Была весна. Как и прежде слышалась нескончаемая капель с крыш бревенчатых домов. Грязный снег кашицей стекал в ближайший водоем, а на ветвях по-прежнему набухали первые почки. Как и прежде из года в год в небольшой деревушке О-ой губернии появился старик. Это был мужчина невысокого роста, седой не по летам. Время четкими морщинами отчеканило на его лице каждый год и день. Взгляд серых, заволоченных пеленой глаз, был всегда устремлен вдаль. Не на людей он смотрел , а по верх голов. Ветхая одежонка лишь прикрывала старческое тело. Худая котомка за плечами казалась тяжелой ношей для старика. Таким он внезапно появлялся в здешних краях и так же уходил, оставив тему для разговоров средь баб и недоумение средь сельских мужиков. Мало с кем заговаривал старик. Если и начинал, то один мучительный вопрос был в его глазах: «Веровать ли?». Вопрос великий, могущественный. Тем и страшный, что неразрешимый. Старик поговорит, поговорит, махнет рукой и пойдет прочь, будто не заговаривал вовсе. Странник он и в душе странник. Ни дом родимый для него благо, ни любовь к Отечеству превыше всего, а поиск, бесконечный поиск – есть смысл его жизни. Люди рассказывали, никогда не входил тот в церковь. Пасха ли или день воскресный. Стоял в стороне, как бы прислушивался, а на сердце – Бог его знает! Только случился презабавный случай, даже скажем щекотливый и заманчивый, как и все случаи, послужившие развязкой какой – либо истории. Поздним вечером деревенские мальчишки делили у озера улов, как недалеко промелькнула тень старика и скрылась за лесом. - Соследим, - предложил один. - Пойдем.- И они стали крадучись подбираться к чаще, где, возможно, и была сокрыта вся тайна. Осторожной лисой тень все дальше устремлялась в темноту. Наконец остановилась перед старой разрушенной церквушкой, построенной отшельниками еще в прошлом столетии. Церковь заметно постарела, обветшала. Только черные окна с выбитыми стеклами с негодованием смотрели на грешную землю. В полутьме можно было разглядеть, как сидел старик, облокотившись на каменную плиту. Руки его невесомо блуждали в воздухе, будто разговаривал старик с кем – то в полголоса. - Если нет. То кому поклоны отдают, молитвы возносят. Перед кем грехи замаливают, и кто их прощает. Если было бы тихо, так нет, целые службы, толпы народа, все грешники. Звон то какой от колоколов, чтобы вся округа знала: верующие мы. Чтоб на небесах слышно было. -Если да. То как позволил, чтоб в один миг все рухнуло. Положение в обществе, семья, состояние, связи, честь. Бумажка, одна бумажка. Ух, звери лютые. Подсунули, конечно, … липовое дело. Кофе, лакеи, перчатки – где это? Можно ли позволить, чтоб зло, негодование, зависть взяли вверх? Вычеркнут я, где после этого справедливость? Боже правый, знаю, что нет тебя на свете, звон один и только. Но вот тут в груди щемит, что есть ты. Матушка сызмальства крестик на шею повесила, значит, верила, свято верила и не смела нарушить вековую заповедь. - Сын мой, - сухой, надтреснутый голос послышался сверху,- да смоются грехи твои святой водой, да поселится в сердце благодать и вера во Всевышнего, да успокоится душа страждущего. Есть Бог. Дабы он спустился к тебе, чтоб повергнуть сомнения и поселить истинную веру на земле. Аминь! - Аминь, - чуть слышно зашевелились губы обезумевшего старика. Улыбка стала медленно расползаться по его лицу. Руки застыли в воздухе, глаза, поднятые к верху, были полны слез. Старик весь подался вперед, пытаясь влиться в темноту, в голос. Чей звон еще отдавали стены. В ту минуту все существо маленького человечка, затерянного в Российской глуши, было полно умиления, какого – то благодеяния и упоения. - Да осветится имя твое. Да прибудет царство твое. Аминь, - повторил старик и пал на колени, закрыв лицо руками. Еще долго деревенские мальчишки вспоминали, как ловко они провели старика, забравшись под самый купол. Только больше не появлялся тот в здешних краях. Ни разговоров о его скитальной жизни не было, ни вопроса: что это за человек? Жизнь в деревне потекла своим размеренным порядком, как жили деды и прадеды, как будет жить и новое поколение. Вот только видели мужики из Нижнего Яра в двух верстах от деревни в поле человека. Старик. Лежит средь душистых трав, руки раскинув, лицом к небу. А вокруг него тишина.