…Он не просто слушал то, что она ему рассказывала. Её слова оседали в его памяти как в паутине и постепенно, лишённые первоначальных своих соков, превращались в молчащие, затенённые пылью куколки, из которых, при удобном напоминании, ещё могли выпорхнуть тонкие и в нежной разноцветной пыли несмолкающих движений. Тонкие – но всего лишь мотыльки. Тонкие, но хоть они порхают. Легко и свободно. И недалеко: вот они – рядом. А она – вот глупая-то, вот дурочка! - даже не пыталась догадаться о таком его хищном опустошении. Ему нужно её прошлое, её лучезарное прошлое?! Да она в лицо бы расхохоталась тому, кто сказал ей такое. Она сама, такая, когда она дышит, смотрит, думает, когда чуть пьянеет от винного букета - такая не нужна?! Вот под ногой треснула сухая ветка – она нечаянно наступила. А если бы она специально выбирала себе дорогу идти вот по таким сухим, мелким, хрустко ломающимся – что, она бы тогда была как он?! «Да, конечно, вся в сухой ломающейся паутине» - улыбнулся кто-то внутри неё доброй и озорной и, в общем, чуть мальчишеской улыбкой. «Мальчишка. Совсем мальчишка». Кому это она, если не себе? Какое неудобное, какое беспокоящее чувство – как ощущение старости… Не своей или чужой, а всепроникающей, пропитывающей собой, развращающей. Старость усталости. Старость разочарования… Кто-то ей говорил, что желание ударить доброе искреннее чувство - это все равно, что огромные деньги, потраченные на ветер. Жестокость всегда неразумна и никогда не окупается сразу. Когда ещё добредёт по жизненным барханам волна гнева и боли, добредёт до того, чтобы возникнуть сразу и ниоткуда и уже не исчезать без отмщения? И как отыскать в смешенье стиля то, что забрело в душу, в самую её серёдку издалека и от проницательной силы? То, что почти не отыскивается на поверхности и всё реже встречается даже в глубинных слоях догадки. То, что выбивается, выламывается из стойкого однообразия и способно промелькнуть – да и то разве что по ошибке! – в беззаботной и хриплой усмешке не отягощённого счастьем и приличным социальным статусом, но в хороших пределах человекообразного индивида. Драконьи зубы Колхиды, прячущей Золотое Руно. Сердоликовая печатка древесного разлома, обнажившего вдруг не возраст дерева, а чёрт знает что такое – может, цвет особенный, может – аромат необычный. Желание. Воля. \.......................................\ Иду. В пути о многом забываю. Храню лишь мелочь по дороге к раю, не зная даже, что предложит путь. Услышу и пойму иль просто отгадаю шараду заблудившихся слогов, в чьей паутине столько слов и снов и тех, кто к неразгаданным вернулись. Ресниц дрожанье и тепло руки и соль слезы счастливой разминулись друг с другом; тонкий прочный шёлк единой нитью прочертив границы (тот шифр мог быть текст на нескольких страницах, но не случилось - память, их прости!), обрёк движенью томной неги тело (во что не верят, то и отзвенело), что значит – начинается рассказ о жизни и судьбе и, может, вдруг о Вас… Ведь Вы мне встретитесь. Найдя в словах своё – забытый жест иль вещее желанье, прикосновение, признанье иль только нежность что всегда зовет, - Вы, может, дрогнете, и чудный краткий миг спасёт для вечного дыханья Вашу душу… Нет! Нет! Вы остаётесь жить. Безвременье Вам не нарушит стремленья, огранённого судьбой. Дорога вьётся дальше, под рукой не посох-клюка, а кувшин с вином. В глотке – улыбка, после тоста – дом, чей кров приветлив путнику и стол уставлен снедью, что прибавит сил, когда найдётся тот, кто попросил… Усталый Рим! В одеждах, не стесняющих движений, послушный жёнами, послушник своей цели. Как старец, мудр, наивен, как дитя, доверчив с другом, для врага – угроза… Где Боже правый?! Ведь всё это – я. Как кокон шелка, как стихи и проза. Мои ресницы, и ладонь, и влажный взгляд, молчанье, длившееся столько дней подряд, мечтания о Вас, но тонкий шёлк чернил по наготе листов бумажных не приукрасил и не скрыл ни умных с глупыми, ни трусов, ни отважных. Улыбками искрящийся Париж. Худышки без заученных движений. Любовный клёкот и Амур-голыш и паперть циркового представленья… Как рассчитать (линейку! Карандаш!) гармонию в чертах лица прекрасных?! Как выразить себя? Как рассказать о сказке сердца и мечте напрасной?! Лишь штрих финальный может быть аккорд – как точка и как знак звучанья цвета. Нестрогое прощание завета: простит, кто дерзок, любит тот, кто горд. И город встречи скрыт за кипой дней. Пока в них – ни штриха, ни буковки чернильной, ни ношеных одежд и ни забот посильных. Нет медальона с ним и нет алмаза с ней. Их встреча – этой повести предлог, рассказа тайна, их судеб опаска, и свет, и тень, и многоточье сказке и для шарады – потаённый слог.