О войне уже столько показано, а тем более говорено, что, конечно, мной повторено будет много моими рассказами. Не конкретный участник иль зритель, – мне она искорёжила детство. И за это преступное действо я – пристрастный её обвинитель вместе с теми, кто съеден был ею, от кого не осталось и праха. Чем старей становлюсь, тем больнее шрамы дикого детского страха, что рубцами на сердце поныне с самых первых фашистских бомбёжек, когда рвали, душили, палили мозг и душу по милости божьей. Бог с фашистами шесть миллионов ни за что уничтожил евреев. И не слушал молитвы и стоны он, в кровавом экстазе зверея. Это нынче ему оправданья ортодоксы зачем-то находят. О кровавых его злодеяньях мысли с детства во мне колобродят. С той далёкой поры я не знаю ни почтенья к нему и ни веры. И, не веря в него, проклинаю образ религиозной химеры и все войны – его порождение, катаклизмы, что мир сотрясают. И гнетёт меня сожаление, что все люди такого не знают.