…Поствизантийское культурное пространство, рамочно присоединяющее к славянам греков, румын и грузин – это, вероятно, заявка на цивилизационное прочтение национальной славянской идентичности. Ведь культурная стратегия – это система практики, и сама по себе культура проявляется в многообразии и диверсификации форм и значений. В цивилизационном же контексте преобладает некий постулат целостности, характеризующий эпоху, но звучащий вне времени. Человеческому сознанию в этом случае оказывается присуща определенная мифологема, распространяющаяся за пределы культурологического по сути догмата рационализированной святости традиции или символа. Цивилизационное прочтение истории статично: являясь идейным выражением культуры, оно не обладает примитивной, но эффективной в определенных условиях линейной энергетикой движения к цели «в гору». Цивилизация – это некое качественное достижение, сравнимое с планом индивидуального интуитивного понимания, не оперирующего логикой доказательств; это «вершина». Условность определения в данном случае предполагает не сомнение, а отсутствие способности у понятия подвергаться сравнению и современному понятию взаимозависимости. Борьба за контекст как причина перекодировки ситуации корректирует, но не активизирует свободное функционирование инфраструктуры сознания. Пример. В 2005 году, в Москве, в Зачатьевском монастыре, я приобрела сборник проповедей протоиерея Димитрия Смирнова. В одном из текстов священник высказал революционную, по моим представлениям, мысль: «Соглашаются с крестом те, кто расслаблены. Это малый подвиг». И следом: «Бог есть Личность. Он с кем хочет, с тем и пребудет. А с кем не хочет, с тем не будет вовек». Почему-то вспомнились слова Карла Маркса об античности: «Нормальными детьми были греки». Вооруженность Духа в борьбе с диаволом, о необходимости которой так эмоционально говорит всегда патриарх Кирилл Московский, в свете недекларируемых воззваний Д. Смирнова может представляться совсем в другом свете, нежели традиционный религиозный концепт, направленный на воспитание взрослых детей церкви, жертвующих собой церковной аскезе. Тем более, что такая трактовка аскезы подменяет собой властный принцип «общей воли» как принципа государственного устройства и, оставаясь где-то на заднем плане осуществляемой активности, формирует не осознаваемый в полной мере негативный фон. Примерно о таких процессах рассуждают модные психологи. Например, проф. Алексей Ситников уверен: «Закладывающие основу личности детско-родительские отношения существуют двух типов: идентификация по сходству и протестная идентификация. Первая порождает властные династии, когда в семье воспроизводятся традиции. И тогда получаем Кого-то Старшего и Кого-то Младшего. Другое дело — протест, когда ребенок начинает делать что-то вопреки, назло и чтобы что-то доказать — и в результате добивается многого». Коллективные чувственные манифестации, которые изучают и транспонируют социальные психологи и PR-технологи, в конкретной церковной общине или конкретном социальном страте требуют, условно говоря, микроскопа. Попытка примерить защищенные от моли одежды византийской цивилизации на празднике условно-досрочного освобождения идеи объединительного главенства православия и монархии (двуглавый орел – изначально имперский геральдический символ) – такой «винтаж» сродни опасной лупе, поймавшей солнечный луч. Ведь ещё в начале XX века известный российский юрист, проф. Л.И. Петражицкий в своей книге «Теория права и государства в связи с теорией нравственности» писал: «Существование старинного обычая» - это факт «эстетической нормативной психики». В этом случае неизбежная эмоциональная проекция сознания вызывает «смутные представления какого-то требования, добывания от субъектов известного поведения». Эмоциональные же проекции – это всегда в некотором роде «фантастические величины», могущие создать свою реальность, параллельную конкретной действительности. Безответственное по отношению к своей стране функционирование крупного бизнеса ради создания в России достойной прослойки очень обеспеченных людей, могущих рассуждать на равных с воротилами западного финансового обустройства, обеспечено не только законами, но и нарождающейся византийско-имперской идеологией главенства нравственного требования как нормы и элиты как доминирующей идеи. Уплата условленной платы рабочему – это пример юридической обязанности. Денежная помощь нуждающемуся и милостыня – это пример нравственной обязанности. (Ориентировка общества в сторону главенства нравственной обязанности неизбежно предполагает и такое зло как «прослойка» нуждающихся в милостыне. Противопоставление форм в рамках одной ценностной структуры - в ущерб диверсификации значений.) «Наш долг в случаях первого рода представляется связанностью по отношению к другому, он закреплен за ним как его добро, как принадлежащий ему актив (obligatio attributa, acquisita). В случаях второго рода наш долг не заключает в себе обязанности по отношению к другим… (obligatio libera)». Решающее значение мог бы иметь акцент на понятии этического, вмещающего в себя категории нравственности и права. Потрясающая для своего времени мысль была высказана проф. Петражицким: «Специфическая природа права, нравственности, эстетики, их отличия друг от друга… коренятся не в области интеллектуального, а в области эмоционального их состава». Ведь действительно, человеческое сознание движется вслед чувству или эмоциональным суррогатам. Если единственной возможностью почувствовать свое бытие и услышать свою освобожденную самость является жертва, проекционный смысл начинает преобладать над смыслом реально-психологическим. Реальный смысл, который должен формировать действительность, обязательно предполагает притязания и – регулирующее и обеспечивающее их право.