Утром я примерил доспехи и оказалось, что голова моя в закрытом шлеме стучит, как засохший орех в скорлупе. Я не сообразил, что стоит надеть сначала снайперскую вязаную шапку, или даже две. В выпуклых тусклых бликах даже при первом утреннем свете черная сталь отливала пыльцой тропических бабочек, то оранжево – розовой, то зеленой. Шапок – обыкновенных, армейского образца – была не то, что коллекция, а просто в количестве, превышающем потребность, - все одинаковые, черные, - а все равно каждая мне нужна в отдельности, ни одну бы не уступил. Доспехи понятно, какую имеют цену, тут тема, доступная пониманию, - затея всесильного родственника, я в жизни бы сам их не заполучил, они, как – никак, из Генуи. Ночью я просыпался каждые 2 часа. Да, мне запомнилось : я ложился ровно в 12. Каково поднять голову тому, кто спит на спине ! Нет, у меня это, к счастью, наоборот. Я проснулся и поднял голову, и увидел на тусклом большом циферблате, на расстоянии до стены: ровно 2. Рядом со мной на подушке была голова. Надо ли говорить, что спал я обычно в пустой постели. Трудно сказать, чего я достиг : волнения или спокойствия. Только это была вершина. Может быть, я был на вершине волнения. Я пытаюсь понять, что я чувствовал. Нет, точнее было сказать, что я сбросил груз, значит был на вершине спокойствия. Не надо спрашивать о причинах чудес. Я-то знал, что проникнуть ко мне сквозь стены, если б я оказался в тюрьме, остаться со мной, не покинуть по истечении сна единственно может она. Во тьме все было поблескивающим и серым, как ртуть, я даже не мог разобрать, лицом или затылком она лежит. Она спала. Я, как мог осторожно, положил ей свой локоть на нечувствительные места, я как бы поддерживал голову с дальней от меня стороны. Я сразу уснул. Когда я проснулся, все оставалось на месте, рука прикасалась к ее плечу, и пальцы касались волос на ее виске. Она не проснулась, когда я затеял эту возню. Стальной манекен стоял в углу, почти под часами. Правда, от нас долетал скорее звон хорошей посуды, это была не жесть, и я старался потише. Открытая дверь выводила в просторный зал, который от маленькой спальной комнаты отличалась размерами, а главное, высотой потолков. Наверное, солнце еще не взошло, но в зале с той стороны, куда из комнаты окон нет, уже разгорался свет летнего неба. И там, у края ковра, на котором уже поселился утренний свет, стояла и наблюдала за мной ее мама. Она там ждала меня в позе зрителя, который вот-вот начнет выражать свое удовольствие. Похоже, она подавляла смех. Я ей улыбнулся и я оставив в комнате шлем направился к ней. – Ну как это можно выдержать ? – засмеялась она. – Скажите, как вы себя чувствуете ? – Не знаю, наверное, крабом во время отлива. Я доковылял к ней до журнального столика, но сесть не решился. Осталась стоять и она. – Она ведь у вас ? Когда она появилась ? – Я просыпался в 2, и мы уже были рядом. – Когда это кончится ? – Что ? – Она к вам идет, как лунатик, только что не по крышам, идет по ночному городу. Вот видите, сколько сейчас – четыре? – а я у вас. Ну разве вам не пора устроиться с ней поспокойнее ? – Мы просто боимся перемен. Я знаю, что Вы поймете, ма. Мы знаем, что многое в нашей жизни нетрудно улучшить, но нам нужно так, как есть. Мы знаем, что эти детали конечно, очень красивы. Венчание в католической церкви. Цветы по колонне храма взбираются к самому куполу. И сколько внимания уделяют родственники, и сколько тепла от совсем посторонних свидетелей, от случайных людей. И все-таки я не знаю, когда мы на это решимся, ма. Нам так хорошо, мы боимся с ней шелохнуться. - Ага. Теперь мне по крайней мере понятно. Придется мне потерпеть. Что ж, каждый что - нибудь терпит. Сейчас вы живете, как будто скользите на льду, боитесь упасть. А я буду думать о том же и ждать того дня, когда вам захочется жить поспокойней, и вы возьметесь за это, вы бросите все и возьметесь, как будто там – место встречи, как будто вы все эти годы жили в разлуке. Я молча ей любовался. Она улыбнулась и вышла. В двенадцать часов с ее дочкой мы вышли из дому. Мы держались за руки. И в этой наполненной светом комнатке, затерянной по другую сторону зала, успели мы побывать. Туда вела отдельная лестница, ступеней в пятнадцать. Ее окружали голые тусклые стены. Конечно, был и вход изнутри, из комнат. Однажды мы поднимались с ней снизу и чтобы взойти на пятнадцать ступеней потратил около двух часов. В пути было где-то семь остановок, а значит, подряд мы не делали более двух шагов. В те дни вовсю развернулся май и столько вокруг всевозможных сил, что было не уследить, снаружи стоял яркий полдень, и стоило нам оказаться на лестнице, нас просто бросило друг на друга. Мы так обнимались, как будто нас продержали в разлуке какие-то злые силы и мы ни о чем подумать там не могли, а только о нашей встрече. На верхних ступенях руки у нас опускались, налитые тяжестью, мы сами тому удивились, как мы устали, не всякий нас сможет понять. Внутри оказалась открыта балконная дверь и четкий прямоугольник, не менее яркий, чем небо весеннего полдня, лежал на полу. Сама по себе эта комната очень обычно заставлена, достойна упоминания пожалуй, единственно ниша, снабженная дверью, в которой там помещался диван. В ней только диван и мог поместиться, какая-то лампочка на стене, над спинкой дивана полка и несколько стопок школьных учебников. Они оказались для среднего класса школы. Я у нее спросил : - Это не для тебя ? – Ты знаешь, - она присмотрелась, - сейчас я туда заглянула бы с большим интересом, но разве теперь мне дадут? Торопят другие дела. Теперь – это в старших классах. Она не решилась сесть на этот диван. Как знают все те, кто однажды увидит рассвет, на этом пути предстоит пережить им и вечер. Уже наступила тьма, а я все сидел, оставаясь в доспехах, зачем-то опять в доспехах, один перед зеркалом, поставленным к стенке на край стола. Уже ничего там нельзя разобрать. Как вдруг зазвенел телефон. Я решил не возиться с шлемом, попробовать, что получится. Это одна из старинных подруг. Она начинает, как будто вошла и осматривается. Она помолчала, потом говорит : - Тебя что, где-то заперли ? Я говорю : - Какая тут связь ? Я что же, сам взаперти, а трубку держу за дверью ? – Не знаю. Мне показалось. Назавтра была назначена встреча. Она привела с собой и вторую фрейлину. У нас тут все-таки двор, какой - никакой. Вторая была высокой и молчаливой. Когда – то мы более или менее стремились к общению. Ведь обе мои одноклассницы. Теперь они стали подружками моего отца. Они пришли обсудить подробности предстоящей обширной тусовки, намеченной в нашем же доме. Меньшая вдруг достала очень продуманный маленький красный цветок, изделие модельеров, и стала его прикладывать к лямке летнего платья, к плечу, себе и подруге. – Смотри – это можно использовать, как застежку? – Так, - я сказал, - если для этого …. – Нет - нет-нет! – она закричала. – Ну правда, красиво ? Мы хотим ввести это в моду. Потом они начали выгораживать какую-то Галю. – Да я тут причем ? Вот вы сами ему и скажите! Я думаю, если надо смягчить чье – то сердце, у вас тут гораздо больше возможностей ! – Да? Знаешь, что он ответит? « Раз вы так без нее не можете, отчисляйтесь следом за ней.» Так вышло, она была некорректной по отношению к дому. – Если так, вообще не понятно, о чем говорили. Держаться поближе к тем, о ком у нас нет задних мыслей – это и называется счастьем! Вы слышали ? Я желаю ей счастья ! Никто ведь ее не преследует ? Потом перешли к мусульманским терактам. – Да кто это стал бы – губить и самим погибать – просто так ! – я говорю. – Наверно, стучались, не достучались… никто их не хочет слушать. Они не хотят, чтоб у них уводили их баб. В том смысле, что делали общедоступными. -А что, мы их трогаем ? – А ты посмотри телевизор, у нас же все бабы на выданье, замужние, незамужние… А там это не проходит. Большая сказала : - У нас в городке какой нам порядок нужен, такой и будет. И разве здесь кто-то обижен ? Но это не весь мир. Беда проходит оттуда. Когда у меня будут дети, они телевизор смотреть не будут. Я говорю: - Стремись к мировому господству. Меньшая говорит : - Оно еще десять раз перейдет в другие руки, пока у тебя будут дети, телевидение ! – Девчонки, а целоваться ? – Нет – нет, - они закричали хором – ты такой умный, тебе и так хорошо! « И не было у тебя пока такого времени, когда хоть кто – нибудь у тебя над головой со своим судом не висел, и сколько раз тебе казалось, что даже если откроется в тучах просвет, большой, как распахнутое окно и солнце вытряхнет целый лоток ярких подпрыгивающих мячей, и следом пойдет карамельный дождь, как тут же появятся взрослые и проследят, и выяснят, и окажется, что кто – то в толпе крикливых детей имеет право на то, что валится с неба, а о тебе и не вспомнят. Наверно, права высокая фрейлина. А что она говорила? Почему я всегда опускаю руки, ничего не предпринимаю, только жду, что это пройдет само и ты снова повеселеешь? Почему не нахожу тебе слов утешения, почему? – Если вижу, что взгляд твой становится безутешным, и припухшие губы – пусть все это моментально, но такими они бывают у наплакавшегося человека… Если бы все смирилось на этом пути, когда я иду к тебе – полегла трава и ветер не дул, и люди не возражали…» - Я очнулся. Как будто бы для удобства желающих полюбоваться движением прямая узкая улица внизу после спуска опять вела в гору. По ней пробирались автомобили. Подружки отца давно исчезли из виду. На спуске в его нижней точке белеет дежурным медбратом романская колокольня, кампаниле. Она очень древняя, судя по неизысканной форме, простая трапеция, очень высокие стороны, маленькое основание. На белом коричнево – красный крест. Похожа на облачение церковных чинов во время процессий. Я не повернул налево. Я мог бы пройти через парк и через пятнадцать минут оказаться дома. Прошел мимо колокольни, за ней начинался подъем. Права, права была фрейлина. Что нужен и крест, и меч. И книга нужна, которая обойтись без последствий не даст от нарушенных клятв, которая жгла бы руку. И стены – не замок и укрепленные рвы, а стены – границы, и каждый бы понимал: наш дом – наше дело, и каждый бы понимал, что если надежен закон, то именно здесь, неважно, какой он на улице. Нам все это надо. И радость в людях. И радость в том, который дал нам пример, который так хотел объяснить все то, что познал он сам, и это сумел. Которого не забываем. Я шел к ее дому. Подъем уже был позади. Не так уж я долго шел. Он прямо на этой улице. Казалось, что день отступал – не столько от позднего часа, скорее от облаков. Не маленький двухэтажный дом, построенный так, что не было входа с улицы. Но не была ближняя территория ничем и обнесена, и гладко мощеным двором удобно дойти до входа. Она жила на втором этаже. Я знал, что я буду делать. Я здесь остаюсь до утра. Подняться и потревожить ее я не хотел. Я буду около дома. Да может быть, она уже там, у меня, спускалась по лучевой улице, ведущей ко мне по прямой! Я засмеялся. И пусть сегодня ночует в моей постели одна. Ничто нас не разлучит.