I. Теперь время только и отводилось на буквальное выполнение принятого уже решения. Я позаботился сам, чтобы между этим самым решением и моими действиями никакой возможности вдоха, никакого просвета не обнаружилось, не дал им возможности разрядиться вдогонку каким-нибудь указанием. Всё это обернулось тем, что наутро я был на фантастическом расстоянии, в девятистах километрах от тех, кто меня притесняет. Мир осветился , быстро пришло уточнение, что на этом краю земли наутро подтаявший снег за ночь опять подмерзает, и к земле прижимался розоватый дымок. Небо, насколько здесь больше света, а ведь облачный день и нет на часах девяти, и это у них место ссылки? И барак с поселковым начальством, под которым сидит, - нет, не так – под которым поставлены санки, здесь, я чувствую, только что распрягли и увели оленей, нет, я ни за что не ручаюсь, а осталась на санках – ну что ж ты молчишь? –а на санках сидит и молчит красавица, и с завязанным шарфом ртом, и , как возят детей в мороз, под ногами подвернуто одеяло, в меховом капюшоне, с бесконечным терпением – посмотри – а она ведь и вправду полна доверием к улизнувшим в правление обсуждать свои вселенские новости людям взрослым, ах, о чем бы еще, побродить бы вокруг да около, а она от тебя не отводит темных раскосых глаз. И что же – когда насмотрюсь на тебя, я пройду со значительным взглядом и направлюсь туда, где уже собрались полтора мудака, полторы калеки обсуждать мировые проблемы? Это что же, я стал бы долго раздумывать, взвешивать там, откуда явился? Нет, потому я и здесь. II. В это время в тундру пришла весна, и свои изыскания я начинаю с чувством, что я умудрился к началу, а как – я не знаю сам, а просто все так сложилось, что лучше и не могло. Конечно, я буду вести их опасаясь быть принятым за геолога или картографа, и в случае этой путаницы стоит ко мне обратиться, как к таковому, как я окажусь уличен в бесполезности всех занятий, и может быть даже поймут, как пародию на заботы серьезных людей. Поскольку рельеф этой местности действительно очень низок, завидев серьезную экспедицию, скажем, метрах в двухстах и двигаясь мимо них, я должен передвигаться укромным способом, уж прямо скажем, ползти. Все дело в том, что я приехал этот край полюбить. Меня удивило, что нет здесь под нами тяжкой толщи земли. Не знаю, что там скрывается, то есть, на чем все покоится, но верхние, нежно взаимодействующие слои – их два или три – то глина, то тонкий слой снега с застрявшим в нём сором, то как бы войлочный прах короткой, слежавшейся старой травы, - все это – именно если прилечь – похоже на мелкие, потерявшие скорость волны с оборками пены, - то редкие обгорелыми спичками былинки из снега торчат, то снег вперемешку с песком, - я все это без конца наблюдал и часто лежал на земле, - сказали бы мне, что в этих краях захочешь прилечь на земле. Это в городе, пожелав утешений любви, удаляются в комнаты, ищут укромных мест, исчезают за поворотом. Ни холма, ни леска, ну хотя бы пустой остывшей берлоги, а захочешь уединиться – уходи, иди и иди, все получишь, что ты хотел, только надо дойти, ты должен исчезнуть из виду. Не белая, а фарфоровая, лучше – темно-серебряная там твоя щека беззаботно касалась снега. Что-то вроде дубленки, я понимаю, относительно безопасно, а потом мы спохватывались – то есть, конечно, я – сколько можно лежать на земле? Если кто-то сошел бы с неба – не поганый бомбардировщик, который тоже отсюда бог знает, как далеко, и все же намного ближе человеческих поселений – уж не знаю, кто бы сошёл, и он бы спросил: -Кто вы такие? –поручусь, что я бы сказал: - Адам и Ева. И какие-то мелкие кислые ягоды -погрузив в него пальцы, находила она в снегу не вставая, и единственной ягодой равнодушно кормила себя, а когда предлагала их мне – я не в силах понять, откуда это бралось : королева ! уставшая прима Большого театра – вот какой она представала ! И она не рыскала взглядом, никуда не бежала, ее не стерег будильник. Какая чушь – жалея! О чем же жалея? Ни о чем не жалея, ты полжизни лежишь подо мной на спине. III. А потом – конечно, не год. Если бы год – откуда бы столько детей у нас набралось? Просто опять весна. Просто опять ручейки тоньше мизинца пели под снегом, и тонкий почвенный слой, вобравший в себя всю жизнь этих мест, лежал на неведомой толще земли. Дети носились, поглядывая по сторонам от жилища, доступность пространства пока никого из них не звала, скуластые лица светились, их было четверо. Они появлялись у нас на свет почти каждый год, поэтому легко представлялись группой сверстников, три мальчика, младшая девочка. Я не заметил жизни. Возможно она была. Просто мы были счастливы. Я ведь считаю время так же, как деньги: мысленно отхожу на пару шагов, чтобы на глаз оценить их массу. Все – таки это была шестая весна. Тут-то, не ожидаемое, нас и настигло « чао» от изрыгнувшей меня столицы. Долго во сне фантастический звук мотора, что начинало уж злить, не умолкал, не давая отдыха. Он оборвался, когда я проснулся. Это не удивительно. Кто-то кричал – это уже наяву: -Ты тут зивой? Зивучий, япона мать! –айда получать, начальник! – Кричал экспедитор, веселый и кривоногий, который за всех суетился, с ушами облезлой ушанки, торчащими кверху, и в длинном с чужого плеча пропыленном пальто. А то есть, одетый по-летнему. Водитель пока не спешил выходить из кабины, он долго сидел и зевал, бригада в поездке ко мне провела двое суток, с ночевкой в пути. Подарок, подарок прислал позабытый друг, совсем одичал от богатства! На санном прицепе волок вездеход сшитый железными скрепами штабель отменных бревен, тонких и ровных, как трубы, зеленых, наверно, осина, и чисто избавленных от сучков, выросли на элитной делянке, это я понял, даже готов поверить на слово, и все это, можно сказать, к порогу доставлено адресату. Я сделал из бревен то, на что их хватило. Поставил возле яранги сарай, в нем есть дверной проем и рядом оконный проем и я там могу ходить, пригибая голову. С тех пор мы имеем сарай, хоть он ничему и не служит, и разве что дети могут вбегать туда и играть. Я думаю, если им предстоит входить туда тоже согнувшись, он вспомнится им, как место их детских игр. IV. Скоро настал момент – хотя - кого я смогу уверять, что « скоро »? – а кто-то проверит, и мне сообщат, окажется – 10 лет, не знаю, но он наступил. И дети это заметили и как-то споткнулись, пожалуй, их что-то смутило. Никто их не обучал, им как-то это открылось. Они вдруг заметили, что прежнее место, куда они собирались толпой, для них стало тесно, а также и то, что теперь от них по соседству другим становилось тесно. Теперь они двигались осторожнее. Я видел – они себя сдерживали, - ведь даже спокойный голос звучит теперь победительно! – они себя принуждали вести себя скромно над головой у матери. V. Однажды, - опять весна! – да это которая? –все больше опасность запутаться, теперь уже не рискую, зачем нам считать, разве мы против, еще и еще, опять и опять весна, светлеет земля и небо наполнено нежным светом, опять впереди один необъятный дом, и мы с ней опять по этому дому пошли. Мы не ушли далеко. Нам было видно жилище. И вот мы сидим. Солнце на нас покоится, ветер поглаживает. Я ей зачем-то напомнил, я говорю ей о том, что первые наши минуты мы с ней под стенкой правления как неподвижные птицы, теперь он казался синим, стояли с ней на снегу и я провел это время в ее открытых глазах. Я говорил и смотрел на убранство весеннего дома, оно начиналось у ног и было сейчас непрерывным покрытием мира, оно продолжалось туда, где светлый дымок выстилал высокое небо. Тут я взглянул на нее, и мне стало за нее страшно. В глазах у неё я увидел тревогу. -Что ты, ну что? - я посмотрел на неё настойчиво. – Разве так можно, ты мне скажи, а потом? Разве так можно, что этого просто не будет? – А! так вот ты о чем. Я тоже не верю, что все это кончится. Мы вместе лежали, а небо поголубело и в нем пошли облака, тесные, как стада и белые, как тела.