III Бродский говорит о своей однокласснице, что в её фамилии и имени скрывалась офицерская жена. Офицерские жёны - худшая смесь раболепства и высокомерия - всегда скрывались во множестве наших девиц. Их постоянная готовность подчиниться чужому суждению, обстоятельству, личности нисколько не мешала им в то же время быть насмешливыми и жестокими по отношению к тому, кто оказывался лишним в их кругу. Это покорство одному и пустое равнодушие к другому, это ханжество и эта, наконец, очаровательная глупость, несомненно, были у них с самых ранних лет, ещё до встречи - но забавно, что именно эти свойства поддержат их в сегодняшнем развращённом и холопском по духу обществе, которое, как считают, создаётся общением, а не врождёнными качествами его членов. Мы привыкли, не задумываясь, унижать женщин. Быт лицейским дам был отвратительно вульгарен и груб, но стоит привести его составные части - причёски, журнальчики, кольца, записки, танцы - как этого будет достаточно, чтобы вы признали его "милым", "чисто женским" и так далее. К чему приписывать целому полу черты его худшей и дикой части? - Это старый след поверхностных и натянутых отношений между мужчинами и женщинами. Лицей дал мне странный и печальный опыт таких отношений. Е.С., бывшая среди нас с первого года, несколько выше ростом и приметнее своих соплеменниц, жила, как и я, почти тихо. Рассеянно следя за судьбами женской половины, я, конечно, не заметил ни круга ее знакомств, ни ее разговора. Однако чуть ли не ко второй уже осени будто появились посторонние силы, толкавшие нас друг к другу - не это ли породило всю спешку и глупый сумбур нашей связи? Многое негласно сводило нас вместе. Способности к литературе - мои и её - почитались равными; наша нескрываемая отверженность привлекала чужое внимание; остроумные приятели мои, намекая на мою неопытность, советовали мне сойтись с ней - и так далее, и так далее. Разумеется, я отвечал агрессивно и по-детски, а об её реакции не думал. Оказалось, это был классический случай невнимания и непонимания: за единственный наш разговор она успела мне кое-что разъяснить. Завоевание мое началось при моем полном неведении; за год влюблённая предприняла, вероятно, десятки хитростей, к которым я остался глух. В две весны и лето я трижды был зван по разным поводам к ней домой. В третью осень лицея состоялась наша связь, после которой до самого конца я не смел поднять в её обществе головы. К этой третьей осени мы уже часто езжали друг к другу на дачи и квартиры. Устраивались сабантуи нелепые и почти все смертельно скучные - плоды неопределённых желаний и необъятного досуга. На 3 октября (1995 года - сост.) назначен был вояж далеко в деревню; поехали все - меня, принявшего позу и погружённого в капризы, уговорили также. Отправлялись как-то в спешке, с гитарой, зелёными арбузами и с вином; товарищи, между которыми и она, меня окружали. В благоустроенном селе с калитками и парниками прожили вечер, ночь и утро и - после того, как всё уж произошло - возвратились обратно понурые и в недоумении; назавтра были уроки. Пишу без малейшего переживания: как вдохновение, лишь изредка находит на меня одушевлённая память. На другой день было наше объяснение: я из страха большей частью молчал и, видно, дал повод принять это как равнодушие... Более мы уж не говорили. Еще полгода я, как водится, злобствовал и убеждал себя в ничтожности всего случая. Но вдруг и история и моё чувство представились мне во всём великолепии невосполнимого - я готов был дать что угодно за повторение, и так далее. Потом, видя, что делать нечего, я малодушно стал сочинителем безадресных сонетов к ***. Любовь моя, подобно и всему прочему во мне, стала искренне развиваться лишь после нашей размолвки, откровением стал я чувствовать воспоминания тех дней и прочее. Всё верное и удачно найденное в любую минуту готово смениться самым пошлым и неживым. Раньше я видел её подле себя и ощущал несвойственную мне радость - теперь я вижу её во сне. Туда, где совершена глупость или трусость, банальность является быстрее всего. Следуя ритуалу, я должен теперь сказать, что с тех пор все дамы вообще мне противны. Но никакого подобного превращения я не знал. Я даже не начал сравнивать мою знакомую с её окружением, либо её окружение с нею. Хотя определённые фигуры были мне равно неприятны и до и после, я не склоняюсь к тому, чтобы воспринимать своё октябрьское несчастье как некоторый хронический ориентир. Единственный мой верстовой столб находится где-то в человеческих лицах; по крайней мере, я жил среди них и не подпущу на выстрел к себе, например, ту, которая отрывается на секунду от журнала мод - чтобы подать и свою ханжескую копейку нищему проходимцу. [Продолжение следует...]