Всё неестественно теперь предрешено, но обречённым быть – кощунственно приятно, ведь обречённость – это просто ночь, уверенность в дне завтрашнем, невнятном, по крайней мере. То-то и оно. Да, башни все – повержены давно трухлявым ветром, взбалмошной водою, эффектом Страшного Суда, эффектом Домино, и мимо них – уже не так, как под конвоем, иду – среди колеблющихся стен, руин, гордящихся избытком трещин, и принимает почвы мокрый гобелен мои следы, как самые обыденные вещи, и дождь грозит очкам – как ранее окну – намёком на слезу или, возможно, глаукомой, но – всё равно глазам, познавшим тишину, и всё равно ушам, отведавшим отдышку грома… Следы мои – за мной – всё глубже: борозда их точно как разломы тверди – под травою… Вот так заболевают навсегда… Вот так Земля раскалывается надвое, и распадается, как взломанный кокос, на две неравноправных половины по линии следов моих, по курсу метких гроз и по маршруту башен, рухнувших картинно… А я – иду, как шёл, Седое Существо, следы всё множа, и не чувствуя того, что нет уже ни тверди, ни глубин бездонных, и болен – всем, и умираю от – всего, и наименьшее из тысяч зол – быть обречённым. *** (из цикла "Все Башни")