Сняв крышку, я заглянул в ведро. Прозрачный монолит стоял неподвижным конусом, опрокинутым вниз отсутствующим острием. Взяв черпак, я отломил три-четыре пригоршни и, запрокинув голову, стал медленными глотками откусывать морозную тягучесть. Холод параллельными жилами прокатился по легким. "Вода", - с облегчением подумал я и ёкнул под сердце. Вокруг леденел мир. Холодный прозрачный ветер облизывал сопки, словно горсть леденцов, шлифуя панцирь наста до морозного искрящегося сияния. Валенки плющились об асфальт броневоды. Плечо мозжило бревно. "Деревянное", - скосив глаза, шевельнул я извилиной. Сзади, под этим же бревном, топорщился Кушмат. Шли в ногу. Как на плацу. Плац наста закруглялся вниз метрах в трехстах впереди. Шр-р-рух!!! Левая нога пронзила сверкающий панцирь и по пояс утонула в броневоде. "Х... п... ё... з...", - не доводя дело до греха, деловито выругался Кушмат, и отскочил от плющившего меня бревна. Два обхвата взъерошили бушлат и хрястко въехали в затылок. "А где искры из глаз?" - нахмурился я из-под шапки и уже хмуро подумал: "Сколько же лет Октябрю..." Оказалось - 68. Поборов оба обхвата, Пончик вмял их в наши погоны и ушел в лес. Мы с Кушматом замаршировали к округлости края. 250... 200... 150... 100... 50... 0... метров. Берегись! Пара обхватов хрястнула сопку по загривку и, вздымая белые облака, закувыркалась вниз. Черные фигурки с топорами и пилами задвинулись в укрытие. Отбросив развевающийся снег, бревно выскочило на заледеневшую дорожку, встало торчком - куда же дальше? - и, подпрыгнув, гулко долбануло в стену бани. Та затряслась в экстазе и, плюнув искрами из трубы, обмерла. Черные фигурки выдвинулись из укрытия и начали деловито четвертовать гостью. Детина с топором, скучая о доме, готовился расщеплять останки. Баня, гуднув проглоченным тазиком бензина, сыпанула искрами по морозу. - Все! Заготовили дрова и на баню, и на отопление! - забыв о доме, отбросил топор детина. Красное лицо его морозно дышало из-под звездной кокарды. Черный бушлат кутался в пар. - Здравствуйте, товарищи!!! - уверенный во взаимности, гаркнул полковник. - З... ж... т... п...!!! - ухнула взаимность. - 68 - это вам не х... с... - разостроумничался двухобхватный гость. - Х... х... х... - хохотнул строй. - Поэтому прошу праздновать, - расслезился погонный дедушка и щелкнул пальцами в адрес личного шофера служебного уазика. Тот выхлюпнулся из кабины и, размахивая строевыми ногами, понесся к полковнику с ящиком пряников. - Ура!!! - зарокотал полковник, швыряя пряники в строй. Пряники, разбиваясь о грудь черной гвардии, повисли над строем гроздьями фонтанов. Морозная тишина раскололась на хрумкающие звуки: зубы перемалывали схваченные морозом сладкие осколки. - Ува!!! - зашамкал личный водила, сунув голову за пазуху - к сворованным еще в уазике пряникам. - Уля!!! - зазвенел обожравшийся Пончик. - Сколько лет Октябрю? - коварно поинтересовался полковник. - 68!!! - Ура!!! - ликовали два обхвата, выскочив на обледеневшую дорогу. - Ура!!! - дважды обхватив себя, забасил полковник и, щелкнув пальцами в адрес бани, подпрыгнул и гулко долбанулся в стену. Черные фигуры, всосав гроздья фонтанов, бросились к неподвижно лежащему полковнику. - Сколько ура 68? - коварно поинтересовался хор. - Уля... - морозно зазвенел полковник под четырьмя пилами. Детина с воспоминаниями о доме, размахивая топором, принялся обрубать отростки. Баня, судорожно задрожав, втянула в себя морозный ветер и слизала иней с леденцов сопок. Водила, своровав недоеденный ящик, понесся на строевых ногах к уазику. Свежо взвизгивая по задеревеневшей дороге, вприпрыжку за ним закувыркалось бревно с Кушматом на сучке. - Ура, - сказал я, увидев сплющенную о баню папаху полковника. Подняв ее с искрящегося наста, согрел дыханием и развернул. Оттуда посыпались желтые листья. Старые желтые письма да тоска по дому. Вытряхнув воспоминания, я лихо заломил папаху на своей голове и, запрокинувшись, тоскливо запел светлым одиноким голосом: Дерево и вода, Сажа и лед из бани... Коль два обхвата с нами, Это не навсегда... Пряники на снегу... Пряники на снегу... И ни гугу. 1991 год