Дело было на прозаической зеленой лужайке, что весенними серыми прогалинами неумолимо спускалась к омуту нашей всепоглощающей страсти… Он возник внезапно, как клон из пробирки, как красная головка солнца из-за хмурых туч томительного женского ожидания. Он шагнул широко, как Маяковский, и достал из облипающих шортов оригинал бесценного груза. Он веско кашлянул и громко стукнул им по столу, и своим мужским обаянием длиной 18 и толщиной 5 см внушил мне почтение к классике. Метр девяносто живого роста без панамки произвели немыслимый закидон моей восхищенной головки, так что шляпа с цветами и перьями упала и покатилась по волнам моей короткой памяти и нарождающейся любви. Потеряв со шляпкой вместе последние мозги, я почувствовала всю историчность момента спинным мозгом в области копчика, я учуяла бабьим нутром, что это именно он – Мужчина Моей Мечты, мой МММ. У него был гордый вид брюшного тиффози в богадельне. «Зин, ты самая крутая сука на этой лужайке!». И я ему простила. Я простила, что он обозвал меня Зиной. Моего принца звали Лелик Сосулькин. В первый же наш брачный танец на лужайке он раздвинул свои вихляющие чресла с амплитудой лохани и сделал изящный комплиман моему клитору, к которому под конец бостона присосался, как лечебная пиявка. Его чавкающие погружения в мое любвеобильное лоно не заглушал и завистливый скрежет Эмманюэли, запоздало переворачивающейся в своем кинематографическом гробу. Мужчина Моей Мечты порхал вокруг меня, как три завлекательные пестрые бабочки, ласкающие бархатными крылышками наиболее выдающиеся части моего ненасытного тела. Так прожили мы с миленком на лужайке медовую недельку на вершине клиторального оргазма, из тени в тень переползая. С каждым днем сосательный рефлекс Лелика совершенствовался по прогрессивной шкале языкообложения. В этом он переплюнул самого Болека, мультяшного автора куннилингвистического словаря Брахмасутра. Иногда язычок сводила судорога, и он маленько западал, но выручала эбонитовая ручка моей любимой плетки, которой я приноровилась раздвигать его вставные челюсти. И не было бы конца и края счастию с касатиком, да бес его однополый попутал, бесенок один из соседних кустов. Мрачный типчик такой, неотзывчивый, развратный пропагандист нездорового образа жизни. Ну, Лелик и втюхнулся. И в глаза бесу заглядывал заискивающе, и в рот, с любопытством дрочливого подростка, и в другие естественные отверстия. Но неумолим был демон разврата. Не проникся он брачными пассадоблями моего нежно-впечатлительного барсика. Наказал он МММ по-злому, извращенно: отнял бес у Лелика светлый разум и темную вагинальную страсть. Представьте, соколики, что заявил мне вдруг оголтелым дискантом Мужчина Моей Мечты: мол, Зиночка, живем мы неправильно, не своей половой жизнью. Я, говорит, непосильным трудом борзописца-эротомана денег накопил на операцию по перемене секса. А то что ж получается, мол, за сексизм и мачизм такой? Я тебя, а ты меня нет? Дискриминация и запущенная гендерная несправедливость! Ложимся, Зиночка, говорит, в престижную клинику, где нам перелицуют первичные половые признаки и прочие стратегически важные места. Прильнул Лелинька страстно и со слезами к груди моей, как у эшелона под «Прощальный марш славянки», и поняла я, что не шуткует касатик. Но ложиться одновременно обоим в клинику поостереглась я, и Лелика уговорила, что попугайчиков кормить надо, да и ему бульончик куриный бидонами в клинику носить. Я даже на портрете православного писателя Свиря поклялась, что не буду больше бегать к Болеку. В больнице МММ не на шутку готовился к операции: кокетничал с психологом, хватал за жопу практикантов, запойно читал жэпэ, потом классиков мирового гомосексуализма. Когда дошел до Свиря, его, наконец, прооперировали. В волненьи принеслась я, разбрасывая грудь и гремя бидонами. Леля счастливо развалилась на койке, расставив волосатые ноги и почесывая то выбритую грудь, то левый яичник. На первопричине гордо красовался розовый бантик. Сама МММ – Моя Милая Малышка – радужно улыбалась и возвратно-поступательно елозила во рту бананом. Британская Энциклопедия была навсегда раскрыта на статье «Силикон». Под подушкой Леля прятала Справочник по гормональным препаратам. Она нагло отобрала у меня лифчик и стала вышивать на нем гладью слово «хуй» и трех бабочек. Потом потребовала отончавшим голоском принести в следующий раз эпилятор и малиновый лак для ногтей. Она, видите ли, собралась «отращивать педекюр» и «эпилировать жопу». Затем доктор Ферштейн отвел меня в местный анатомический музэй и показал былое величие МММ, с трудом втиснутое в литровую банку с физраствором. При этом нахал бесплатно полез ко мне в трусики. Не, ну вы представляете: пупсик метр пятьдесят в белом колпаке и старый еврей по совместительству. Меня не проведешь: все умные евреи давно уехали! Короче, я дала ему бидоном по лысой бошке. Повезло соколику, что уже пустым. Ситуация с моей операцией напряглась и затянулась. Как только доктор вылезал из реанимации, я случайно проходила мимо с бидонами. А счастливая Леля совсем зашилась гладью и решила, что капитал пустит на гормональное лечение и силиконовую грудь. Она решила делать карьеру балерины в шоу трансвеститов и записаться в кружок мягкой игрушки. К тому же в разгар реабилитационного периода я застала ее однажды верхом на докторе Ферштейне, который почти не сопротивлялся и вяло подмахивал. В расстройстве я надела бидон на дурную докторскую голову, сказала Леле «оревуар, милочка, мы пойдем другим путем» и пошла дальше изучать Брахмасутру с заскученным Болеком. Назавтра я взяла портвешку «777», присела на той блядской зеленой лужайке, напустила лужу из слез, утерлась вышитым лифчиком и помянула мою несчастную любовь к МММ искренним колоратурным крещендо: Прощай, мой радужный лютик, Моя порхатая бабочка, Остопизженный мой колосок! (голосить без паузы 3 раза, не раздвигая ног)