Королева беспомощно улыбалась. У нас был обычный день. Все открыто и люди ходят. Я даже издали замечаю, как вспыхивают у нее иногда на щеках овальные ало-тюльпанные пятна. А стоять-то приходится ей каково – как скульптуре на обозрении посреди музейного зала! Наверное, они подставляют ей что-то под ноги. И колокол до земли парчового платья это скрывает. На выступе, отыгравшем у зала пространство невидимой комнаты, - огромные гобелены цвета опавшей хвои, левее – высокие окна на соседней стене. И что же вы думали, кто-то ее отпустит? Если можно иначе и если вы знаете, как, то вы нам скажите. Но никто здесь не спорит с судьбой. А значит, она предназначена им улыбаться, и не покидать! Для думающих о своем, постоянно отвлекающихся людей всегда оставаться на месте! Вот куда завело неотступное исполнение этикета. В составе редкой толпы, наполняющей зал, я часто оказывался поблизости. Я осторожно за ней наблюдал и видел одно и то же: то слезы стоят в ее светлых глазах, то ждешь, что она вот-вот не выдержит и засмеется. Я бегло поцеловал ей руку. Нет, «бегло» - от этого не становится ясно. Приходится все объяснять. Об этом в писаных правилах вы как раз не найдете, а это передается практически и кое-где сохранилось. Целуя ей пальцы, я быстро коснулся коленом пола – и снова стоял, не успев их освободить. Потом я пошел к противоположной стене. Вернее сказать, еще один выступ в сложном устройстве зала, и он продолжался в зал под тупым углом и так получалось, что свет боковой стены его толком не освещал, он только скользил по нему. Там тоже скрывалось пространство комнаты, и, кажется, двухэтажной, с квадратным окошком как раз на втором этаже. В нем сидела принцесса. Она была девочкой лет девяти-восьми. Оттуда она могла знакомиться с жизнью, но смешиваться с людьми ей не разрешали. Я наклонил голову и быстро коснулся пола коленом. – Здравствуйте! Вы опять пришли? – сказала она заученным голосом. – Принцесса! – я говорил с ней, задрав голову. – Вам там не скучно одной? – А я не одна. – Вот как! – я удивился. – Кто-нибудь с Вами есть? Она подняла, схватив за какое попало место и мне показала мохнатый комок – кота. Живые игрушки она от искусно сделанных не отличала. – Ну, все, – заявила она, отпуская кота, – до свидания, я спешу. Пришлось поклониться. Я снова пустился по залу. Не глядя на встречные лица, я двигался к дальней стене. На этом участке стены горели витражные окна, и чем они были ближе, тем меньше хотелось поднять глаза, – казалось, идешь по весенней земле, расчищенной и недавно выметенной, как комнаты и где-нибудь обязательно жгут прошлогодний мусор и солнечный свет многоцветными бликами отражался в дыму. До северной торцевой стены никто не доходит. В темном углу стоит засохший фонтан. Мраморный путти и круглая чаша, в которой ему подобало плескаться, покрылись на удивление черной въевшейся пылью. Оттуда я вернулся обратно. – Здравствуйте! Вы опять пришли? – звучал надо мной голос принцессы. – А что у Вас... – я прислушался – у Вас даже птички есть? – Я все силился отделить от шарканья ног, от осторожного непрерывного разговора, идущего позади, какие-то дробные звонкие звуки, долетавшие, как мне казалось, из окошка принцессы. – Да, у меня две птички, – сказала принцесса. У них здесь большая клетка, вам оттуда не видно. – А вы посадите с ними кота. Может, они подружат. Втроем веселее. – Принцесса долго молчала, гадая, сам ли я глуп, или хочу проверить, насколько глупа она. Я ждал, запрокинув голову. Потом она говорит: – Кота не сажают в клетку. Это не тигр. Прощайте. Я очень спешу. – И села смотреть в окно. Я обошел кабинет принцессы и пошел по залу на юг. Здесь было больше света из окон продольных стен и больше напоминало улицу, я шел как будто бы к выходу, а те, кто спешил мне навстречу, включали самоконтроль, настраивались, готовились очищаться, – они направлялись туда, где ждала королева. До самых входных высочайших дверей вдоль стен тянулась скульптура, стоящие в ряд фигуры и группы, за этим лесом фигур до стен оставалось пространство, желающие задержаться в долгом пути могли на нем потоптаться, и свет здесь казался умеренным и рассеянным, поскольку фоном скульптур была глухая стена, а окна над ней начинались намного выше. Внезапно во встречной толпе я почуял опасность, и я попытался скрыться за чью-то спину, но опоздал. Уже разводила в стороны локти, и всплескивала руками разболтанная в суставах девица немалых лет, отчаянно выражая радость от нашей встречи, заботливо редактируя форму улыбки – то руку приложит, то срежет ее уголками рта. Потом я добрался до сути: среди передних зубов один казался окошком, в котором выключен свет. За ним была пустота. Нагрудные карманы застрочены газырями – мужская деталь в костюме полудиких народов – такие как бы капсулы для патронов. Да, когда-то мы вместе работали. В стенах одного дворца. Тот дворец был совсем другое, он был наполнен детьми. Она вела у детей военные игры, была такая «Зарница», они там вытаптывали посевы, бесились в полях с деревянными автоматами. Так вот, я с тех пор живу в ее сердце героем. Я был поражен, когда узнал причину ее восторгов. Начальству не тешили глаз ни я, ни дети, с которыми я работал. Поэтому год за годом мне там снижали зарплату. Однажды я написал у секретаря заявление. Директор видела, как я пишу, дверь кабинета была открыта. Возможно, она успела подумать, что я намучился и их наконец покидаю. Заявление начиналось: «Пришли прекрасные дни середины лета...» и дальше шло требование, чтобы по случаю моего дня рождения администрация поднесла мне бутылку портвейна и банку консервов в томате, черным по белому. И этот-то подвиг хранился в сердцах моих сослуживцев. Я ей напомнил, что все это было, когда то время еще не кончилось, а это не наступило. Я ей сказал: «Дирекция, между прочим, тогда мое требование проигнорировала». Благодарил за добрую память. Потом я вспомнил, как говорит принцесса: «До свидания, я спешу», и сказал это вслух. Не дойдя до входных дверей, я повернул обратно. Впереди шел человек значительно старше меня. Навстречу в толпе мелькнуло лицо с очками на кончике носа и вдохновенно отвисшей нижней губой, которую заливала слюна, потом я пошел назад. Теперь я видел сутулую спину, а ниже носочки, обтягивающие тонкие щиколотки и невероятно короткие брюки. Я его нагнал и остановил. – Как вас зовут? – Сравик. – Это неважно. – Затем говорил я один. Он слушал меня с бесконечным терпением. Я даже повысил голос. Я много раз назвал его «молодой человек», и это прокатывало. Я наставлял его по поводу хорошего тона. Потом я вернулся к принцессе. «Принцесса, на Ближнем Востоке гибнет наш флот!» – сказал я мысленно. – Здравствуйте! Вы опять пришли? – услышал я божественный голос. – Принцесса, на Ближнем Востоке гибнет наш флот! – А что он там делает? – Нельзя же, принцесса, забыть им неуважительное отношение к Христу! – А что там теперь происходит? – Гигантским ядром проломило борт броненосца. Он наклонился и стал тонуть. – А как назывался корабль? – Не знаю... «Потемкин». – А что же солдатики? – Похоже, она заинтересовалась. Ее голосок звенел, как крылышки пойманной бабочки, когда она бьется о стенку своей темницы. – Они скользили по палубе и падали в воду. Принцесса, что может сделать рыцарь в доспехах, падая в воду? А сколько весит конь в боевом облачении, когда оружейник приладит пластины, кольчугу и прочую упряжь? Принцесса, Вам лучше не думать. – Нужна была аэрофотосъемка. – Конечно, они забыли (наверное, она недавно услышала это слово). А с берега гибелью наших людей любовалась арабская конница. Они издевались, кривлялись и аплодировали. – Нас скоро уложат спать. Вы хоть бы мне на ночь сказали что-то приятное. – Принцесса, Вы очень умны. До завтра. Он, должно быть, осилил уже с десяток препятствий, это можно представить, проник сквозь верхушки деревьев, проник в просвет между шторами, нашел открытую дверь, этот утренний луч, и достиг журнального столика, у которого я писал прошение королеве. Широкое кресло проваливалось. Заведенная регламентом жизнь начиналась здесь с 10-ти, а так как я появился к 8-ми, я шел по пустой лестнице, прошел по пустым коридорам. Начало уже было написано, но мне хотелось, чтоб выражения текста нисколько не отражали волнения и я от себя добивался того состояния, в котором все сказанное прозвучит убедительно и спокойно. Я наклонил голову и выглянул из-под опущенной шторы во двор. В ярком утреннем свете служитель уже водил по красному гравию громадную сытую лошадь, а наверху вцепившись ей в гриву сидел неподвижный младенец. Неподалеку, следя с беспокойством и восхищением, его ждала мать. Это здесь мог проделать любой желающий. Моя просьба, обращенная к королеве, означала бы исполнение неких желаний. А о чем же еще просят люди? Вот я чего добивался. Пусть возьмут эту краску, которой они золотят орехи. И нарисуют принцессе кружочки на щеках. Пусть, пожалуй, позолотят и нос. Я бы сказал, что подводить ей брови надо губной помадой. Теперь перейдем ко мне. Нужно обычное ведерко для шампанского, серебряное. В котором бутылку ставят на стол. Пусть кузнецы мне его набьют молотками на голову. Так, что я бы и снять не мог. И чтоб ни кусочка рожи не было видно. Мне даже дырки для глаз не нужны, я все равно плохо вижу. Чтобы мы с принцессой могли ходить взявшись за руки в местах гуляния нашей публики, и никто не узнал нашей разницы в возрасте. Вот зачем. В тот же день прошение было рассмотрено. Вернее, как это делается. В пол- двенадцатого к ней подходит служащий. Он всегда ниже ростом. Все это там, во время приема, в зале. Он читает ей тех, кто к ней в этот момент обратился. Редко когда это чтение тянется дольше двенадцать. Моя бумага легла в этот день четвертой. А всего было пять, кто-то еще успел положить свой лист. Я просто считал, оставаясь поодаль, а потом я переместился поближе, и когда у чтеца очутился четвертый лист, я опять находился вблизи королевы. Неожиданный, честный, у нее вдруг выпорхнул смех. И она посмотрела с дружеским осуждением. Да, она засмеялась! Я стоял совершенно счастливый. Мне казалось, что я отлит в благородном металле, я звенел от собственной силы. А потом я вернулся к принцессе. – Здравствуйте! Вы опять пришли? – Зазвенел ее голос. – Ах, зачем вы мне говорите страшные вещи! Я вчера поплакала перед сном. О войне в Персидском заливе, и о том, как царь Петр казнил Анну Монс. – Но сегодня наш флот оттуда ушел! – Значит, мы проиграли? – Но в борьбе, которая длится много веков, невозможно всегда побеждать. Неизбежны и поражения. Лишь бы нам не терпеть поражения в вере. – Я запомню, но я вас не поняла. – Принцесса, Вы учитесь? – В те дни, когда это окошко закрыто, я на занятиях. Да, я много учусь. А кто вас впускает утром? – Дневная охрана. Ночная уходит в 8 часов. Бывает, что нужно стучать и стоять под дверью. – А где же охрана? – Болтают, сидят в кордегардии. Но больше всего не любят, когда застаешь ночных, приходишь немного раньше. У них возникают проблемы. Приходит дневная стража, они сдают помещение. А там уже кто-то есть. Приходится объяснять, что он там не ночевал. – Мне фрейлина говорила, что есть ночные цветы. Когда идешь по дороге и солнце уже за холмом, они висят на заборах, громадные, синие. И утром в прохладных местах они остаются открыты. – Я знаю, принцесса, мне тоже всегда очень нравились, я Вас прекрасно понял!. – Когда же я их увижу? –Сегодня я здесь раньше всех, входил сюда вместе с охраной. Я очень люблю, когда во дворце никого. Люблю эти длинные коридоры. Потом я зашел в свою комнату. Недавно там с окон сняли шторы, сказали – пора стирать. Там все четыре окна наполнены солнцем. – Когда меня входят будить, одна моя няня приходит с дочкой. Она моего возраста. Но больше меня в два раза. Она подходит к кровати и улыбается. А я всегда думаю: «Держит под фартуком нож и вилку». Бочка! – А как Вас учат? – Я много учусь. Конечно, домашние учителя. Но скоро меня отдадут. Дома все те же будут занятия, а там это как бы школа. Школа или что там такое – не знаю, нас будет несколько человек. Чтоб я понимала людей. А вдруг там такие же бочки? – А Вы вспоминайте почаще, что Вы принцесса. Будет полегче. Что у Вас там? – Слышите? Кот разорался. – Что же он делает? – Сидит на полу под клеткой. Он целый день там сидит. – А кто его кормит? – Время летело. Мы проболтали четыре часа.