Там солнце рыщет спаниелем рыжим, но непрямоугольные миры и первобытный хаос неподвижны внутри курчавой Иверской горы, лишь факельных огней протуберанцы. Не обернусь, но знаю наизусть – такой организацией пространства теперь я никогда не надышусь. Под трещинами каменного неба неровный серый грубый известняк, зелёные отметки наводнений, подземные овраги – и сквозняк там, где неверной левой я ступала на твой ребристый серебристый спуск, в колонию кальцитовых кристаллов, не раскрывая створок, как моллюск, от рукокрылых прячась в нишах скользких, в меандрах холодея на ходу. Мне скажет Персефона – ты не бойся, иди, не так уж страшно здесь, в аду. В энергию застывших водопадов, в холодный бунт мерцающих озёр, клыков известняковых эскапады ты обратишь свой страх и свой позор. Прошу – «Приятель, убери свой Nikon» - уже одной из местных Персефон, - как в храме – ну нельзя на фоне ликов! – так здесь – нельзя, здесь сам ты - только фон! Нет воли разозлиться, крикнуть – «тише!», их болтовня пуста – да неспроста. Они галдят – чтобы себя не слышать – и всё же их спасает красота, по капле, не спеша, как сталактиты растут в веках – так в нас растёт душа Вселенной, так тысячелетья слиты в спартанский твой космический ландшафт. А поклониться каменной Медузе лишь избранным дано – так за алтарь не каждого пускают. Разве – музы по кружевным полам, да пара стай нетопырей. А в карстовых глазницах звучит орган. Не поросли бы мхом! И как бы мне в сердцах не разразиться наивно-назидательным стихом… *** И пораженье обрести, как благо, лимон - полезен, вечера дыханье прольётся длинным плачем – на бумагу, на клавиши… слезами и стихами тебе воздастся… Тяжело в ученье – в бою ты будешь лёгкой и рисковой. Кто в раннем детстве не любил качели – тот в жизни закреплён по-штормовому. «To be or not…» - с любой исходной точки опять приходишь к этому вопросу. Живая огнедышащая строчка прощает мерзлоту суровой прозы. Цинизм – защита утерявших веру – нам ни к чему. И солнце на орбиту вернулось – Бог не фраер. Этой мерой отмерено – ты стоишь двух небитых. А триумфатор-то гляди, как важен, гляди, как скупо радуется лету, всему, о чём и не подозревает его пустая звонкая победа. *** А снег так и не выпал. Он кружил над городом в сомненье и смятенье, носился над землёй неверной тенью, но не упал. Лишь холодом до жил ночь пробрало. Жестокая звезда бесстрастно щекотала гладь бетонки, а снег, потупясь, отлетел в сторонку и выпал в Нальчике. Чужие поезда вдруг осветили – человек лежит в кювете. Но такому контингенту не вызвать «скорую», как будто чья-то жизнь отмечена печатью секонд-хенда. Я откуплюсь от нищих и бомжей, всем – по монетке. Спи, больная совесть. Сам виноват. Смеркается уже, пора домой, пока есть дом. А повесть его проста. Сам виноват. Не я. Перед собой. А я – не виновата перед собой? Тащить-тяжеловато. Невыносима лёгкость бытия*. А снег нас не прощает. Наши сны не смяты ни виною, ни любовью. Он где-то засыпает – до весны – и ангел засыпает в изголовье. • «Невыносимая лёгкость бытия» - роман Милана Кундеры