветер. Но даже его хрупкая личность подвержена многим слабостям. Он мог уехать, не оставив ни следа, мог позвонить в дверь глуой ночью, чтобы уютно устроится у нас на кухне. Низкого роста, худенький, без единого намека на мускулатуру, но обаятельный, вечно с улыбкой на лице – единственный сосед с которым мы завели тесные отношения. Как вскоре оказалось, у Ромы была тонкая душа, поэтичесеская натура, и длинные, бледные пальцы рук, которые виртуозно играли важнейшую роль в его жизни. Порой он был до невыносимого грустен и печален, что хотелось немедленно прижать его к себе, чтобы на его лице снова сияла улыбка. - М-м... Вкушно! – дожевал Рома последний блинчик с кунжутом. Несмотря на его ужасные манеры, я с удовольствием наблюдала за тем, как нещадно уничтожаются плоды моего кулинарного вдохновения. Раньше мне было обидно, что то, над чем я так долго и усердно трудилась, во что вкладывала душу, съедалось за несколько минут, несопоставимых с тем временем и усилиями, которые были приложены. Но чем больше нравится содержимое тарелки, тем быстрее оно исчезает, не так ли? - Кстати, Софка, зачем эти плотные шторы на окнах? - Это роллеты. Их Л. повесила. Не знаю зачем. - Мило смотрятся, - кивнул Рома. – Значит ночевать одна будешь? Не страшно? - Нет. - Я могу остаться. - Как хочешь. Раньше тебе разрешение не требовалось. - Тогда ладно... – согласился Рома оттенком грусти в голосе. Или мне показалось? Так мы и сидели, словно прикованные, за столом. Было тихо-тихо. Каждый думал о своем, ни проронив ни звука. Рома задумчиво болтал ложкой в чашке с чаем. Часто мы втроем – я, Л. и Рома– сидели так часами, позволяя думать, размышлять, занимаясь своими делами. Солнце ласково светило сквозь завеси, в духовке вкусно пахло корицей, время замирало, безмятежно минуя крохотную квартирку в доме, незаметном и неприглядном для чужих. Иногда кто-то приводил своих друзей. И тогда, даже сидя вчетвером, впятером, снова наступало молчание. Чувство недосказанности прошло – его сменило взаимопонимание и абсолютное доверие. Попробуй я вот так безмолвно сидеть с кем-нибудь другим – они сразу сбегали, ссылаясь на неотложные дела, романтические встречи, малобютжетные премьеры. И привкус горечи вызывали те, другие встречи. Это как вернуться домой после изнурительного дня и обнаружить, что в доме идеальная чистота, или нетронутая человеком природа, от красоты которой можно сойти с ума. И хочется оствить все как есть, чтобы раз за разом возвращаться туда, откуда мы пришли. Поэтому мы и молчали, сокрушая мир своей тишиной, не находя слов для друг друга... - Софка, – почти шепотом позвал меня Рома, – пошли погуляем? - Куда? – также тихо спросила я. - Не знаю, просто пошли... Посмотрим, где садится солнце. - Оно всегла садится на западе. До заката оставалось недолго. Мы бродили по узеньким улочкам, неизменно молча. Шли вместе до самого конца – наступления ночи. Рядом с нашим городом не было леса, ни рек. Ничего, цепляющего взгляд. Только бездонная глубина неба, синева горизонта и необъятное чувство свободы, от которого никак нельзя избавиться. Закат озарял все небо, каждый его уголок. Листья бездумно качались в такт ветру. Птицы смолкли, уступив главную партию этой симфонии другим. Где-то во дворе отбили 10 часов. Небо же стремительно менялось, с каждой секундой сгущая краски. И вот, нежно-розовый цвет расстворился в глубине синего, оставив легкий след после себя. Как приятное послевкусие, он оставил дымку, напоминая, что еще недавно небо было голубым, бирюзовым, как лазурь. Краешек солнца в последний раз коснулся земли и исчез. - Знаешь, люди всегда наблюдают за закатом, но рассвет встречают немногие, – заметил Рома. - А ты часто его встречаешь? – с усмешкой спросила я у него. - Нет, – он помолчал немного и добавил. – Но рассвет красивый. Он говорил тихо, едва уловимо. Его взгляд сложно описать. Будто ребенок, в первый раз увидевший закат. Но в его глазах промелькнула грусть старца, созерцающего его в последний раз. В такие моменты Рома был похож на Маленького Принца. Такой же ранимый, нежный... Но я не испытывала к нему никаких чувств. Как самый верный друг, с которым можно просто помолчать, понимая его с полузвука. И пока ни один из нас не переступит грань между привязанностью и любовью – мой мир будет на нас троих. Электричка качнулась, напряглась, скрипя, прилагая все усилия, чтобы сдвинуться с места. Сложно вспомнить, кто первым предложил сесть в вагон и уехать как можно дальше. Прислонив голову к стеклу, холодному от свежего, влажного воздуха, я наконец закрыла глаза. Яркие огни города остались позади. Там осталась суета, шум. Там остался дом. Легкий аромат, доносящийся с кухни, зашторенные окна, сквозь котрые тускло пробивается полуденное солнце, мерное тиканье часов, единственного памятика времени, нервное клацанье кнопками пульта, приглушенные голоса людей. Завтра, в понедельник... Нет, сегодня вечером Л. вернется. Но я не была уверенна, буду ли ждать ее там? В том месте, которое привыкла называть домом. Рядом сидел Рома. Его ровное, тихое дыхание так близко. Как жаль, что сейчас не идет снег, и мы не сидим, прижавшись один к одному, в ожидании утра. Сидя вместе, наблюдая за хлопьями снега, летящих в ночном вихре, я бы взяла его руку, чтобы в этом прикосновении найти то, что давно искала. И хотя мне было достаточно холодно, я не могла сбе этого позволить. В вагоне ютилось еще несколько человек. С каждой остановкой их становилось все меньше и, наконец, голоса смолкли и мы остались одни. Совсем одни. Среди пустынных степей маленький вагончик, где все еще тлет два сердца, согревая друг друга своим теплом. Одиноких, но слишком гордых, чтобы себе в этом признаться. - Ты когда-нибудь в детстве ездила ночью в электричках? – внезапно спросил меня Рома. Я тут же вспомнила, что в детстве с интересом наблюдала, как поздним вечером по улицам ездили трамваи. Маленькие жестяные коробочки с тусклым, зеленого оттенка светом, в которых сидело всего несколько человек. И мне казалось, что это так красиво ехать по ночному городу, где все еще так мало людей. Трудно вспомнить, сколько мне тогда было, однако очарование ночи живет во мне до сих пор. - Нет. Я наблюдала за ними издалека, – спустя несколько минут ответила я. – Мы с братьями никогда не ездили в общественном транспорте. По небу медленно плыла луна, озаряя все призрачным светом.леса, поля, степи, озера – все это тонуло в его великолепии. Электричество подавали с перебоями, а потом и вовсе отключили. Лицо Ромы сияло. Бледная кожа будто светилась изнутри. Мои пальцы, пухлые у суставов от вечного хруста, тоже казались мертвенно-бледными. Вдруг он улыбнулся: -В детстве, я тоже часто так смотрел на свои пальцы. - Как «так»? - Они как бы светятся, да? – понимающе усмехнулся он. – Знаешь, я часто ездил по ночам. Если честно, то свое раннее детство я плохо помню. Но кое-что осталось со мной на всю жизнь. С этими словами Рома поднял рукав рубашки. Чуть ниже локтя был виден кривой рубец. Несмотря на темноту, я смогла его разглядеть. - Видишь? Это все, что у меня осталось от отца. Не знаю, правда это или нет, но именно он оставил мне его на память. Осколком от бутылки. В очередной раз нас ослепила внезапная вспышка света. Как в фильме ужасов лампа надо мной стала трещать, привлекая внимание мотыльков, комаров и прочей гадости, тихо сидевшей до этого. Рома продолжал сидеть, не обращая внимания на непрерывные вспышки. - В общем, в семье не без урода. Как ты и сама понимаешь, мой отец банально пил. Это я хорошо помню. И маму, которая работала целыми днями. То, как она запиралась в ванной каждый вечер. Да, я этого не точно не забуду. - Я не знала, что у тебя есть отец. Ты никогда не говорил о нем. - Лучше бы и не было. Однажды, в тот самый вечер, когда я получил этот шрам, она впервые ушла. Со мной, разумеется. Каждый вечер, она брала меня с собой. Одна, в городе, который никогда не считала родным, не имея ни друзей, ни родных, мама садилась на первую электричку и мы катались: то в город, то из него. Объезжали все дороги, по которым можно было проехать. Я сидел у нее на руках и смотрел в окно: махал ручками прохожим, пел детские песенки, гулял по пустому вагону, то и дело падая. Совсем не удивялся, что почти каждую ночь мы проводим вне дома. Искренне верил, что так и должно быть. Засыпал у мамы на коленях, под тихие напевы ее усталого голоса. Я все еще вижу эти огни. Я сидела рядом и пыталась понять, что он чувствует, рассказывая мне это. Он грассказывал тихо, спокойно, так, как будто это было не с ним, а с другим, незнакомцем из полуночного сна. Продолжает говорить о том, другом человеке, которым был еще ребенком, о том, какого я еще не знала или не хотела знать. Но на его его лице ничего не изменилось, он продолжал улыбаться, закрыв глаза. - А что было потом? – рискнула узнать я. - Потом? – отозвался Рома. – Ничего. Как и любая другая – она сбежала. Рискнула. Собрала вещи и уехала. Наняла знакомого адвоката, который быстро оформил развод. Ей повезло. Мы поселились тут, в том доме, где я сейчас живу. Но потом... Знаешь, так бывает. Она стала запираться на все замки, ставить дорогие охранные системы на последние деньги. От каждого шороха приходила в ужас, начинала кричать и звать на помощь. Медленно сходила с ума... Рома тихо вздохнули посмотрел на меня. Я же молча сидела, пристально вглядываясь в его темные глаза. - Моя мама отправилась в деревню, откуда родом ее родители. Она готова была на все – лишь бы убежать от моего отца. На улицу мы почти не выходили. Что находилось дальше нашего двора я даже и не знал. В комнате стояло пианино за которым я провел все свое детство.. Старое, трухлявое, с гулким звуком... Мама учила меня играть, нашла пожелтевшие ноты и даже просила местных музыкантов заниматься со мной частно. Так я и научился играть. Мне было 16, когда ей стало совсем плохо. Маме не помогали ни лекарства, ни травы – ей везде мерещились темные силуеты и чьи-то шаги. Ее воображение рисовало непроглядный мрак и вынуждало совершать безумные поступки. Единственное, что помогало – это фортепиано, глухо рыдающее навзрыд. И я играл. За всю жизнь научился только одному – играть. Поэтому, когда она умерла – поступил в консерваторию, где и учусь. Но.. Знаешь, больше всего я ненавижу именно фортепиано. Каждая нота, каждый звук причиняет боль сердцу – слышу ее голос. Пронзительный крик среди ночи... - Ты раньше никогда даж не упоминал о своей семье. - Как видишь, рассказывать особо не чем. Так что просто молчи, ладно? – Рома снова откинулся в кресле, наконец расслабившись. Да, мне оставалось только заткнуться. Так как я не имела представления о том, что мне говорить. У меня нет истории. Во мне нет интриги. Мое детство было сладким. С привкусом ванильного крема и белоснежной глазури. Мой папа пил красное вино за ужином, сочетая его с нежным пряным мясом. А моя мама обладала ужасным слухом и не менее визгливым голосом, так что о моей учебе в музыкальной школе даже и речи не было. Мои братья покупали мне мороженое, усеяное шоколадной стружкой. А моя маленькая сестричка, как золотая рыбка, проводила все летние дни в бассейне, на нашей даче. Мне сложно понять. Я не жила в развалюхе, где не было никого способного поддержать или ободрить. Только желтые клавиши, ненавистные, затертые до дыр. Рома любит домашнее тепло, то чего ему всегда не хватало. Он приходил к нам раз за разом, раздражая Л., и приводя меня в бешенство за разбитую посуду. Все, даже самый обычный закат и рассвет, вызывало у него бурю эмоций, словно лунный пруд, чья гладь воды покрывается рябью от легкого дуновения ветра. Все это смахивало на трагичную историю, написанную ленивым сценаристом для дешевой мыльной оперы. От всего этого разило сентиментальностью и вазилиновыми слезами. Однако главный герой сидел рядом со мной, лениво потягиваясь. А мне жутко не хотелось думать о себе, как о как о массовке – девушке попутчице.. Так что оставалось ему верить. Несмотря на закравшееся сомнение, и некоторый цинизм по отношению к данной ситуации. Мне не хотелось выражать никаких эмоций. Но их никто и не ожидал. Словно история чье-то жизни, довольно драматичная, кстати, была проронена вслух, незвничай, между второй и третьей чашкой кофе. Мелькала то тут, то там, непонятная ирония, хотя и не уверенна, что это имено она – я так толком и не поняла, что это такое. В Роме ничего не изменилось. Ни в лице, ни в его уверенно скрещенных руках. Наверное, если бы он переживал хоть немного сильнее – я бы с удовольствием ему верила. Потому, что в первый раз доверились мне. Стало совсем холодно. Сидя в короткой футболке, я особо хорошо чувствовала это. Почему-то пропало очарование и романтичность этой ситуации. Как-будто кто-то высосал ее из соломенной трубочки. Стало совсем пусто. Трудно представить, что всего-то 4 часа назад в этом же вагоне толпилось куча людей, оттаптывая друг другу ноги и ругаясь на всех языках мира. Как-будто вся суета в один миг исчезла, накрывая мир бездонной пустотой и одиночестовм. Стало неутно. Не хватало всего, что делат жизнь жизнью. Робкого шепота лучших подруг в школьной форме. Ехидного хихиканья сплетниц из отдела продаж. Измученных секретарш с пакетами бумаги для принтеров всех размеров и раскрасок. Пожилых женщин, цокающих при виде панков и разукрашенных моделей. Курьеров, с огромными наушниками. Неприметной девушки в углу, с глянцевым журналом в руках. Студентов, болтающих по телефону. Кучки болельщиков, притаивших злобу. Парня с ярко-фиолетовым цветом волос и наколкой в виде черепа. Мамочек, озабоченно закрывающих уши своим малышам. Пьяного старика, весело болтающего с самим собой. Все это – моя жизнь. Такая же. Впервые я задумалась над тем, хорошо ли это – сидеть дома, не общаясь ни с кем. Сама мысль о том, что нам предстоит снова вернуться в то место, где как оказалось, невероятно тихо и безжизненно, мне вселяла ужас. Так как я не знала, чем заняться. И куда идти. Молчаливость Ромы теперь не казалсь мне естественной или романтичной чертой его характера. Теперь она казалась болезненной. А одиночество, вперемешку с глубокой душевной раной, вызывала жалость. Но он, похоже, меньше всего в ней нуждался. Я больше не думала о нем. Говорят, перед смертью человек заново проживает всю свою жизнь, вспоминая все, о чем действительно стоит помнить. «Вся жизнь пролетела перед глазами». Я не собиралась умирать, однако в моей голове бешеным темпом вертелись воспоминания. Мне хотелось видеть будущее. То какой я буду лет через 40, и буду ли я вообще. Но вместо этого я вижу море. Белый парусник, покачиваясь, плывет по искристой воде. Закат отбрасывает последние лучи на гладь воды. Красное солнце тонуло, с каждой минутой все больше погружаясь в воду. Чем больше смотрела на него, тем больше меня клонило в сон. Не в силах больше сопративляться этому, я закрыла глаза и наконец уснула, в ожидании рассвета. Электричка качнулась, напряглась, скрипя, прилагая все усилия, чтобы сдвинуться с места. Сложно вспомнить, кто первым предложил сесть в вагон и уехать как можно дальше. За окном рассвело. Вагон постепенно наполнялся пассажирами. Город привычно отзывался гулом машин, голосов и незатейлевым пением птиц. И серость, которую мы наблюдали накануне куда-то исчезла. Все озарилось необычным светом, открывая мне то, чего раньше я не замечала. В кресло, где еще совсем недавно сидел Юмито, села пожилая женщина. От нее приятно пахло ванилью. Сиплым голосом она стала знакомить окружающих со всеми своими родственниками. Мне было интересно. Мир словно распахнул свои двери, заставив по детски интересоваться им. Это было странным чувством, изучать то, что по идее должна была бы уже знать. Где-то внутри меня проснулся ребенок, которому снова все интересно, который опять хочет играть. Электричка наконец остановилась и с облегчением застыла. В вагон хнынула новая партия людей, раздраженных и яростных, сонных и зевающих. Я тоже с удовольствием зевнула – у меня будет возможность поспать. Рома давно ушел. Вышел на одной из станций, удивленно подняв брови, когда я решила ехать дальше. За ним закрылась дверь и щуплая фигурка исчезла из виду. Наверное, пойдет домой или в консерваторию... Какая собственно разница? Устроившись поудобнее я поехала дальше. Просто, чтобы знать, куда этот хриплый вагончик меня завезет. © Copyright: Грива Дарья, 2010 Свидетельство о публикации №21010061400