Ираклий Чедия Почтовый голубь В Т О Р А Я Т Е Т Р А Д Ь «Клоун – король манежа! Умрет клоунада – кончится цирк» Г.З. Мозель – «Клоун-буфф» Тархан Корелли жил в цирке. Здесь каждый уголок был знаком и дорог ему с детства: - двор, вольеры животных, коридоры, фойе, круглый зрительный зал, гардеробные, кассы... Все это для знаменитого в прошлом клоуна представлялось тем волшебным миром, за которым существовал бессмысленный, скучный хаос бытия. Вот, манеж - разумеется, воспринимаемый им «пупком» галактики! Корелли был воспитан в семье силовых жонглёров. Круглая арена диаметром ровно в тринадцать метров, на которой даже веником равномерное распределение опилок имеет свой порядок, для клоуна являлось сакральным пространством, а не простой площадкой, служившей для многих только лишь для представления паясничества, разных трюков, меткого глаза. - Нет, любезный мой, даже театральная сцена стоит на одну ступень ниже по сравнению с цирковым манежом! - Часто повторял Тархан. – Как ни поразительно, здесь, в цирке искусство как раз без лицемерия возвышает, калечит, даже убивает артиста, – говорил он и до того, как переступить через барьер или выйти через разрез форганга – зелёной, бархатной занавеси, как молитву шептал слова, понятные только лишь ему одному. Манеж особенно был привлекательным во время репетиций: - артисты разных жанров располагались в выделенные для них сектора; жонглёры, акробаты, эквилибристы окрапивали арену потом, нередко переговариваясь, иногда садясь в кресла зрителей и издалека, беспристрастно оценивая тот или иной цирковой номер, антре клоунов, искусство репризы, акустику каждой фразы, качество освещения; после чего, артисты (согласно репетиционному авизо) уступали осыпанную опилками площадку другим мастерам циркового жанра и широким проходом направлялись к гардеробным. По пути они окликали заключенных в конюшне лошадей, ослов, козлов, экзотических животных, махали им руками, тайно угощали сахаром лающих в клетках собак, умеющих чуть ли не «писать и читать». В кладовках хранился старый реквизит и бутафория в надежде на то, что рано или поздно кто-то проявит интерес к запыленным вещам и вернет их на освещенный прожекторами манеж. Там же, отдельно находилась швейная мастерская, в которой склоненные к длинному столу мастера выкройки, портные хлопотали, шили цирковые костюмы. Старая, потертая одежда для представлений хранилась в огромных сундуках; иногда старье выносили на солнце для проветривания; его вид возбуждал в Тархане Корелли тысячу воспоминаний: - ему грёзились артисты былых времён, и он украдкой вытирал слёзы. Чего только там не было, в этих сундуках! Например, многого стоит хотя бы фрак Костано Касфикиса – реликвия цирка! Правда, Тархан никогда не видел на арене этого знаменитого иллюзиониста-афериста, однако, легенды оживали в полутемных коридорах и как говорили артисты, по ночам там бродили приведения Бим-Бома, Эйжена, Жака, Морица, Жоржа Карантониса, семьи Труци и других. – В цирке, брат, надо или испугать зрителя, или рассмешить его! – Говорил часто Тархан Корелли, – достигнешь этой цели и аншлаг обеспечен! Не сможешь добиться этого – ищи другое ремесло! У нас даже униформист должен быть артистом! Артистом! Понятно? Он рассказывал молодёжи весёлые истории, подобные, например, этой: - кот погнался за мышью, мышка спряталась в норе. Вдруг кот начал гавкать, как собака. Удивлённая мышка высунула голову из норы и стала, разумеется, жертвой розыгрыша! Довольный кот сказал в назидание всем: – человек ценен знанием языков! Молодёжь хохотала. Только лишь при появлении директора цирка расходились окружившие Тархана Корелли начинающие акробаты-эксцентрики, мастера двойного бланша, когда-то узнавшие от старого клоуна, что настоящие фамилии братьев Вагнер - Преступляк и Кровопущенко. Да, Тархан жил в цирке! У него никогда и не было собственной квартиры. В конце артистической карьеры за творческие заслуги клоуну выделили для жилья невзрачную гардеробную, однако, не стоит утверждать, итак ясно, что близость к манежу продлевала жизнь Корелли! Гардеробная (в театре сие называется гримёрной) была длинноватой комнатой с низким потолком, единственным окном, выходящим на двор; справа трехстворчатое зеркало – трельяж: перед зеркалом, на деревянной стойке – парик; там же – коробка с лигнином, средством для удаления грима, превращающим артиста в обыкновенного человека. На столе – шкатулка с красками Лайхнера, рисовым крахмалем, кармином, турецкой панцирю, голландской сажей, ультрамарином и опять же лигнином, пудрой и кистями разного размера и жёсткости. Перед зеркалом стояли пузыри с разноцветными жидкостями, стены были увешаны снимками артистов цирка (от Чинизелли до Эмиля Теодоровича Кио), а над зеркалом висел большой портрет музыкального эксцентрика, виртуоза-скрипача – Яна Кубелика. Вдоль одной стены лежали обитые железными полосами ящики – т.н. кофры. В них хранились одежда и обувь артиста. На вешалке висел «трюк-костюм», то «возгорающий»» на манеже, то меняющий цвет, а то из его карманов во время представления выпрыгивали сразу три зайца; на стуле – халат, в кармане которого сетка для уплотнения волос. – Клоун – король манежа! Умрет клоунада – умрет цирк! – Часто повторял пожилой артист, и его обоняние успокаивало запах опилок, навоза (доносившегося из конюшни) – оба столь дорогих, близких, неповторимых... – Клоунада – талант, данный от Бога! Ты должен парить на «седьмом небе», когда именно тебя высмеивают публично, льют на голову воду из ведра, пачкают мукой, пинают, подставляют подножку! Ты кувыркаешься, ткнешься головой в опилки манежа, с тебя падают брюки – и все это только лишь для того, чтоб хохотал зритель! Главное то, что ты душой и сердцем должен любить это «униженное состояние»! – Поучал молодых Тархан. Вот, странным историям про Али ибн-Аргана не все верили! Корелли старался убедить артистов в правдивости рассказанного: – Али ибн-Аргана звали «человеком-фонтаном» и он был истинным сыном циркового балагана! Балаган, дорогие мои, представляет зрителю «номера с патологическим уклоном»! Например: – «человек без костей»! Извивается этот, простите, «как будто бы артист» и тело покоряется ему как нитка, продетая в ушко иглы портного. Карлики балагана всегда вызывали во мне жалость: нормальному человеку не до смеха при виде унижения, побоев печальных, грустных лилипутов. Жонглеры и акробаты в балагане, разумеется, работают слабо! Работа – типичный цирковой термин! Вот, театральный артист не скажет, что он работает на сцене. Али ибн-Арган работал в сопровождении мелодии «Рио Рита». Он мог выпить необъятное количество воды; воду же запивал керосином и после, чиркнув спичкой, изо рта испускал пламя! Верьте мне, он не лгал! Был честен на «все сто»! Балаган не терпит лицемерия! Али ибн-Арган из двух аквариумов большого объема пил воду вместе с рыбками, крабами, лягушками, змеями, камушками и через какое-то время изрыгал всё изо рта! Это ведь невзрачное, грустное зрелище! Вот что такое балаган! Там зритель напуган и удивлен! Балаган жесток, безжалостен, как жизнь! Цирк же праздник и тысячу раз праздник! Парад! Феерия! Весёлое и всегда опасное для жизни искусство – сие словосочетание подразумевает сложность нашего ремесла и способность артиста на самопожертвование! В цирке зритель хохочет, награждает нас аплодисментами тогда, когда ему всё ясно. Чего уж таить, изумленная публика самыми слабыми рукоплесканиями провожает иллюзионистов, так как это искусство всегда рождает вопросы: - «почему?» «как?» «каким образом?» «как нас надули?» Хочу вам сказать, что Эмиль Теодорович Кио очень даже переживал, осознавая сей «недостаток жанра»! Что поделаешь! Каждому - своё! – Оденьте на голову осла цилиндр и в этом вы увидите меткий нюанс циркового искусства! Осел с цилиндром – это же смешно! Понимаете? Если публика первое появление клоуна на манеже не встретит улыбкой – «плохи дела»! Тогда этот человек, конечно, не клоун, а униформист! – Поучал молодых Тархан. Тот, кто видел Корелли на посыпанной опилками арене, говорил, что Дукат (цирковой псевдоним) великий мастер своего дела! Ему удавались пародии; это он проделывал иногда даже лучше самого артиста классического номера. Пантомима, выездка лошадей, силовое жонглирование, акробатика, воздушная гимнастика, музыкальные интермедии, мнемотехника, эквилибристика и многое другое - что только не умел наш Дукат. Более того: притворяясь пьяным, двигался по канату под самым куполом цирка, имитировал начало падения, пугал зрителей, которые опять-таки начинали хохотать от одной лишь репризы клоуна. Трудо! Паузы между цирковыми номерами Корелли удачно заполнял то традиционным, то экспромтом выдуманным «антре», в течении которого униформисты имели возможность вынести на манеж реквизит, разобрать стойки из брусьев, расставить клетки, сгладить опилки метлой. Улыбка молодого Дуката была доброй, чуть скромной и это особенно привлекало женщин: - после представления почитатели чуть ли не взламывали двери гардеробной; ночью же дорога от цирка до гостиницы всегда была усыпана цветами. Для мужчин присутствие Корелли во время застолья было престижным; скромному артисту трудно было отказаться от просьб; его сильное, тренированное тело долго сопротивлялось отравлению вином, водкой, коньяком, шампанским, однако, «зеленый змий» оказался тем, единственным хищником, которого не смог усмирить даже Тархан. Дукат не любил излишне утрированную цирковую одежду: - рыжий, войлочный котелок, потертый, залатанный разноцветными лоскутами пиджак большого размера с огромным платком в нагрудном кармане, длинные, широкие брюки на подтяжках, ботинки с вздернутыми носками, красной помадой подчеркнутые губы и щёки, «Брови Пьеро», парик гранатового цвета, черные перчатки, из которых выглядывали все десять пальцев – вот, вся атрибутика клоуна! Жонглирование тростью Дукат, известное дело, мог превратить в праздник! Тачку же для выноса ковра он мог представить публике, как дорогую карету. Корелли столь ловко скакал по кругу манежа на гривастой пони, что аплодисментам публики не было конца. Главным определителем циркового искусства Дуката была смесь веселья и печали: - это «комбинация», можно сказать, редко встречающаяся «жемчужина» в творчестве нынешних клоунов. Тархану в комическом диалоге удавалась «беседа» с веником, стулом, дубинкой, т.е. получалось «одушевление реквизита»; он своими помыслами был чист, как ребенок, и если радовался, то сердцем и душой отдавался блаженству, а если грустил, то грустил без лицемерия, честно! «Артистический образ» Дуката был «лицом» неудачливого человека, которому под силу плача рассмешить всех! В течение двух действий артист работал на манеже без передышки, почти во всех жанрах, кроме, естественно, «укрощения львов»; он мог экспромтом «включить» в представление униформистов, «одурачить» их, а шпрехштальмайстера, т.е. инспектора манежа, которого несведущие люди по ошибке называют конферансье, мгновенно придуманным «антре» доводил до белого коленья. Иногда, во время репризы Дукат грустно глядел на «интересного типажа», сидевшего в зале. Не одного слова! Безмолвие! Все это продолжалось в течение почти пяти минут и заканчивалось неожиданным, необузданным хохотом зрителя, после чего клоун грустно понурив голову, удалялся с манежа. Через какое-то время публика догадывалась, что Дукат, оказывается, ожидал сочувствия от людей, но не нашел его и смех, разумеется, был тут неуместным: - мажор заменялся мгновенным минором и этот «видоизмененный пассаж» был образцом великого искусства! Разве не смеются над неудачливым в жизни человеком? Корелли «философскую пантомиму» преподносил равнодушной публике, вытиравшей слёзы смеха; в этом тоже была символика: - да, фарс бытия проникал и под купол цирка! Тархану нравилось «одурачивать» зрителя: - в центре арены он ставил стул, садился, из глубокого кармана пиджака доставал флейту-пикколо, начинал играть. Публика ждала, что, вот-вот, у стула сломается ножка и клоун покатится по опилкам. Смешно, не так ли? Но проходило время, падение клоуна запаздывало – его зад прочно был «приклеен» к стулу. «Антре» заканчивалось без приключений, Корелли скрывался за форганг. Никаких аплодисментов! Недовольная публика! В это время шпрехшталмейстер садился на тот же стул и «гоп» - все четыре ножки рассыпались по манежу! Полнотелый инспектор падал, Дукат же спокойно появлялся, подавал руку ведущему спектакля, провожал его до кулис и сам же объявлял следующий номер: – Силовой жонглер Герц! Или – Семья джигитов: - Сосланбековы! После этого овациям и хохоту не было конца. Все любили Корелли, но Корелли любил всех сильнее: особенно он дружил со сторожами цирка, униформистами, уборщиками, конюхами, выпивал вместе с ними, веселился и шутил. – Первый человек появился тогда, когда обезьяна улыбнулась! – Часто повторял Дукат, – и поверьте, братья, человечество погибнет, если люди потеряют способность улыбаться! Значит, клоун тот человек, который продлевает срок существования человечества! Отдельно нужно отметить взаимоотношение Дуката с цирковым оркестром, дружбу с дирижером музыкального коллектива, широкоплечим Паскалем Тамбурини, настоящую фамилию которого никто и не знал. Клоун и г-н Тамбурини были давними друзьями; они понимали друг друга без слов, и это особенно хорошо проявлялось во время работы Корелли на манеже: - одно касание клоуна к реквизиту или бутафории сопровождалось музыкальной фразой или звучным грохотом барабана. За взрывом хлопушек, начиненных солью Бэртолле, непременно следовало «ангармоничное звучание»» духовых инструментов. Это, разумеется, вызывало вскрик испуганного зрителя. Смешно? Г-н Паскаль Тамбурини был мастером подбора циркового музыкального репертуара: - мелодика, ритм, стиль - никакой халтуры – вот, творческое кредо маэстро. Чего стоит мелодичное единство «музыкальной формы», хотя бы, одного спектакля: - фокстроты Цвасмана, слоуфоксы, румбы, фокс-марш Николса «В цирке начинается жизнь», «Только один шанс» Джонстона, «Играй виолончель, играй» Лоуренса, «Страна улыбки» Легара, «Уан-степп» Падилия, «Бабочка в дожде» Ривза, «Маленькая мельница» Фрида, «Романтическое танго» Асламазяна, «Трит-марш» Кручинина, «Мой дядя танцует румбу» Гупфельда, «Квик-степп» Дэвиса, «Прощай, тоска!» Грина, «Вы вынуждаете меня плакать» Джонса, «Кукарача» и многое, многое другое из репертуаров оркестров Эмброуза, Джека Хилтона, Рея Ноубла... Во время спектакля роль маэстро Тамбурини совсем не была второстепенной, а в городе жили меломаны, посещавшие цирк только лишь ради слушания музыки. Они сидели в креслах с закрытыми глазами, осторожно, в такт мелодии стучали ботинками и не любили «манежную клоунаду». Что поделать, каждому - своё! ………………. Может быть, и не стоит вспоминать, но «злые языки» говорили о любви клоуна к одной женщине. Это было давно! Тархан Корелли и Паскаль Тамбурини тогда были ещё молодыми, красивыми, полными сил. Что главное, публика (это слово также гармонично соответствует цирку, как и красная, зернистая икра - холодной водке) боготворила обоих, «носила их на руках». Клоун паясничал; дирижер дирижировал; дружили; после представления выпивали по рюмке, беседовали об искусстве, вспоминали Яна Кубелика и осуждали стиль работы некоторых музыкальных эксцентриков! В один прекрасный день в наш город приехала цирковая труппа Джиральдони. Всезнающий «старый зритель» помнит, что в этом ансамбле артистов блестала неповторимая Йоланда Мориц – молодая, но уже знаменитая укротительница лошадей, фантастическая наездница и изумительная жонглерша. Мировая пресса признала её «Афродитой манежа»! Совершенная внешность, божественная улыбка, пластика балерины, её высокий профессионализм выделял госпожу Мориц не только среди артистов цирка, но и среди мастеров всех сфер искусств: - кинорежиссеры ползали перед ней на коленях, чтобы заслужить внимание «звезды манежа», художники бились между собой за один, получасовой сеанс позирования перед мольбертом, ваятелям снилось тело Йоланды в мраморе, а поэты в её честь днем и ночью сочиняли сонеты. У касс цирка вытянулись длинные очереди. Искусство остальных артистов труппы Джиральдони оказалось в тени. Публика только и стремилась увидеть Йоланду, и после спектаклей невозможно было пройти к её гардеробной из-за валящихся на полу коридора огромных букетов. Полный аншлаг! Вспомним набранные крупным шрифтом заглавия газет того времени: «Она укротила лошадей и с ума свела мужчин!» «Самоубийство безнадежно влюбленного молодого человека во время антракта!» «Сенсация! «Афродита манежа», оказывается, женщина наших кровей!» Да, последней статьи не ошибался! Мориц, разумеется, был её артистическим псевдонимом, а настоящую фамилию мадам Йоланды разузнали сведущие журналисты: - Ада Амирэджиби! Единственная дочка штабс-капитана Ильи Амиреджиби! Человек должен быть необразованным, чтобы не знать, кем был отец «Йоланды Мориц». Во время первой мировой войны он с лучшей стороны показал себя в боевых операциях в Карпатах, в Померании, Галиции и в кровавых схватках на плацдарме Трансильвании; Именно он «психологической атакой» четыре раза вынудил к бегству отборные полки Германии и Австро-Венгрии! Известно, что штабс-капитан скончался в эмиграции, в Висбадене и сиротку Аду воспитала мать - меццо-сопрано Ираида Шахет; она и причастила девочку к «сценической пыли», бродячей жизни артиста. Что касается цирка: - тут уж «приложил руку» отчим, несравненный укротитель лошадей Пьер Кульбит-Фордшпрунг - артист труппы Саламовского. Тархан Корелли в первый раз увидел мадам Мориц во время репетиции. Тогда, по манежу по очереди кружили Ахалтекинские и Арабские скакуны: - агатовая «Элегия», ржавого цвета «Матильда», белый «Сатурн», красный «Семён Михайлович Буденный», «Маринелла» с коричневыми пятнами, прекраснейшая «Карменсита», огненная «Фантазия»…… Йоланда стояла в центре манежа; В руке держала шамберьер – длинный кнут, последовательные хлопки которого поддерживали один и тот же ритм бега лошадей по кругу. Когда скок коней стал равномерным, артистка передала шамберьер ассистенту-берейтору, обвязала талию страховочной веревкой-лонжем, молниеносно вскочила на спину лошади; вскочила, развела руки для сохранения равновесия, и понеслась «Фантазия». В это время Тархан Корелли, разинув рот от удивления, сидел в первом ряду амфитеатра. Он был изумлен легкостью, красотой, грацией и блеском таланта Йоланды. Разумеется, во время репетиции женщина не была одета в парадный костюм, и Дукат представил себе, какой же сногсшибательно красивой будет эта амазонка во время представления. Тем временем, берейтор подавал артистке пластмассовые кольца, булавы, пылающие факелы, с которыми «Афродита манежа» ловко управлялась и, что главное, во время жонглирования этот реквизит достигал почти до купола цирка. Амплитуда сия есть показатель мастерства и клоун, как объективный ценитель жанра, захлопал в ладоши. Потом около десяти колец завертелись вокруг талии женщины в сопровождении жонглированием мячами, тарелками, головокружительными трюками и кувырканием на спине «Фантазии». Улыбка Йоланды, легкость движений завораживало всех! Пальцы женщины, как магнит, притягивали предметы, и темп зрелища всё нарастал и нарастал. Изумлению Корелли не было конца, когда артистка повязала глаза куском темной, непрозрачной ткани и продолжила свой номер жонглированием пятнадцатью пылающими факелами. Дукат привстал. После мадам Мориц сняла лонж и без всякой страховки продолжила представление своего искусства на скачущей по кругу манежа лошади. Нет, господа, разве можно было назвать это зрелище «работой»? Шаловливость, игра, основанная на высшем мастерстве – и ничто иное! Каскад с летающими предметами продлился почти час и за это время зал заполнился зрителями: - артисты труппы Джиральдони, пожарники, журналисты и почитатели Мориц, проникшие в цирк разными «трюками», орали, стучали ногами, от аплодисментов кожа слезала с их ладоней! Тут уж не выдержал маэстро Тамбурини, и под куполом цирка разлилась бессмертная мелодия «Моны Лизы» Саливена. Браво, маэстро Тамбурини! Мориц головой оперлась о спину лошади и ступнями стала крутить трехметровый перш-шест, края которого пылали пламенем! Изумленный дирижер опустил обе руки. Тишина! Удивленный берейтор-ассистент совсем забыл о том, что у него в руке шамберьер, хлопками которого он должен был сохранить равномерный ритм скачки лошади: - человек растерялся и по этой причине «Фантазия» с головокружительной скоростью и понеслась! До трагедии оставалось совсем немало, когда Дукат стремительно перепрыгнул через барьер манежа, и до того, как лошадь сбросила бы вниз женщину, схватил уздечку, с большим трудом остановил «Фантазию», но сам же оказался под копытами. Храбрость клоуна спасла Йоланду от увечья, а с Дуката, в сопровождении криков испуганных зрителей, отвезли в больницу. Судьба сжалилась над Корелли: - травма была не тяжелой; врачи разрешили ему выступить на вечернем представлении следующего дня. Кстати, инцидент на репетиции имел мелодраматическое продолжение! В тот же вечер мадам Мориц с маэстро Тамбурини, шпрехшталмейстером Шарлеманом и виновным во всем берейтором-ассистентом Аллоизием Байкаловым отправилась повидать травмированного Дуката. Пришедшие в больницу служители циркового искусства застенчиво открыли дверь палаты. Тархан не спал. Он на свете лампы читал девятый том «Энциклопедии речи клоуна» и для себя повторял фонетические упражнения на звук «ч». Женщина приблизилась к Дукату, положила ему на грудь букет красных роз, погладила лоб клоуна и прошептала: – Grazie, attore! – Niente! – ответил Тархан, который, так или иначе, владел итальянским языком, т.е. цирковым «эсперанто». – Mi dispiace! – Мориц уселась на стул около кровати – Что говорят врачи? – Завтра я смогу работать! – Davvero? – Да, синьора! Так они меня уверили. – Значит, завтра же я постараюсь помирить вас с «Фантазией», – улыбнулась Йоланда. – Синьора, должен Вам сообщить, что наш Дукат - великий мастер комической пародии! – Совсем несвоевременно обьявил маэстро Тамбурини. – Вам не страшно? – Пародия на меня? – Женщина косо взглянула на дирижера и начала доставать из сумки фрукты. – Почему же нет? – захохотал Шарлеман, – Клоун, упавший с лошади! Ведь это смешно! На короткое время все затихли, и Тархан моментально изложил сюжет будущей пародии: – Я представляю это так, – приподнялся с постели травмированный больной, – слушайте: после блестящей феерии синьоры Мориц на манеж выходит клоун, ведущий за уздечку осла. Шпрехшталмейстер старается разобраться в происходящем. Клоун же отвечает инспектору манежа, что он известный укротитель и любого желающего может обучить искусству жокея. Шпрехшталмейстер удивлен сказанным, но не запрещает мне проявить способности укротителя. Разумеется, в зале сидит «наш человек», которого я насильно тащу на манеж, обязываю страховочной веревкой и после больших хлопот сажаю на осла. Ха-ха-ха! Хлопну шамберьером и испуганный осёл поскачет! Вся соль «антре» в том, что публика вместо всадника увидит испуганного, висящего вверх ногами, кричавшего мужчину, головой касающего то зада осла, то ушей, то спины и умоляющего людей о помощи всё громче и громче. Наконец, осёл убегает за кулисы, а барахтающий в воздухе человек продолжает орать! В это время народ надрывается от смеха! Ну, как? Берейтор захохотал, мадам Мориц улыбнулась, а Шарлеман спросил клоуна: – А кем ты являешься в этой репризе? – Ничем и всем! – ответил Дукат, – в этом и есть «нерв комического!» Мое дело хлопать шамберьером, стоять в центре манежа, не двигаясь, величественно, с серьезностью укротителя. Героем же «антре» станет веревка! Простая веревка для страхования – лонж! Байкалов снова захохотал. – Видите? – показал рукой Тархан на берейтора – Человек смеется, слушая рассказ! А какая же будет реакция у публики! – Va bene! – Синьора Мориц взглянула на часы. – А кто будет «нашим человеком», т.е. «подсадкой»? – поинтересовался Шарлеман. – Клоун Кука! – Не задумываясь, ответил Корелли, – раньше он работал с джигитом Аланом Эльбрусовым. Для подготовки «антре» нам хватит и трёх дней! – Уверенно объявил Дукат и поцеловал ручку мадам Мориц. ……………………. Целый месяц продолжались гастроли цирковой труппы Джиральдони и «реприза лонжа» имела большой успех. Корелли сблизился с мадам Мориц, он влюбился в эту буйную «амазонку», однако, Дукат не мог открыться ей в своих чувствах, так как от «Афродиты манежа», по причинам «несоответствия фактур» мужчины и женщины, последовал бы отказ. В последствии сотрудничество артистов переросло в дружбу, и, конечно, были бы не к месту любовные вздохи «миджнуна», преклонение колен перед обожаемой женщиной. Йоланде Мориц, как известно, всегда надоедали поклонники: - она избегала мужчин, её раздражали их дифирамбы, а аромат цветов стал для «волшебницы арены» настолько противен, что при виде простых подснежников ей становилось плохо; после представления всю эту флору уносили домой уборщицы: они в подсахаренной воде «обновляли» розы, глицинии, гвоздики, тюльпаны, полевые цветы и подношения поклонников артистки выгодно сбивали на рынке. И вот, в конце гастролей мелодраматический сюжет любви-дружбы Корелли закончился переполохом. Вот что случилось: Среди ammiratore синьоры Мориц «стрелой Амура» тяжело был ранен некий Дудэ Лашхи: - бывший студент политехнического института, отчисленный из ГПИ за академическую неуспеваемость и плохое поведение, любитель бесцельного гуляния под тенью высоких платанов проспекта Руставели, многоопытный забияка уличных драк. Он не пропускал ни одного циркового представления, сидел в первом ряду, бросал цветы Йоланде, и после, до утра, перед гостиницей играл на семиструнной гитаре, пел песни из репертуара трио «Los Mexicanos», отчего «Афродита манежа» и мучилась бессонницей. «Блюстители порядка» задерживали гражданина Лашхи, штрафовали его, потом освобождали под расписку, но хулиган на другой же день опять-таки появлялся в цирке, забрасывал цветами манеж. Так продолжалось почти месяц. Стало известно, что Дудэ поклялся перед друзьями из Верийского квартала: - пусть я прежде вступлю в комсомол, если не провалю цирковой номер этой недотроги Йоланды Мориц и не превращу его и вправду «цирк». Поспорили! И в один прекрасный день наглая выходка мерзавца проявилась следующим образом: На вечернем спектакле, как всегда, «Фантазия» скакала по кругу манежа, а наша «амазонка» удивляла публику, жонглируя двадцатью тарелками. Бог знает, откуда, какими махинациями, в национальном костюме джигита на арене появился всадник Дудэ Лашхи, держа в руках наполненным вином огромный рог. В начале наивное общество приняло «влюбленного» юношу за «клоуна» и с криками «браво-браво», захлопала. Йоланда Мориц приостановила «Фантазию» и приказала шпрехшталмейстеру удалить наглеца с манежа. Тут все поняли, в чём дело! В зале поднялся свист, застучали ноги, а академик Кайсаров не выдержав, крикнул: – Молодой человек», прекратите это безобразие! Довольно! Не обращая внимания на протестующую публику, Лашхи опустошил рог. После чего, изумленному, растерянному маэстро Тамбурини хулиган приказал сыграть «Туш». От неожиданности дирижер взмахнул обеими руками, подчиняясь команде хулигана, как дурак! Зрители поднялись в гневе и оркестр, наконец, заглох! Униформисты окружили коня Дудэ, собираясь расправиться с дебоширом метлами, но тот выхватил из ножен саблю. – Не подходите! – крикнул он, готовый к наступлению на униформистов. Поднялся переполох, шум, гвалт ... Академик упрятал таблетку валидола под язык, что и подтвердили в последствии, вызванные на допрос в МВД, зрители десятого сектора. Вот, и цирк! Вот, помилуйте, и весёлое зрелище! Тем временем, Байкалов поднял на руки Йоланду Мориц и унёс синьору за кулисы. Очень скоро в зал ворвались солдаты «восьмого полка» внутренних войск МВД и расположились барьером, разумеется, по заранее разработанному тактическому плану. Испуганная лошадь Лашхи встала на дыбы, отбиваясь копытами от униформистов. Бывший студент же непристойными словами обзывал заведующего отделом культуры ЦК партии республики, третьего секретаря райкома Калининского района города Тбилиси, председателя горсовета столицы солнечной Грузии, министра культуры и, почему-то, авторов учебников «Начертательной геометрии» и «Сопротивления материалов». «Оперативная обстановка» осложнилась. Вот-вот, острая сабля Лашхи могла окраситься первой кровью, и тогда, её далёкий запах раздразнил бы львов, заключенных в клетках - удержать «царей зверей» было бы тогда невозможным. Отчаявшийся господин Джиральдони бился головой об стену, так как ожидались невменяемые действия взволнованной публики; ведь она могла, по обычаю предков, камнями забросать хулигана вкупе с артистами цирка. Дукат нашел иной выход: он к Лашхи подкрался сзади, ловко накинул на его ногу петлю страховочной веревки, а два зрителя, имевшие железную волью, по знаку Корелли, потянули лонж. Последовало «отделение» Дудэ от коня! Подвешенный на одной ноге вниз головой хулиган барахтался, кричал, бранью крыл ЦК партии, почему-то, соседней республики. Ах, чего же можно требовать от сумасшедшего? Да, Джиральдони бился окровавленной головой уже об пол, а академик Кайсаров чувствовал онемения мизинца и безымянного пальца левой руки, тяжесть, боль в грудной клетке. Милиционеры с большим трудом, под руки вывели «надоедливого всадника» с манежа и спустя некоторое время, представление возобновилось. Кайсаров разом почувствовал облегчение. Он заявил во всеуслышание: – Товарищи! Весёлое искусство цирка лучшее лекарство от всех неприятностей! Да здравствует советский цирк – организатор и вдохновитель всех наших побед! – Сказав это, у него восстановился синусный ритм сердцебиения. ……………….. Йоланда Мориц лежала в кабинете директора цирка на широкой, обитой кожей тахте; у женщины дрожали руки и ноги, лоб был покрыт холодным потом, щеки мокли от слёз, и она тихим голосом повторяла одно и тоже: – Orrore! Orrore! Дукат не мог отвести взгляд от безупречного своими пропорциями тела «Афродиты» и, можно сказать без преувеличения, он жаждал крови Дудэ Лашхи. ………………….. На другой день, как всегда, по причине покровительства какого то бессовестного высокопоставленного чиновника из горкома партии, хулигана освободили под расписку и в камеру предварительного заключения поместили (на неделю) академика Кайсарова, как подстрекателя массовых беспорядков на месте сбора народа! Заслуженный ученый чуть ли не повесился на собственном поясе. В конце концов, полковник милиции, некий Робинзон Плиев, так, между прочим, извинился перед Кайсаровым, однако, расставшись с жертвой хулигана, сказал майору Кулумбегову: – Чего же он, этот дурак-академик шляется по театрам! Пусть мучит итак запуганных учением Павлова бедных собак в своем институте физиологии, и, главное, присмотрит за дочкой, день и ночь танцующей «буги-вуги» в кафе «Сулико»! …………………. Дудэ Лашхи выйграл спор. В ресторане «У Валико и Шалико» был накрыт стол. Пятеро друзей хвалили проделку бывшего студента, готовившего новый сюрприз для Йоланды Мориц: - он, оказывается, собирался учинить разбой в гостинице, где жила труппа Джиральдони! А что же! И это могло у него сойти с рук. В то время, когда официанты кружились вокруг шумевших собутыльников, Тархан Корелли шел закоулками старого квартала и «методично» приближался к ресторану: - в карманах он держал два револьвера системы «СМИТ», которые он «стянул» из гардеробной укротителя львов Вальтера Гамбургера. Готовый к мщению, Дукат вспоминал переживания «амазонки цирка», лежавшей на тахте в кабинете директора цирка; вспоминал и возмущался безнаказанностью хулигана в условиях социалистического общества. Место же, где можно было найти Дудэ Лашхи, ему заранее сообщил бывший одноклассник – сотрудник КГБ, «сеть информаторов» которого на «объектах общепита» укоренилась еще «со времен репрессий». Когда Дукат увидел мерцающую зелёным светом вывеску ресторана, он попросил Бога о том, чтобы в этот вечер не разошлись бы пути его и Дудэ Лашхи. Тархан ускорил шаг, потрогав рукой оружие и холодок стали согрел ему сердце! В темном углу зала, вокруг низкого стола сидело шестеро молодых; вблизи от них стоял, изливался городскими песнями дует в сопровождении барабана-доли и аккордеона. – Авое! – Вскрикнули парни. Лашхи, прищурив глаза, сказал: – За исполнение задуманного и сокровенного! Выпили; опустошенные глиняные пиалы опустили верх дном на синюю скатерть. – Какой-то тип пришел? – Дудэ мутным взглядом оглядел Корелли, стоявшего перед кутилами; вид у Корелли был действительно смешной: - узкий пиджак, большой бант, чрезмерно короткие брюки обнажали носки не в пару – синюю и белую, цирковые ботинки, в которые он также по ошибке облачился, выходя из гардеробной в поисках врага №1. Эклектичность костюма Корели, частое дергание век, странно вздернутые плечи из-за засунувших в карманы короткого пиджака рук или развеселили циника или наполнили бы жалостью сердце человека с чуткой душой, так как Тархан был похож на индивидуума, полностью раздавленного жизнью. Не стоит утверждать, что вид клоуна для наглеца Лашхи стал причиной колкости. – Ты кто? – Спросил Дудэ у Дуката и с затуманенными глазами подмигнул рыжему парню, сдиравшему с шампура кусок мяса, подаваясь желанию одурачить с виду беспомощного человека. – Да, да, ты кто? – Вскрикнули кутилы. Корелли растерялся. У него задрожали колени. Желающий возмездия человек отступил на шаг. – Постой, постой..., – поднял руку Лашхи – Ты куда, дружище? Раз пришел, давай знакомиться, выпей вина, побеседуем, что ли! Ведь так, братья, у нас принято? – Конечно! - Рыгнул краснощекий парень, брюхо которого касалось края стола. Лысый же указал Тархану на стул, и клоун, после кратковременного колебания, присел. – Ты что, стиляга? – Поинтересовался Дудэ, внимательно разглядывая одежду Корелли, – джаз, «буги-вуги», девочки! – объяснил собутыльникам Лашхи и кинул Тархану рог, подав знак рукой, - Пусть сперва выпьет до дна! Дукат наполнил сосуд вином, выпил, успокоился, собрался силами и сказал: – Я Тархан Корелли! – Надо было нас сначала же предупредить о появлении «Вашей персоны»! - Захохотали парни. Клоун, сердце которого пылало от желания возмездия, привстал: – Я, господа, служу цирковому искусству! – Стоп! – У Лашхи екнуло сердце, и он приказал музыкантам замолчать, – Понимаю! Так, «цирковому», значит? – Строго спросил он Дуката, – Да, я клоун манежа и хочу сказать, что не могу скрыть своего возмущения из-за вашего поступка! Я требую..., требую удовлетворения! Убедительно требую удовлетворения здесь же, безотлагательно! – Именно так он произнёс, так как, направляясь в ресторан, Тархан по дороге навязчиво повторял одну и ту же фразу: - «Сударь, я требую удовлетворения!». Кутилы затихли. В это время Корелли достал из кармана немного грязную, найденную в сундуке перчатку и бросил прямо в лицо Дудэ Лашхи. – Да! «Господин Хороший», это вызов! – Гордо произнес клоун, щелкнул пальцами, схватил стакан с вином, без передышки выпил, спокойно сел на край стула, стал глядеть в одну точку, т.е. в сторону редиски во рту жареного поросёнка. После чего, доверившись судьбе, артист прошептал: – «Две пули больше ничего – Вдруг разрешат судьбу его» Рыжий - друг Лашхи спросил у Дуката: – Эй, ты знаешь, с кем имеешь дело? Может, тебе что-то мерещится, фраер? – Я требую удовлетворения! – ответил Тархан. – Наш друг поступил как раз так, как и надо было! Он что, стихи должен был посвящать «циркачке»? Прав я или нет, братцы? Она разве невинная? Ха-ха! Уверен, где-то, хи-хи, госпожа Мориц крутится в постели с другим клоуном, как якорь шарманки! - Выговорился Рыжий. Тархан всей силой ударил кулаком об стол; посуда чуть не треснула; встал и крикнул обреченным голосом: – Я не потерплю оскорбления в адрес божественной особы! Я не потерплю оскорбления циркового искусства! Сказать правду, парни испугались мигом покрасневшего, дрожащего человека с перекошенным лицом. Не было сомнений в том, что клоун мог лишить жизни кого угодно, а сам остался бы ненаказанным, как невменяемый. Дукат понял, что психологическое преимущество было на его стороне. Он, отбросив куски хлеба, достал из карманов два револьвера, положил их на поднос и самоуверенно объявил: – Извольте выбрать оружие! Стреляться будем во дворе этого мерзкого заведения! здесь слишком шумно! Дудэ Лашхи, разумеется, слыл в городе наглецом, не привыкшим отступать, однако, не простивший бы своего позора никому, ему не изменяло и чувство здравого смысла: - да, хулиган был без ума от Йоланды Мориц, самозабвенно восторгался её красотой, всячески старался завладеть «Феей цирка», а после, разгуливая по улицам города с видом победителя, ему хотелось бы услышать шепот прохожих: – «Перед шармом этого парня не устояла даже «Афродита манежа!». Бывший студент хорошо осознавал и то, что у него горело сердце «любовью на одну ночь» в отличие от стоявшего перед ним «смешного человека», искренне любившего синьору Мориц и, увы, увы, не надеявшемуся на сочувствие дамы. Вера в то, что дуэль - героическая защита чести синьоры Мориц возвысит Тархана в «глазах общества», являлось достаточным вознаграждением самопожертвования Корелли. Разумеется, Лашхи мгновенно осмыслил все это: - да уж, во всех случаях победителем оказывался Дукат, так как клоун одновременно защищал и честь дамы и тем самым ограждал цирковое искусствао от позора! Хулиган нашел выход: – Дуэль? Поединок? – усмехнулся он. – Вы..., Вы - негодяй! – ответил Тархан. Парни переглянулись, а испуганный грозящим дебошем дует певцов мгновенно «испарился с места», что вызвало бы удивление даже самого Эмиля Теодоровича Кио. Ожидание собутыльников не оправдалось: - Лашхи вежливо обратился к Корелли: – Извинение удовлетворит Вас? – Несомненно! – Так, перед этим честным народом я прошу у Вас прощения! Дукат слегка поклонился перед виновным. – Кроме этого, меня должна простить и мадам Мориц! Передайте ей моё раскаяние! – Дудэ заговорил словами искушенного в поединках благородного дворянина. – Не сомневайтесь! – ответил клоун. – И, наконец: я осрамлен и перед святым искусством цирка! – Что поделать! – Тархан спрятал револьверы в карман: – я, сударь, удовлетворен вполне! – С другой стороны: если кто-нибудь сомневается в моей храбрости, я готов «ублажить» любого! - Объявил Лашхи собутыльникам. – Одна просьба! – обратился к бывшему студенту Тархан, – до окончания гастролей труппы Джиральдони прошу Вас не появляться в цирке и не беспокоить синьору Мориц! – Само собой, разумеется! – «Дал слово рыцаря» Дудэ. – Так как, всё выяснено, позвольте пожелать Вам и Вашей честной компании весёлого времяпровождения, – попрощавшись, изрёк Дукат и с таким достойным видом прошел через весь зал ресторана, что даже в сторону и не взглянул. Корелли остался особенно довольным этикетом объяснения двух мужчин: - несомненно, даже сам Зарецкий бы не нашел изъяна в нашем диалоге, думал и вспоминал улыбаясь Дукат: «Зарецкий, некогда буян, Картёжной шайки атаман...» …………….. Тархан Корелли вышел из ресторана на улицу; прошел некоторое расстояние пешком, потом вспрыгнул на ступеньку трамвая; в конце концов, оказался на площади, где пересекались два проспекта; направился к мосту; спешил; хотел вернуть револьверы хозяину ещё до начала представления; желал повидаться с Йоландой, рассказать ей о несостоявшейся дуэли и наказании негодяя, но передумал – не стоило трепаться! Недолго продолжалось гордое шествие удовлетворенного джентльмена! С одного берега реки на другой был перекинут стальной трос; Бог знает, какое назначение он имел сейчас; говорили, что во время строительства моста на тросе висел вагончик, перетаскивающий туда-сюда разные там грузы. Потом вообще забыли снять трос, и он превратился в место отдыха чаек. Белые, серебристые птицы восседали на нём, следили за хмелями, судаками, стерлядями, на миг выпрыгивающими из мутных волн Куры. Да, трос был натянут с одного берега на другой и Тархан заметил, что чайки сторонились излюбленного места отдыха из-за того, что боялись мальчика, этак, восьми-десяти лет, с рогаткой в руках, прятавшегося за деревом и обстреливавшего камушками птиц. Корелли взглянул на циферблат своих наручных часов: - до начала представления оставалось чуть больше часа; вначале, боясь опоздать, он засомневался, однако, всё-таки решил «проучить» шалуна; по каменным ступенькам спустился на набережную, на цыпочках подкрался к в перепачканной пылью серой школьной форме снайперу, и схватил его за шиворот: – Пусти-и-и-и... – закричал мальчик, повернув лицо к клоуну. Этот негодяй больше времени проводит, конечно, на улице, чем в учебном заведении и семье, подумал Корелли. Грязная школьная форма, загорелое лицо, лихо перекинутый через плечо широкий, кожаный ремень, на пряжке которого был наштампован «номер школы», широкие, сморщенные, почти падавшие вниз брюки, порванные, замазанные грязью туфли, взъерошенный, пыльный чуб и мускулистое тело, готовое в любой момент удрать от преследования, пуститься в бег, «гласили», что Корелли задержал мальчика с «низкой академической успеваемостью», с плохим поведением. Он, наверное, кроме чаек, враждует с голубями, кошками, собаками и готов, проникнув в зоопарк, высунуть язык «царю зверей» или подать слону булку, нашпигованную гвоздями; кроме этого, этот горе-ученик, разумеется, без оплаты пользуется городским транспортом и знает «тысячу дырок» проникновения в кинотеатры без билетов – предполагал Дукат. – Пусти-и-и... – на тон выше стал кричать мальчик с рогаткой – пусти-и... – Как тебя зовут? – Меня? – Не меня же? – «Воробушек»! – «Воробушек»? Не мели чепуху! Как зовут, говорю? – Саридан! – Фамилия? – Далгауков! – Кто Отец? Чем он занимается? – Отец - в тюрьме! – Гордо ответил мальчик. – Мать? – Вышла за Степана! – Давно? – Когда отец «пошел» на «четвертый срок! – Где живешь? – На улице Черкезова! – А чего же тут шатаешься? Оставайся в своем квартале! – Принес «Тархуну» почтовые марки. Я ему задолжал. Некоторое время они смотрели в глаза друг другу молча, однако, можно сказать, без вражды и с желанием подружиться. – Ты бывал в цирке? – А как же! – Наверно, без билета. Всё-таки, кто тебе там пришелся по душе? – В этом сезоне Вальтер Гамбургер! Силён! Люблю львов! – Ещё? – Эта? Фамилию не помню, дядя! Что на лошадях крутится, крутится и тарелками играет! Душка! – Йоланда Мориц! Красивая женщина? – Красивее, чем педикюрша Талико! Уж точно! – Неужели? – Я своё слово сказал. – Клоуны? Они тебе понравились? Что скажешь! – Клоун, дядя, это есть клоун! И я их жалею! – Почему, почему? – Вах, клоун и потому! – этот ответ вполне вмещал философскую суть. – Возможно, ты и прав, дружочек! – Тархан наклонил голову и взглянул в глаза мальчику, – Ты, братец, скажи, чем тебе не угодили чайки? – Они глотают рыб, – ответил «обитатель улицы». – Если так рассуждать, то первый камень надо бросить в человека! – Будь спокоен, дядя! Где нужно, когда надо, и людям достается от меня! Степана спроси, если хочешь! – И ему попало? – Крепко! Только он не знает, что это я, а то... – А то что? – Изобьет мою мать! Понял? – Почти всё! – Пойду я! Отпусти и пойду! – «Римское Право» по сравнению с этой «дефиницией» шалуна казалось детским лепетом. – Иди! кто тебя держит... – Ты не будешь гнаться за мной? – Еще чего! – Так разойдемся по братски. Хорошо? – Постой, постой! – А? – Ну-ка посмотри на меня! – Неожиданно для «воробушка» Дукат вытянул стойку на парапете набережной. Потом он «взлетел» кульбитом, сделал оборот в воздухе и встал на обе ноги перед мальчиком. Саридан разинул рот. – Смотри! – сказал Тархан, и сразу же «акробатическим каскадом», этак, на двадцать шагов удалился от маленького Далгаукова, а после, в высоком прыжке Дукат даже очутился на ветке дерева. – Авое! – Мальчик почесал затылок. – Я - клоун Дукат! – объявил Корелли; потом он спрыгнул с дерева и с улыбкой протянул руку «Воробушку». - Нет, - покачал головой «обитатель улицы». – Ты не веришь мне? – Конечно, нет, дядя-джан! Дукат ходит по канату, танцует! – Ну и что? Где же здесь канат? – Во-о-от! – Саридан указал на трос, протянутый над Курой. Тархан засомневался. – Эх! Все меня обманывают! – Грустно произнес мальчик, и кто знает, сколько человеческой лжи он вспомнил. – Кто? Кто тебя обманывает? – Как кто? «Тархун» – в марках, Степан – по жизни! Мать – в любви... А вот, отец предпочитает тюрьму «свободе!». Давно я догадался! Живёт по «воровским законам» и обманывает только меня! Хотел бы я знать, детей не касается «воровской закон»? – С болью сказал Саридан. Откуда, почему такая тяжелая тоска на маленьких плечах? – изумился клоун и сразу же представился перед маленьким Далгауковым настоящим «Дукатом»: - вспрыгнул на каменный парапет, выпрямился, кончиком носка ботинка коснулся троса, развел руки, воспринял всем телом равновесие, осторожно продвинулся – первый, второй..., третий... четвертый шаг ... и пошел! Трос прогнулся под тяжестью тела человека, и теперь клоуну приходилось шагать, как говорят, по «подъему». Он двигался осторожно, но с уверенностью в том, что не допустит ошибку. Тархан сконцентрировал взор на стальной трос, его глаза пренебрегали колыхание мутных волн реки; уши не слышали лай чаек, а руки, как будто, упирались в «две воздушные стены», что не позволяло телу малейшего отклонения. Саридан испугался, когда подул ветер и трос закачался. К этому времени клоун был над серединой реки. Если бы подошвы моих ботинок были намазаны смолой колофина, я двигался бы по канату даже под дождём – подумал Тархан и вспомнил грустную историю итальянского жонглера Энрике Растелли: - В цирке эквилибристы, акробаты, воздушные гимнасты употребляют смолу колофина или colophonia resina. Артисты натирают ладони «канифолью» для того, чтобы надежно захватить в руки веревку, трос, турник, Колофин - яд! Короче, этот Растелли удалил зуб у стоматолога, потом, выступая на арене, зажав в зубах натертую колофином палку, умело подкидывал ею мячики. К несчастью, колофин проник в рану полости рта и находящий в зените славы тридцатичетырёхлетний итальянец погиб. Тархан Корелли ловко двигался вперед, к другому берегу. Завоёвывая своим искусством Саридана. он лицом повернулся к мальчику, удивил его показом «антраша»: - подпрыгнул, ступни Тархана несколько раз коснулись друг друга; сохраняя равновесие, опустился на трос, а потом проделал три «пируэта» и, не довольствуясь этим, самоуверенный Дукат присел, глубоко вздохнул, напряг раздвинутые руки, вскрикнул «алле гоп», и показал искусное «сальто-мортале» единственному зрителю. После Дукат «замер» на тросе, передохнул и продолжил путь: - он приближался к парапету другого берега; Ещё один трюк: - клоун неожиданно повис на тросе ступенями, вниз головой, выхватил из карманов револьверы Вальтера Гамбургера и двумя выстрелами разбил два плафона высоких лампионов. Далее Тархан быстро сделал три шага и перепрыгнул через каменный парапет; В грохоте движения автомобилей, трамвая звук выстрелов не услышали ни Саридан, ни прохожие, поэтому мальчика удивил лишь треск стекол, осколки которых разлетелись вокруг него. Представление закончилось поклоном артиста единственному зрителю и «обитатель улицы» поверил, что в тот день судьба позволила ему познакомиться с настоящим клоуном. Мальчик особенно радовался тому, что на этот раз его не обманули и «за эту правду», Дукат чуть ли не свалился в реку; «Воробушек» грязным рукавом школьной формы вытер слезы радости, восторга и после, удалиляясь от набережной, не услышал крик Дуката: – Непременно приходи в цирк, «Воробушек»! Ты слышишь меня? …………….. Корелли взглянул на часы и быстро побежал в направлении цирка; до первой репризы клоуна оставалось совсем немного времени; он приблизился к гардеробной, еле дыша, открыл двери и, к своему изумлению, у зеркала увидел Йоланду Мориц. – Синьора? – с трудом произнес Тархан. – Почему опоздали? – «Афродита манежа» улыбнулась клоуну, – Cavaliere! Cavaliere! – Восторженная женщина произнесла с пиететом эти слова и поцеловала Тархана в щеку. Вмиг дверь гардеробной открылась настежь, и в комнату влетели Тамбурини, Шарлеман, Байкалов, один эквилибрист, два «ковёрных», и джигит Алан Нарзанов-Дзауджикаев, который на манеже работал под артистическим псевдонимом «Хаджи-Мурат». – Вот рыцарь! – сказала женщина и опять поцеловала в побагровевшую щеку вздрогнувшего Дуката. Артисты зашумели: – Нам известно обо всём! – Молодец... молодец... – Ты проучил этого негодяя! – Нет..., нет, господа, я бы его точно уж убил! – Хвастался дирижер. – А я бы зарезал его, как барана, а после выпил бы его кровь вот, с этого котелка клоуна! – Искры летели из глаз «Хаджи-Мурата», он злостно глядел на ножны своего кинжала, – У нас, в горах, в ауле был такой случай... – Постой! Постой! – Байкалов прервал слово грозного горца «горячих кровей» с лицом «кавказской национальности», – Дукат в первую очередь защитил честь циркового искусства! Вот в чём вся соль! – Наконец-то... наконец-то... – прошептал эквилибрист, протянув руку Тархану – Спасибо, коллега! – Рыцарь! – Герой! –Однако, довольно, господа! – Обратился Шарлеман к восторженным артистам, - через десять минут у нас «Парад-Алле»! Вы что забыли? По местам! Шаго-о-о-м марш! - Приказал шпрехшталмейстер. Йоланда Мориц же на миг остановилась у дверей и так сказала сконфуженному клоуну: – Я Вас не забуду никогда! Никогда! ………………. Это случилось в конце одного, обычного циркового сезона. После этого много воды протекло под стальным тросом, который и сейчас протянут с одного парапета набережной Куры к другому. ……………. Когда труппа Джиральдони закончила свои гастроли в Тбилиси, Дукат почувствовал странное одиночество: - выражаясь образно, он был похож на человека, который стоит, как бы, «на перекрестке» перед тремя жизненными определениями: - любовь, ненависть и жалость для него имели три конкретных имени: - Йоланда Мориц, Дудэ Лашхи и Саридан Далгауков - «Воробушек»! Как будто и люди сгруппировались вокруг Тархана в таком же порядке: - некоторых он любил, некоторых ненавидел, а другие вызывали в нем жалость: - в числе последних он считал и самого себя. В суматохе цирка, в хохоте зрителей, в ритмах оркестра Тамбурини клоун развлекал детей «репризами», «антре» и постепенно погружался в омут отчуждения от общества; может быть, поэтому во время каждого представления Тархан тщетно хотел увидеть безбилетного Саридана на ступени лестницы амфитеатра , однако, «Воробушка» не было видно. Наконец, клоун не вытерпел: - заполнил карманы сладостями, хлопушками, фотоснимками знаменитых артистов и направился к улице Черкезова. По дороге Корелли рассуждал: - если мальчик, и вправду, из неблагополучной семьи, угнетенный жизнью, я, непременно, добьюсь согласия матери на усыновление мною мальчика, заберу «Воробушка» в цирк, найду ему подходящее занятие: - в начале он станет униформистом, а потом воспитаю из Саридана артиста; ребенок-то он шустрый – из него мог бы получиться хороший акробат или жонглер. Но больше всего Дукат мечтал увидеть маленького Далгаукова, конечно же, клоуном; человек он одинокий, и было бы добрым делом забрать «врага чаек» с улицы, уберечь малыша от скитаний по тюрьмам, от «воровских законов», причастить к искусству цирка, радующего сердца людей. Корелли строил планы и был, несомненно, этим доволен! Лицо Дуката прояснилось: - он представил себе Саридана на манеже, в костюме клоуна, у которого из глаз фонтаном текут «струи воды»; мальчик падает задом об барьер, дурачит шпрехшталмейстера, и слух Тархана «ласкает» хохот и аплодисменты публики. Корелли решил подарить мальчику цирковой псевдоним «Дукат»! – Мне не жалко! – прошептал он и потрогал карманы: – сладости, хлопушки с солью Бертолэ и фотоснимки были на месте. На Черкезовской он заглянул во двор, из которого доносился звук костяшек нарды; Двое мужчин в домашних, полосатых пижамах состязались в игре, стучали фишками по доске соломенного цвета; когда Тархан подошел к ним ними, игроки, как-бы, очнулись от азарта, вежливо ответили на приветствие незнакомца. – Простите, я потерял одного мальчика, – застенчиво высказался Корелли. – Потерял? Он что, волчок? – Усмехнулся усатый коротышка, – как его зовут? – Саридан! – ответил Тархан, – если не ошибаюсь, у него должен быть отчим по имени Степан! Мужчины, удивляясь сказанному, переглянулись: - мол, не знаем, пожали плечами. – Далгауков! – Дукат вспомнил фамилию «Воробушка». – Постой, постой, – почесал затылок второй, – это, наверно, сын Шалико. – «Даглара»? – Махнул головой коротышка, – он живет напротив винного подвала «Здравствуй, дорогой!». Про этого мальчика должен знать наш сосед, Гиоргий! – Даро-о-о-о! - Крикнул он в сторону остеклённого балкона. Из окна выглянула женщина. – Гиоргий дома? – Занимается! - На весь двор объявила женщина. Вскоре из её подмышки высунул голову мальчик. – Здорово, Гиоргий! – усмехнулись мужчины. – Учу географию: - «Скалы и водопады Кавказа»! – сообщил соседям малыш. – Ты знаешь Саридана? У него должен быть отчим по имени Степан! Он, скорее всего, живет напротив винного подвала «Здравствуй, дорогой!». Гиоргий не промолвил ни слова. – Далгауков! – Закричал снизу Тархан. Гиоргий молчал. – Ну, скажи что-нибудь, – пригрозил кулаком усатый коротышка. – Сказать? Что сказать? – Спросил мальчик у матери. – «Первый закон Ньютона», – хихикнул сосед, – кроме этого, наверно, ничего и не знаешь! Где твой друг, ну, этот самый Саридан? – На «Кладбище Св. Петра и Павла»! – Что, в кости играет? – Саридан погиб. Уже год, как погиб, – с печалью произнес Гиоргий, – в реке утонул. Для прояснения дела мальчика позвали вниз. Гиоргий несвязно рассказывал о случившейся трагедии: - повторял одно и тоже, подтирал нос ладонью, иногда бросал взгляд на мать, которая, облокотившись на подоконник, углом платка вытирала фарисейскую слезу и пальцем указывала в сторону изображенного на обложке учебника верблюда, то есть, требовала скорейшего возвращения домой двоечника и лентяя. Мальчик же не спешил продолжить учебный процесс в домашних условиях, так как радовался оказанному ему вниманию трёх, взрослых мужчин. Клоун и соседские мужчины уточняли подробности гибели «Воробушка»: – Почему же он все-таки решил вступить на трос? – Я же сказал, Саридан утверждал, что его обучал ходьбе по канату цирковой клоун! Даже имя промолвил, Дуплет, что ли! – Ух, твою! – Простонал усатый, почесав грудь подросшим ногтем мизинца. - Что? Поспорили? – Да! – признался мальчик, – проигравший должен был пригласить нас, четверых в кино и угостить всех мороженным. - Расскажи слово в слово, внятно и не торопясь! – Приказал Корелли. –В добавку проигравший должен был купить пачку папирос «Казбеги» и возвратить марки от «Тархуна»! – уточнил Гиоргий. – А что потом было? – спросил Тархан. – Саридан встал на трос и пошел! В начале двигался хорошо. Мы подумали, что он научился ходьбе по канату у того самого…. Дуплета. – Руки у него были разведены? Он нёс с собой шест? – поинтересовался клоун, чувствовавший себя уличенным в непреднамеренном убийстве. – Нет, он шел в «пустую»! Прошел полдороги, и сорвался! Запросто! Упал в Куру и утонул! Через неделю Саридана нашли водолазы около Ортачальской ГЭС! – Он не умел плавать? – вскрикнул Тархан. – Вах, в том то и дело, дядя-джан! «Смертельным спор»! Саридан должен был пройти до конца, или погибнуть! – Ах, вашу мать, фашисты! – возмутился усатый, – Не могли придумать ничего лучше? – Лучше? – Усмехнулся мальчик, – только возвращение марок от «Тархуна» чего стоит! Проигравшему, точно, был обеспечен ушиб головы! – Что вы за народ! Ах, мать вашу... скажут еще, почему избил ребенка! – Сосед хотел схватить Гиоргия за ухо, но тот пролез между ног мужчины и плача, извилистой лестницей направился домой. – Чего же просили меня рассказать о подробностях? – Хныкал он; после уже, угождая желаниям матери, Гиоргий начал «лицемерный монолог на лестнице»: - Килиманджаро высочайшая вершина Африки. Ее высота 5895м. Килиманджаро находится в Танзании. У дверей застеклённой веранды его встретила мать, и подбоченившись, спросила: – Кончился «базар»? – Я не всё сказал! – Гиоргий вышел в другую комнату, ладонью хлопнул по «башке» глобуса, от чего «весь мир» покатился по выкрашенному в красный цвет деревянному полу. Испугавшись, мальчик сказал матери, что уронил глобус и «в связи с делом» объяснил: - Короче, кроме спора, была там и любовь! Если в тот день поблизости не оказалась бы случайно Тины, Саридан не вступил бы на трос! – Тина? – Мать опустила шумовку, – дочка ватмана трамвая? – Вся соль в этом, мама-джан! – Мальчик поправил брюки, вытер сопливый нос синей майкой, которую украшал «№11» в знак почитания к футболисту Михаилу Месхи, и, точь-в-точь, с таким испугом посмотрел на учебник географии, как обреченный на удушье заяц глядит в сторону питона и не надеется на снисхождение от хищника. – Спустись в гастроном, купи бутылку водки, немного сулгуни и лаваша, генацвале! Твой отец, будь он проклят всеми иконами Сионского храма, скоро богу душу отдаст от похмелья! – Приказала мать и всучила мальчику пять рублей, сказав: - Вах, сил больше нет от этих страданий! ………………….. Ошарашенный Дукат с трудом вышел со двора; на улице, понурил голову, он уперся рукой об стену, вспомнив сказанное однажды Тамбурини: – Неудачливый во всём, невезучей судьбы человек не должен обманывать себя розовыми мечтами! Если бы не моё, не к месту представленное мастерство ходьбы по канату, мальчик был бы жив! - Он упрекал себя и удивлялся тому, как Саридан, всё-таки, достиг до середины Куры. Потом Корелли направился к тому мосту, под которым в последний раз видел «маленького обитателя улицы»: - Дукат достал из кармана сладости, хлопушки, фотоснимки и выбросил всё в реку. Во время циркового спектакля случилось невероятное: - Тархан вышел на арену пьяный! Что интересно, этого не заметил даже сам шпрехшталмейстер! В то время труппа знаменитого иллюзиониста Леонардо Мазини в течение почти двух недель удивляла город. И стар и млад, люди должностные и рядовые горожане старались достать билеты на спектакли, не довольствуясь посещением только лишь одного представления; с целью досконально разобраться в «колдовстве» мага, зрители посещали три-четыре представления, но секреты Мазини оставались, конечно, нераскрытыми. Фокусы чародея молниеносно следовали один за другим и это, как говорят французы, имело свой raison: - расширялась пропасть между изумленным взглядом и логичным рассуждением, за чем и следовал полный балдеж публики. Артисту Леонардо Мазини (по паспорту - Папуна Мачабели) на арене помогали восемьдесят ассистентов, ловкость, тренированность и способность «держать язык за зубами» которых, было общеизвестным. Иллюзионист обычно выходил на манеж одетый «на восточный манер»: - огромная чалма белого цвета, зелёный, вышитый золотом халат, шелковые шаровары, туфли с острыми, вздернутыми носками давали ему вид волшебника сказок «Тысяча и одной ночи», прилетавшего в цирк на ковре-самолёте. Маэстро Мазини был мужчиной высокого роста, с красивым лицом, с белой бородой и усами; он своим театральным пылом превосходил многих молодых артистов: - ловкие приемы, трюки своей сверхъестественностью изумляли народ и даже сам «Фома неверующий» мог бы поверить в то, что этот властитель манежа держал в руках действительно «волшебную полку». Некоторые «умники» предполагали, что главный козырь иллюзиониста в том, что тот гипнотизирует публику и даже простейший трюк кажется людям чудом; Кто знает! Ведь цирк мир изумительный, мир волшебства! Если мнительный человек даже с «микроскопом» явится в зрительный зал, всё равно ничего не поймет. Стоит искусству магов и чародеев доверится и только лишь дружескими аплодисментами, стоя поблагодарить артиста: - если ты неспособен на сию благосклонность, всюду суешь «свой нос искателя», тебе лучше направиться в институт физики, где стараются досконально изучить любое явление. Тем не менее, отметим, для того чтобы вникнуть в «кульбиты» физики Эйнштейна, надо любить цирк! Маэстро Леонардо Мазини! Говорили, что этому человеку было запрещено входить в банк, так как, он мог простую бумажку всучить кассиру вместо «сторублёвки». Утверждали, что в годы второй мировой войны, во время осады Сталинграда, товарищ Берия именно господина Мачабели заслал в «тыл врага» к фельдмаршалу Паулюсу и одурманенный гипнозом немецкий полководец начал бессмысленными распоряжениями системно разрушать военную машину «Вермахта», пьянствовать, танцевать фокстрот с сестрами милосердия военно-медицинской службы «райха», посылать в Берлин телеграммы следующего, мягко говоря, неадекватного содержания: «Мой фюрер! Призрак бродит в Европе, призрак коммунизма!». Или «Дорогой Партайгеноссе! скажу Вам с большевистской прямотой: - война проиграна!» и т.д. и т.п. Короче, придумывали и сочиняли многое! Поводом тысячи сплетен служило и то, что, во время ночных репетиций иллюзиониста, здание цирка охраняла конная милиция. Корелли работал у Мазини «коверным» и он был предупрежден под расписку о неразглашении секретов иллюзиониста даже в КГБ. Репризы Дуката также удачно совмещались со спектаклем, как Карл Маркс - с богатством семьи Энгельсов! Никакого диссонанса! Научная основа трюков Мазини, чуть ли не военная дисциплина в коллективе, головокружительный темп зрелища, высокий уровень работы ассистентов создавали безупречное зрелище и публика «одним вздохом» воспринимала волшебный иллюзион! Каждая реприза клоуна была в гармонии со службой униформистов (вынос реквизита на манеж, сборка, разборка и т.д.), и одна «преждевременная», или «запоздалая» секунда могла «провалить» спектакль. В тот день, когда Дукат выступил на арену пьяным, всеобщая радость зрителей, хохот и изумление закончились воцарившейся страшной тишиной, ожиданием ареста всей труппы. Что же случилось? Первое отделение прошло, как обычно спокойно: акробаты, жонглёры, музыкальные эксцентрики, наездники, воздушные гимнасты безукоризненно выступили перед зрителями. На манеже работал клоун Кишо, веселящий публику пародиями каждого «номера». Детям особенно понравилось «антре» в сопровождении концертино, а взрослым – реприза «неудачливый рыбак» Как всегда, прекрасно звучал оркестр Паскаля Тамбурини. Во время антракта зрители разошлись в широком фойе. Люди налегли на слоённые хачапури, булочки, посыпанные маком, мороженное; они пили лимонад «ситро», жуя пищу и читая цирковую программу. Народ был в ожидании второго отделения, которое целиком представляло искусство Леонардо Мазини. Пьяный Дукат сидел в своей гардеробной перед зеркалом в костюме клоуна, переживая смерть Саридана и куря папиросу за папиросой. «Минор настроения» обостряло воспоминания об Йоланде Мориц; эта синьора была единственной, первой и последней любовью Корелли. Разумеется, Тархан ухаживал и за другими женщинами. Когда мужчину одолевало физиологическое желание, он то завлекал секретаршу директора цирка в пустую правительственную ложу, то кассиршу заманивал в тёмный уголок за вольером, то замешкавшуюся после спектакля какую то госпожу укладывал на сундук со старьем, однако во время всех этих шалостей перед глазами Дуката стояла Йоланда и он вспоминал слова «Афродиты манежа»: – Я Вас никогда не забуду…… Испытав неудачную любовь, Корелли, конечно, и не мечтал о создании семьи; попытка воспитать Саридана клоуном цирка, увы, тоже закончилась крахом….. В гардеробную вошел Шарлеман: - побледневший «инспектор манежа» не посмел подойти к клоуну и издалека спросил: – Осведомлён уже? – потом продолжил речь, еле выговаривая слова, – вот, сейчас, две минуты тому назад я ЕГО видел собственными глазами! ОН явился к нам со своими внуками! – Кто? – между прочим, без должного интереса прошептал Корелли. – ОН! – Нечеловеческим, испуганным голосом закричал шпрехшталмейстер и в ухо прошептал другу фамилию гостя, соизволившего и пришедшего в цирк вместе со своими внуками. От этой новости Дукат почти отрезвел. Когда испуганный Шарлеман вылетел из гардеробной, Тархан Корелли взял с тумбочки бутылку с оставшимся там коньяком и допил его до конца. Начиналось второе отделение циркового представления. Оркестр Тамбурини озвучил слоуфокс Уорена «Весьма много слёз», и за этим музыкальным произведением последовала румба Конрада «Континенталь»! Вот-вот, на манеж должен был выступить Дукат со своим первым возгласом «антре»: – Товарищи, вы не видели мою любимую бабушку? После этих слов, как правило, зрители так закатывались от смеха, что в зале появлялись врачи скорой медицинской помощи. Нет, в этот роковой вечер Корелли не был склонен лицезреть мир «трезвым взором» и до того, как выйти на сцену, он запил коньяк стаканом спирта; потом, наконец-то, высунул голову из форганга, еле-еле, волоча ноги, вышел на манеж и увидел ЕГО, как простого смертного, сидящего вместе с внуками в первом ряду! Удивился клоун: - даже «червяки» партийной номенклатуры стремились к мягким креслам, а ОН находился всего лишь в одном шагу от Дуката и вытирал платком пот с лысой головы, улыбаясь настолько, сколько ему позволяли «партийный ранг» или, если можно сказать, непоколебимая вера... вера в победу идей коммунизма на земле! Дукат заметил, что из-за этого человека публика воздерживалась от бурных проявлений эмоций и поэтому нарушалась связь между артистом и зрителем, т.е. умалялась сама суть циркового искусства. В это же время Леонардо Мазини работал точно, безошибочно, как токарный станок немецкого производства. Вот, настало время известнейшего «фокуса»: - униформисты на манеж выкатили клетку, в которую, по «сюжету», Дукат должен был заманить сидящего в зале «своего человека», т.е. «подсадку»; клетку запирали замком, сверху прикрывали черной материей, Мазини взмахивал «волшебной палочкой», ассистенты убирали с клетки чёрную материю и перед людьми вместо человека, появлялся свирепый лев. По секрету скажем, что под манежем находились два туннеля: - первый – для человека! второй – для «царя зверей». Трюк был очень эффектным! Дирижер Тамбурини, увидев стоящую в центре арены клетку, приказал оркестру сыграть «Румбу» Морелли; Дукат вскочил на барьер, начал взором искать «своего человека» для того, чтобы «растерянного» мужчину пинком направить к клетке; остальное было «делом двух туннелей» и ловкости Мазини! В тот роковой вечер «своим» или, как говорят в цирке, «подсадкой» был высокий молодой очкарик, который очень скоро, с помощью туннеля, должен был спастись от когтей льва Африкана. Этот Африкан в течение многих лет украшал аттракцион Ирины Ромбург, но из-за старости превратился в «реквизит», хотя у «реквизита» была громадная пасть, острые клыки и хороший аппетит. Внуки мужчины в сером костюме, (близнецы – Коба и Вова, давно жившие в коммунизме из-за известных заслуг дедушки) увидев «ложное сопротивление» очкарика, сорвались со своих мест, подбежали к Дукату, отвели его к дедушке и потребовали посадить ЕГО в клетку, так как считали, что ОН смелее всех на этом свете. Пьяный Дукат мгновенно, охотно согласился с предложенными правилами игры «будущего поколения» и «куда нужно», туда и заключил изумленного дедушку, ничего не ведавшего о сути «трюка». Беда заключалась в том, что толстый мужчина не смог бы пролезть в туннель; попавший в железную клетку, он непременно бы встретился с Африканом! Униформисты сперва черной материей прикрыли реквизит, а потом, убрав непрозрачный чехол, ахнули - за решеткой оказались Африкан и мужчина в сером костюме, которого подбросили «царю зверей», как ослиную ляжку. Испуганный Шарлеман начал бить себя по голове обеими руками! Зритель стонал в ожидании самого ужасного. Разоблаченный в преступлении, протрезвевший клоун, с помощью веревки пополз к куполу цирка. Как будто бы, со страху удаляясь от всех и от всего, но ключи от замка клетки то неосознанно прихватил с собой! Что бы не говорили бы, публика с радостью в сердце ждала того момента, когда зверь сожрет ЕГО! - Брось ключи, брось! – Кричали снизу ассистенты Мазини, но Корелли ничего не слышал; Более того: ему казалось, что он уже находится на «том свете» и там тоже суждено ему лазить по веревке. Для того, чтобы ослабить внимание зверя, дирижер, неожиданно для всех, приказал оркестру сыграть «Интернационал», и вот, чудо, зрители запели; к ним присоединились Мазини в восточном цирковом костюме, униформисты, вышедшие на манеж артисты, билетёрши, буфетчицы, официанты, угрожая эксплуататорам: «Это есть наш последний и решительный бой!». Директор цирка приблизился к клетке, а ОН с испугу тоже начал петь: «Кто был никем, тот встанет всем!» Пели стоявшие на стульях Вова и Коба! Молчали Африкан и Дукат! Лев впервые слышал величественную мелодию «Интернационала» и, оживившись этой энергичной музыкой, он, с желанием беспощадной борьбы, вспоминал прошлое, весёлые деньки, когда ещё молодым хищником работал под руководством мадам Румберг! Хоть в мире животных эта порода принадлежит к «классу угнетателей», Африкан своим возрастом, утомительными скитаниями по разным городам СССР, гастролями по странам социализма и «запада» одряхлел, от его генетической агрессии мало чего и осталось; теперь льву кроме ходьбы в туннеле взад-вперед, нечего было делать и, к сожалению, «царь зверей» этим, единственным, весьма унизительным способом доставал себе кусок мяса на пропитание! Зверь внимательно присматривался к человеку, заточенному в клетке, у которого на лацкане пиджака блестела золотая звезда «Героя Социалистического Труда». Ослепительный лоск золота Африкану напоминал ту бабочку, которую он видел в Кении, в национальном заповеднике Серенгети ещё тогда, когда был львенком и жил на воле; От этого внезапного воспоминания родины зверь загрустил: - за что же люди его, рождённого для вольного бега по саванне, вынудили паясничать на манеже? Более того: на старости лет и вовсе отстранили от «артистической деятельности» и превратили в «реквизит» аттракциона Мазини! Лев с грустью заморгал ресницами и с черной кисточкой хвоста почистил и так безупречно блестевшие туфли мужчины в сером костюме: потом лапой нежно дотронулся до руки дрожащего узника цирковой клетки, и зверью показалось, что «субъект с бабочкой» тоже являлся жертвой несправедливостей бытия! В это время Тамбурини одним глазом внимательно смотрел на манеж и одновременно старался до бесконечности продолжить игру оркестра. Ведь неожиданная тишина могла бы стать толчком проявления агрессии Африкана! – Предполагал маэстро. Да, от трагикомической ситуации все оцепенели кроме одного человека. В цирке служил т.н. агент-информатор КГБ, незамедлительно посылавший оперативный сигнал «куда надо». В этом «храме искусства» комитет безопасности представлял рядовой сотрудник противопожарной службы, некий Тарас Мехузла – с агентурной кличкой «Брандспойт». Видя переполох, мужчина в брезентовой спецодежде, в каске бронзового цвета, опоясанный широким кожаным ремнем, действовал по инструкции: - сохраняя душевное равновесие, смелыми шагами направился он к кабинету директора, открыл двери «секретными ключами», кашлянул, показательными пальцами обоих рук поправил усы, оглядел комнату, обвернул трубку телефона платком, потом, как всегда, четким голосом рапортовал. В ответ послышался крик дежурного сотрудника комитета безопасности: – Ты, что, с ума сошел? Мехузла без волнения повторил рапорт и подтвердил, что в ближайшее время лев сожрет ТОГО, имя которого произносить в этом случае нецелесообразно. – Чего же ждут? – Удивился дежурный, – пусть расстреляют зверя и дело с концом! – Поют «Интернационал»! – ответил Тарас. – Брандспойт!!! – было сказано с угрозой. – Знаю! Хорошо осознаю мой долг перед партией, народом и родиной, товарищ Кукури! – Брандспойт! – Прошу зафиксировать сигнал! – Струей воды угомоните зверя! – Это невозможно, так как пожарники тоже поют, товарищ Кукури! – Ждите последующих указаний! В первую очередь ты обязан защитить от хищника красный флаг цирка, бюст Ленина, труды классиков Марксизма и ... Орден Трудового Красного Знамени. – Есть защитить флаг, бюст, книги и орден, товарищ Кукури! Через пятнадцать минут после сигнала Брандспойта на площади, прилегающей к цирку, начали плавно спускаться переброшенные вертолетом парашютисты десантного взвода, а по широкой, длинной лестнице, расположенной по склону холма, бегом поднялись бойцы спецназа и вот, солдаты с противогазами, под командованием полковника Мухтара Рахимова, ворвались в зал. Увидев поющий народ, руководитель военной операции от удивления разинул рот. Бойцы же расположились вокруг манежа; прервать перманентное пение «Интернационала», конечно, не было бы политически оправданным, и поэтому, Рахимов указал дирижеру не останавливаться. Несчастный Тамбурини, как уже было сказано, по гуманным соображениям и не собирался этого делать. К тому времени, вполне благосклонно настроенный к соседу Африкан заигрывал с мужчиной в сером костюме, но эту театральную идиллию нарушил звук пистолета системы Стечкина, 1951 года выпуска. У Мухтара Рахимова, отличника боевой и политической подготовки, рука не вздрогнула и он семи выстрелами «ликвидировал» Африкана! Всего в течение одного часа Тархана Корелли, Паскаля Тумбурини, Шарлемана, Мазини, двух униформистов, «подсадку» и даже Тараса Мехузлу отправили в камеры предварительного заключения КГБ. .…………… Читателю весьма грустным рассказом покажется то, что последовало за этим переполохом, кровопролитием и громким пением «Интернационала»: - закрытый судебный процесс приговорил гражданина Корелли к лишению свободы сроком на пять лет в колонии общего режима, после чего ему на пять лет было запрещено работать в творческих организациях; Шарлеман, Тамбурини, «подсадка», два униформиста получили условные сроки; «волшебный аттракцион» закрыли; Мазини вообще запретили работать иллюзионистом, а Тараса Мехузлу уволили из КГБ, направив в общеобразовательную школу учителем физкультуры. И вот, наш Леонардо Мазини, «царь трюков», превратился в Папуну Мачабели! Он окончательно обосновался в родном городе, женился, устроился жить в коммунальной квартире недалеко от цирка, после чего начал работать продавцом в пивном ларьке. Папуна с таким искусством наполнял бокалы пенистым напитком, что у трудящихся с засохшими горлами, замученными от похмелья, не было недостатка даже в одной капле пива местного производства. Короче говоря, все спаслись, кроме несчастного Африкана, чучело которого (в паре с археоптериксом) до сегодняшнего дня украшает «Зоологический музей» с семью дырочками от огнестрельного оружия на шкуре. Молодец, Товарищ Рахимов! ………………. Прошло время. Гражданина Корелли освободили из заключения только после того, как мужчину в сером костюме объявили приспешником субъективизма и волюнтаризма! Клоун, вернувшийся на родину, не имея ни дома, ни какого-нибудь другого пристанища, с железнодорожного перрона направился в цирк, и видели бы Вы с какой любовью встретили Дуката униформисты, уборщицы, кассирши и артисты разных жанров, Тархану все советовали вернуться на манеж, а директор цирка, разумеется, без согласования с вышестоящими органами, выделил Корелли гардеробную для проживания. Когда Тархана настойчиво просили выйти на манеж, он смущался и плача повторял одно и тоже, не могу, братья, у меня дрожат руки. – Ничего! – Успокаивал его директор цирка, – на первых порах помоги нам в распространении билетов, а потом посмотрим! …………….. Жизнь отсчитала еще несколько лет. Назло врагам Дукат всё же вернулся на манеж, как клоун-эквилибрист: - он прыгал на канате, протянутом под куполом цирка, танцевал, шутил и веселил публику; хоть и Корелли работал с изъянами, однако же, мало ли кто это замечал, восхищаясь искусством клоуна, так как, неуклюжее движение, тем более, на такой высоте, как не странно, всегда вызывает смех! На совещаниях художественного совета часто выражали неудовольствие по поводу т.н. «артистических промахов» Дуката: - удивлялись, что он еще жив, что еще не свалился на манеж и не сломал себе голову! Дирижер Тамбурини на разнос «работы» друга, отвечал так: – Только дурак может оттолкнуть Дуката! Присмотритесь, присмотритесь, как радуются малыши каждому «антре» клоуна! К черту его растерянность! Главное, хохот детей! Мы не сотрудники «ритуальной конторы» и не аптекари! Большое искусство не существует без изъянов! Ошибки свойственны артистам! Поняли? Они «априори» допустимы! Зритель, слушатель, читатель в первую очередь должен быть доброжелательным. Спектакль, концерт, книга, цирковое представление ни в коем случае не есть отчет о сельскохозяйственных работах! Бернард Шоу однажды сказал Яше Хейфицу, что будет лучше, если он иногда сыграет с ошибками, дабы слушатель не подумал, что Хейфиц – это Бог! Один слабоумный музыковед доказывал мне, что Горовиц играет «неправильно», растопырив пальцы ... ха, ха! – В это время Тамбурини со всей силой бил кулаком об стол, – ехидничают, что у Чабукиани невысокий прыжок! Это правда! Если погнаться за Чабукиани с линейкой и измерить расстояние между его ступнями и полом сцены, можно убедиться, что он - не Брумель! Вся соль в том, что артист представляет иллюзию высокого прыжка, даже полета! Вот «нерв» большого творца и ты веришь, веришь этому! Ничего не говорю о живописи! Если в рисунках Пикассо искать симметрию, можно попасть в сумасшедший дом! – Здесь дирижер начинал хохотать, как Мефистофель, – Позволим же Тархану ходить по канату, паясничать, радовать сердца людей. Верьте мне, он никогда не сорвется! ……………. Странно, но с течением времени Корелли больше нравилось продавать билеты вне цирка, чем выделывать трюки: - он облачался в одежду клоуна, веселил лицо гримом, укладывал билеты в чемоданчик и выходил на улицу. Развлекая людей жонглированием сверкающих мячиков, фокусами, стойкой на голове, кувырканием, шутками, всего за час Корелли продавал все билеты. По понедельникам же, как правило, Тархан подходил к тому ларьку, где за прилавком стоял Папуна Мачабели. Он ел сосиски с острой горчицей, запивал их холодным пивом и напоминал бывшему иллюзионисту о том роковом вечере, когда некий Рахимов «ласки» несчастного Африкана принял за агрессию зверя. После этого, друзья с улыбкой начинали петь «Интернационал». Да, шло время, и жизнь Дуката растянулась, как один, бесконечный день - без зари и заката! Ираклий Чедия Почтовый голубь Э п и л о г «Ничто так не портит цель, как попадание!» В том году осень миновала в дождях, и как только настал декабрь, отяжелевшее тучами небо сначала окрасилось в цвет ржавчины, потом постепенно посветлело и первые снежинки, как тысяча бабочек, начали порхать над городом; Ночью обильно валил снег, белоснежная заря раньше обычного осветила дома, сады, улицы, покрытые тысячами снежными простынями; Крик ворон нарушал безмолвие утренней тишины, и когда зашумели автомашины, украшенные «белыми шапками», следы от покрышек превратили проезжую часть в огромную сеть параллельных линий. Разумеется, Аполлония до полудня не поднимала голову с подушки; А куда ей было спешить? Прислуга в предыдущий день прибрала квартиру, приготовила обед; уходя, забрала пакет с мусором….. На широкой кровати перламутрового цвета художник лежал около женщины и её теплый, оттопыренный зад согревал Сааму бедро; в волосах дамы накопилась смесь ароматов табачного дыма и французских духов. Аполлония обе руки упрятала в полную грудь, дышала спокойно и движение плеч, сопровождающее дыхание, колебало одеяло в одном и том же ритме. Её тело, как бы, издалека чувствовало холод декабрьского утра, и коленки женщины были поджаты к животу. Здесь же, на белой тумбочке, в голубой вазе засох букет нежных ландышей. Часы, стоящие на полу, вначале сыграли несколько тактов «Свадебного марша» Мендельсона, а потом девять раз прозвучали камертоны! Художник взглядом считал свечи хрустальной люстры – четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать ... Иногда он подглядывал на косо подающие снежинки за стеклом окна. Повеселел: – захотелось, как ребенку, кувыркаться в снегу, играть в снежки, спуститься на санях по склону. В такую погоду и ходить пешком не плохо, подумал, взял в руки серебряный портсигар, однако, сигареты кончились, и значит, найдена была причина выхода в белый город. Быстро приподнялся с кровати; Поленился принять горячий душ, побриться, надел, как всегда, белый наряд и закрыл двери квартиры снаружи. Шел по улице художник; на плечах у него было накинуто пальто молочного цвета; оба конца шарфа почти касались колен; седые волосы прикрывала короткополая шапка. Шел не спеша, и не знал, где окажется минут через десять. Странно, ведь снежному пространству более соответствует белая одежда, чем, скажем, весенней и летней зелени, т.е. изумруду майских садов, пестревшим цветами, июньским полям, или, наконец, синеве сентябрьского неба? Белые перчатки в снегу – и это видение тоже прекрасно! Извилистыми закоулками, лестницами спускался к реке, и за ним виднелись дома на склоне горы - старый Верийский квартал, затерянный в тусклом серебристом тумане занавеси снежинок. А город казался неподвижным, как вытащенная на берег большая лодка, хоть и на её мокрой поверхности ворошились люди, как муравьи, скользили автомашины, наподобие цветных жуков, и, разумеется, сетка дорог была разветвлена, как паутина. Достаточно длинный, почти всегда шумный спуск к площади в конце немного выравнивается, уменьшая шум покрышек. Налево – ёльник, покрытый снегом. Направо – гора и те тропинки, по которым даже с закрытыми глазами, пройдет человек, выросший в этом квартале. За спиной – светофор, сияющий поочередно красным, желтым и зелёным цветом, похожий на новогоднюю елку с тремя лампочками. Впереди – холм, круглое здание цирка, над которым государственный флаг, мокрый от снежинок, похож на сложенный зонтик. …………….. Неожиданно перед художником появился клоун. Он протянул ему в подарок два билета на вечернее представление. – Это Вы? – Спросил художник у человека с красным от грима лицом и тот улыбнулся. Художник вспомнил давнейший замысел живописного полотна – гибель упавшего с каната клоуна! – Вполне может быть! – ответил Дукат, и присев в реверансе, уступил дорогу мужчине в белом. ……………… Потом он, почему-то, пошел к дому-музею и остановился перед той мраморной доской, на которой крупными буквами было высечено: «В этом доме жил и творил Саам Квелидзе». Улыбнулся: Для чего имя и фамилию украшать помпезными эпитетами? – «Известный», «Великий», «Гениальный! – Все лишнее! Будь его воля, то он на доске написал бы так: «В этом доме я мучился, творчески горел и пьянствовал». Он не любил посещать старую квартиру: - неприятно смотреть на фото Квелидзе, украшенное цветами, на стены с не так уж и качественными репродукциями его рисунков. Может быть лучше, если бы на доске написали: «Здесь жил и творил ОН» Таинство местоимения творца, одержимого манией величия! …………… Из дома-музея вышли студенты художественной академии. Они по новоукоренённой, богемной традиции часто посещают подъезд дома Квелидзе: - сидят на лестнице, курят сигареты, играют на гитаре, пьют пиво и вино; читают друг другу стихи, поют и иногда до утра беседуют о постмодернизме, неодадаизме, контркультуре, и, естественно, ташизме. Спорят там, где стены разрисованы именно ташистскими пятнами, эскизами лирической абстракции, экспрессионистическими линиями... Сие пилигримство не воспринимается художником, как «моветон» творческой молодежи, которая ценит творчество родоначальника «интегрального импрессионизма» и, переполненную окурками лестницу «дома-музея» считает неким символом свободы. ……………….. Из подъезда вышла девушка: на ней - белая куртка, она прячет руки в косо срезанных карманах. Декабрьское утро прохладой встретило побледневшее лицо, и щеки её зарумянились. Художник вспомнил: взгляд глубокий, пронизывающий, задумчивый….. Да, разумеется, они впервые встретились на похоронах Джандиэри и промокли от дождя. Он осторожным шагом последовал за ней. На повороте крутого спуска девушка не смогла сохранить равновесие: - она шлёпнулась об асфальт, остекленный тонким льдом вокруг водосточной трубы, мгновенно повернула лицо к спешившему на помощь человеку, падение которого тоже не запоздало, и оба оказались рядом, плечом к плечу. Трудно было встать на ноги - лёд лишал их стойкой опоры. Художник достал из кармана два, подаренных клоуном, билета и улыбнулся старой знакомой.