Уж третий день подряд поэт в своей квартире не пишет и не пьёт, а чахнет от тоски: «Как пошло всё вокруг, однообразно в мире, и даже у всех баб похожие соски». И остальное тож у них, у всех, похоже. А тех, что унесли последние штаны, не описать теперь: у них похожи рожи, и не найти теперь в бескрайностях страны. А без штанов зимой, противной даже в марте, скакать до отделения совсем резона нет. И жизнь его хреновая проиграна на старте: в кармане брюк, украденных, его был профбилет . А им он любовался почти что две недели и с предпрофкома Колей билет свой обмывал. А эти две девахи, что их вчера поддели, очистили квартиру, пока он пьяный спал. Не кстати, в профбилете остаток гонорара за первый его сборник, заныканный, лежал. Теперь, когда вернётся, жена его Тамара устроит грандиозный невиданный скандал. А на столе нет вазы, что тёща подарила, и нету телефона, а он вчера ведь был. Вчера с утра из Сочи Тамара говорила, а вечером, до пьянки, тесть тоже говорил. И нет ещё ботинок. И тапок тоже нету. И томика Есенина, что у окна лежал. «Какая ждёт поэта расплата за всё это! – сочувственно подумал я и в страхе задрожал. А он себе, представьте, настолько апатичен, что даже пить не пьёт, а чахнет от тоски, к тому, что будет завтра, душевно безразличен, но почему-то гладит дырявые носки, что не забрали девки, с ботинками хотя бы, – оставили, как милость, как жалостный презент! Смотрю я на поэта и говорю вам, бабы: «Вы – суки!» Эта правда звучит как комплимент. 60-е годы