Заветный друг, мой маленький и стройный конь, взмахни каштановой пушистой гривой, взбей горный воздух тонкими ногами и вспомни обо мне, застив печалью карие глаза. Я люблю свой город. Проезжая по кружевным мостам над могучими волнами Невы, я мысленно восторгаюсь его красотой, от которой захватывает дух и замирает сердце. Нет на Земле города, который можно так любить, думаю я каждый раз. Я могу часами бродить бесцельно по его прямым улицам и площадям, как очарованный странник, в сотый раз наслаждаясь безупречностью архитектуры, роскошью дворцов и сверкающими куполами соборов, устремленными в небо. Побывав во многих городах Европы и Азии, я с нетерпением жду встречи с моим городом. Он магнитом притягивает душу, завораживая своей таинственной красотой. Я зову его «Блистательный Петербург». Однако, природный дух авантюризма и страсть, вернее, страстишка к путешествиям, время от времени срывают меня с насиженного места и уводят в разные уголки света, до которых я в состоянии добраться без особых помех. Я не еду никуда просто так, развлечения ради. Каждое путешествие долго зреет в моем мозгу, и когда желание сорваться с места и броситься навстречу новым впечатлениям становится неодолимым, когда я понимаю, что не будет мне покоя, пока не побываю именно там, о чем думаю долгое время, остановить меня невозможно. Так я оказалась в горах Алтая. Да не просто так, а верхом на полудикой некованной лошади, оседланной тяжелым казацким седлом, с минимальным запасом провианта на две недели. Мои коллеги по училищу, где я преподавала информатику, до последнего дня не верили в реальность такого путешествия – образ изнеженной холеной дамочки с длиннющими ногтями и обувью на шпильках совершенно не увязывался с предстоящими трудностями такого экзотического путешествия. Забегая вперед, скажу, что после моего успешного возвращения в родной педколлектив, я неожиданно стала получать на дом журнал «Конный спорт и коневодство». Так бессовестные шутники, дорогие коллеги, отметили мое новое увлечение. Итак, все было решено: я лечу на Алтай. Иначе нет мне покоя. Заветная путевка лежала в сумочке, а голова разрывалась от полного непонимания, что брать с собой, как одеться, прощаться с родными навсегда, или у них есть шанс получить свою блудную родственницу обратно. В аэропорту в одну кучку собрались еще двадцать таких же безумцев. Вскоре мы подружимся, сплотимся в единый лошадно – человеческий коллектив, будем есть и спать рядом, смеяться хором от радости и так же хором стонать, измученные долгим переходом, изо дня в день становясь ближе и роднее друг другу. Самолет набрал высоту и понес меня к новой мечте. Через несколько часов мы благополучно приземлились в Усть – Каменогорске. В течение трех дней нам предстояло знакомиться с неизвестным доселе городом. Туристическое бюро предоставило для этого знакомства в наше распоряжение трясучий автобус. Экскурсии заключались в осмотре унылых бетонных заборов под восторженные пояснения ведущего о количестве и качестве железно - кирпично – бетонной продукции, выпускаемой непонятно для чего за этими заборами. Немыслимая жара, пылища и дырявая выхлопная труба, направленная, как казалось, в самую середину салона, придавали особую остроту экскурсиям. На исходе второго дня группа стала неизбежно спиваться от радости за успехи отечественной промышленности. Наконец, настал день, когда мы, побросав чемоданы и рюкзаки в чудо автомобилестроения, двинулись в сторону Алтайских гор. База располагалась в маленькой богом забытой деревушке без школы и магазина, в предгорьях Алтая. Прибытия очередной группы туристов местные жители, в основном казаки, ждали с нетерпением – всем была охота посмотреть на ненормальных, прилетевших с другого конца страны, тратящих немалые деньги на предстоящие трудности и неудобства тяжелого отдыха. Когда на землю опустилась ночная свежесть и сплошная темень плотно окутала все вокруг, мы, наконец, забылись сном. Сквозь утреннюю дрему я услышала топот и дрожание земли, что вселило некоторое беспокойство в мозг. За завтраком инструктора бодро объявили, что табун ночью пригнали с гор, нам крупно повезло – давно не было туристов, и лошади три недели паслись в горах одни, стало быть, хорошо отдохнули, правда, несколько одичали, потому, как все лошади здесь дикие по определению. После завтрака к забору была привязана инструкторская лошадь, и на ее примере нас научили седлать, ухаживать за этом чудом природы и правильно садиться в седло, не сломав при этом спину лошади и собственные ноги и зад. На первых порах оказалось не так просто разобраться в многочисленных ремешках и железках, составляющих сбрую и седло. Лошадь отчаянно лягалась и трясла гривой. Оказывается, лошади одинаково ловко лягаются и назад и вперед, поняла я, отрабатывая очередной бросок в сторону, уходя от коварного удара копытом из - под живота кобылы. После занятия на челе каждого из нас появились сомнения в правильности выбора отдыха. Некоторые раньше видели лошадей пржевальского, мирно жующих сено в питерском зоопарке и резонно полагали, что верховая лошадь не должна кардинально отличаться от них – те же четыре ноги и хвост. В детстве я даже каталась на пони, запряженном в маленькую тележку. На этом знания заканчивались. В группе мужчин оказалось больше, чем женщин. Один из них пользовался нашим уважением – голопузым мальчишкой он пас коров в деревне, восседая на старом мерине. Свалившись толпой в высокую траву недалеко от инструкторской лошади, мы попросили его поделиться опытом в области коневодства. Знаток долго излагал тонкости выпаса коров посредством использования лошади. Из его рассказа следовал единственный вывод: самое главное – не давать коровам жрать клевер, потому, что от него пучит живот. Вскоре нам объявили о готовности табуна принять седоков, и мы унылой толпой побрели за деревню, по узкому мостику через бурную горную реку. Нашим глазам открылся большой загон, по которому носились какие – то дикие кони, вздымая пыль до небес. Где – же наш табун? – подумала я и с ужасом увидела, как инструктор прямиком направляется именно к загону. Осмотрев очередного туриста, оценив его весовую категорию, инструктор звонко свистнул мужику, стоящему в центре, и ткнул пальцем в сторону одной из беснующихся фурий. Свистнуло лассо, подцепив шею мчащейся по кругу лошади. Все остальное каждый из нас видел в каком – нибудь американском боевике, поэтому картинку дорисуйте сами. Пойманное чудовище взнуздали и передали ошеломленному туристу, велев забраться на его спину. Дошла очередь и до меня. Заискивая перед инструктором, я попросила выделить мне большую флегматичную упитанную лошадь с серебряной гривой, спина которой напоминала наш семейный диван. Презрительно оценив мой вес килограмм в пятьдесят, не более, изувер велел поймать нечто дикое, мчащееся стремительным галопом по кругу. Получая с рук на руки это нечто, я усвоила, что жеребца зовут Лысанко, ему всего два года, и мне повезло – его объездили всего месяц назад, стало быть резвости он необычайной. Дайте седо! – возопила я, со страхом глядя на выкрутасы Лысанка, в ответ на что мне указали на далекую крышу, расположенную по ту сторону реки, где, как оказалось, лежат седла. Всем надо было сесть на лошадей и вброд через реку топать за ними. Кто – то помог забраться на спину лошади. Вы сидели верхом на высоком деревянном заборе, который пляшет под вашим задом? Настоятельно не рекомендую. Очумев от страха, я невольно потянула поводья вверх и на себя. Конь немедленно встал на дыбы, молотя воздух передними ногами. Вцепившись в пышную гриву, я вопила громче, чем сделала это в возрасте пяти лет, когда двери автобуса прижали мою ногу. Тогда, решив, что нога уже отрезана и осталась лежать на полу автобуса, я своим криком подняла на уши весь Московский проспект. Сейчас небеса узнали все, что я думаю про конный спорт и собственную дурость. Я громогласно визжала, вспоминая своих родителей и всех святых вместе взятых. От страха жеребец лягался во все стороны и кидал задом, пытаясь сбросить орущую тетку и удрать подальше. Тогда я мгновенно приобрела опыт крепко держаться на лошади, во что бы то ни стало, и в дальнейшем никогда не выпадала из седла. Наконец – то все собратья мои получили по лошади, и толпа двинулась к реке. Краткий путь до конюшни был полон новых впечатлений. Эти дикие кони никогда не шли на мост, отказывались проходить под телеграфными проводами, а неподкованные копыта скользили по валунам, устилавшим дно бурной речки. Лошади то и дело проваливались в воду по брюхо, норовя свалиться вместе с седоками в бурлящую реку. С грехом пополам мы перебрались на ту сторону. Лошадь легко взобралась на горку, мощные мышцы трудились неустанно под блестящей шкурой. Полчаса назад, решив привязать коня у первого столба и дернуть в ближайший аэропорт, я сама не заметила, как по мере приближения к конюшне росла и крепла симпатия к этому чуду, несущему меня над землей. Спешившись возле ворот, я гладила коричневую морду, заглядывая в бездонные темные глаза. Конь боязливо отворачивался, фыркая и раздувая ноздри, задевая мое лицо нежными бархатными губами. Волны теплой нежности поднимались к моему горлу, выдавливая слезы из глаз. Руки сами тянулись к высокому лбу, увенчанному белым треугольником, ласкали нежные уши, ловили прикосновение теплых лошадиных губ. Другие лошади с удовольствием жевали подсоленный хлеб, но мой конь пугливо отдергивал морду от угощения. Он еще не знал, что это вкусно. Вскоре нас вывели на первую верховую прогулку. Конный отряд гордо прошел через деревню в сторону ближнего леса. Алтай поражал своей красотой и мощью. Лысые пригорки мгновенно переходили в непроходимый лес. Отвесные кручи нависали над тропами, травы перекрывали человеческий рост. Некоторые виды трав были настолько высоки, что задевали лицо человека, сидящего верхом. Умные лошади осторожно пробирались по узким тропам, с одной стороны которых нависали кручи, а с другой обрыв пугал своей бездонностью. Увеличивая темп, инструктор повел отряд рысью. Меня замотало из стороны в сторону, но вскоре я первобытным чутьем уловила темп сильных лошадиных ног, и тело само приняло то единственное решение, как ему вести себя. Так я стала правильно ездить рысью. Лошадь и человек стали единым организмом, состоящим из двух слаженных частей. На чистой большой поляне мы спешились и повели коней пить, предварительно поводив их в поводу без седел. Люди и лошади дружно зашли по колено в прозрачную воду. Алтайские лошади никогда не пьют мутной воды и не едят утоптанных трав. Нарвав пучки, мы терли нежные подрагивающие спины, по которым стекали прозрачные струи. Кони перебирали в воде тонкими ногами, а мы старались уберечь свои от тяжелых копыт. Возвращался отряд уже под вечер. Дружно стучали копыта, размахивали из стороны в сторону хвосты, фыркали ноздри. Уходя первый раз в горы, мы были всего лишь туристами, а теперь стали командой из двадцати кентавров. Коней погнали в загон, а уставшие люди легли в кровати. Говорить никому не хотелось, не было таких слов, могущих выразить чувства. Казалось, что счастье нашло нас. Темнота опустилась мгновенно, скрывая наши блаженные улыбки. Скорее бы промелькнула ночь, почему она так длинна? Люди ждали рассвета, торопя солнце коснуться лучами вершин. В последующие дни мы все лучше и лучше узнавали своих гривастых друзей. Приспосабливая лошадь к жизни долгими тысячелетиями, природа незаметно для себя создала Совершенство. На этом она остановилась еще до создания человека. Истинную, не лубочную, красоту этого животного особенно понимаешь, наблюдая за ней изо дня в день среди естественных условий, к которым она приспособлена. Мощные сухие мышцы стройного тела позволяют без устали перемещаться на большие расстояния в поисках корма. Сильные ноги легко и быстро несут это тело, давая лошади даже спать стоя. Удар такой ноги валит хищника замертво. Длинный пышный хвост оберегает от кусающих насекомых. Высоко посаженные уши предупреждают об опасности. Нежные ноздри чувствуют запахи на расстоянии многих километров. Они же подсказывают направление к дому. Большие красивые глаза позволяют видеть по обеим сторонам головы. Уникальное физическое строение в сочетании с особенным умом и редким стадным чувством позволили лошади дожить без изменения до наших дней, идеально вписав ее в дикую природу. В последующие два дня мы совершали небольшие вылазки далеко за пределы села. Инструктора специально не обучали нас верховой езде, они лишь мимоходом помогали освоиться с некоторыми приемами и исправляли очевидные ошибки. Основной целью было не нанести вреда здоровью лошади и себе. Фактически, каждый сам зарабатывал навыки и умения. Вопреки устоявшемуся мнению, шкура лошади очень нежна. При неправильной посадке всадника под войлочной попоной мгновенно появляются кровоточащие потертости, а человек рискует травмировать собственный позвоночник. Любая соринка, попав под седло или попону, продырявит кожу лошади насквозь. В последствии я дважды ездила в конные походы по Сибири. Природа там не настолько дика, нет крутых гор и бурлящих рек, а лошади совсем другие, более ручные и спокойные. Условия походов более комфортны, если вообще «комфорт» применим к таким путешествиям. В тех походах нас по – настоящему обучали основам верховой езды. Закалка, полученная на Алтае, сослужила мне хорошую службу – я считалась неплохим наездником, если это слово можно применить к дилетанту, конному туристу. Во всяком случае, трудностей, связанных с ездой на лошади, я там не испытывала. В Питере я иногда пользовалась цивилизованным конным прокатом, когда тебе седлают лошадь английским седлом и выдают персонального инструктора для прогулки. Тогда я узнала, что езжу не совсем правильно. Английское же седло я, как дилетант, считаю неудобным. Более удобного седла, чем казацкое, я не встречала. Случись необходимость проехать верхом от Питера до Москвы, я без колебаний приму такое предложение, потому, что уверена в закалке, полученной на Алтае. Записывая эти строки, я предполагаю, как они попадутся на глаза профессионалу верховой езды, и он обоснованно будет сомневаться в вышесказанном, но мне не стыдно, я уверена в себе. Каждая клеточка моего тела помнит этот ритм, движение мышц, постановку спины и головы. Прошлым летом взрослый сын по моей прихоти впервые сел на лошадь. Я наблюдала за ними со стороны целый час. Первая неуклюжесть постепенно сменялась более уверенным поведением наездника, к концу тренировки он свободно шел учебной рысью и не чувствовал усталости совсем. Может быть, это сидит у нас в крови, а мои уходящие с возрастом силы поселились в этом молодом стройном юноше? Вскоре мы совсем покинули станицу. Начался длинный поход. С нами два инструктора. Их молодость чрезвычайна для такой ответственности. Одному – двадцать два, другому – на год больше. На спины лошадей по бокам седел повешены кожаные мешки с провиантом и личными вещами. Сзади – палатки. Ноги обуты в солдатские кирзачи. Еда – два раза в день. Отдых – три. Спали по – двое, подстелив на землю войлочные конские попоны. Под головой – седла. Тогда я надолго излечилась от интеллигентского остеохондроза, такой удобной подушкой оказалось казацкое седло. Инструктора едут налегке. Их нехитрый скарб, в том числе ружье и бинокль, погружены на маленького Махорку. Он почти жеребенок, полутора лет, мал ростом и пуглив. Группа оказалась слишком большой, лошадей не хватило, вот и пришлось взять маленького. Ему в переходе было несладко, и мы очень переживали за этого подростка. Из утвари с собой только два ведра на всех, не считая ведро со сливочным маслом, которое мы никак не могли съесть до конца похода. Сергей, лошади которого пришлось тащить проклятое ведро, на каждом привале буквально силком запихивал в нас этот продукт, надеясь облегчить жизнь своему четвероногому другу. Мы готовы были съесть все продукты сразу, так жалко было перегруженных коней. Мисок, вилок нет. Каждому для еды выдана литровая красная кружка в горошек и алюминиевая ложка. Поначалу мы съедали суп, бежали к речке, мыли кружку, потом пили компот. На следующем этапе деградации после супа кружку просто вытирали травой. Через несколько дней весь отряд сначала выпивал компот, потом без обмываний и вытираний ел суп. Если жара зашкаливала, и привязанные на дневной отдых кони мучались жаждой, из этих же кружек мы поили прирученных лошадей водой под ухмылки инструкторов. Природа была настолько грандиозна, что рассказывать о ней нет смысла. Что толку объяснять глухому, как поет жаворонок…, пока он сам не услышит этого. Гигантизм окружающей действительности не вписывался ни в какие рамки. Возможно ли представить себе, что человек заблудится в крапиве? Одна из наших девушек, отойдя на полсотни метров от привала, оказалась в крапивных зарослях ростом в два метра и площадью с футбольное поле. Уже в сумерках мы заметили ее отсутствие и искали блудницу всем отрядом минут двадцать, продираясь сквозь крапиву. Погода нам благоприятствовала. Дождей почти не было, а дневная жара высушила нас до костей. Лица и руки были просто черны от палящего солнца. На дневных привалах не было сил раздеваться перед купанием в горных реках. Зачем снимать одежду, которая и так высохнет через десять минут прямо на теле. Сбросив сапоги, мы поили и купали коней, после чего ложились на дно реки и пили воду до изнеможения. Вода в реках была теплая, пока мы не забрались высоко в горы. Ночи тоже теплы. Однажды ночью, у трех гор, нас накрыло грозой. Горы были, как три подруги, встретившиеся у реки. Одна – почти лысая, желтая, вторая – покрыта светло – зеленым лиственным лесом, третья – темным хвойным. Гроза хлестала на землю сбивающим с ног потоком воды. Молнии метались между вершинами трех гор. От грохота мы не слышали друг друга. Но страха не было совсем, мы давно стали детьми природы. Набившись в две соседние палатки всем кагалом, мы хохотали до упаду, представляя, как кучу туристов смывает в реку поток грязи и воды. Стреноженным лошадям также было плевать на природный катаклизм. Пока большая часть народа ржала в коллективе, двое – трое шутников под проливным дождем ползали по палаткам, распихивая на опустевшие койко – места бревна в шапках и носках, наспех смастеренные чучела, подвешивая в проходах пустые ведра и кружки. На ночь основной табун отпускали пастись, стреноживая, чтобы не убежали далеко, если приспичит. Трех – четырех молодых лошадей, в том числе и моего Лысанко, привязывали за ногу к колышкам недалеко от палаток. Привязывая ногу, надо было уворачиваться от коварных копыт, норовивших то и дело лягнуть, кому охота быть прикованным к одному месту, когда все другие гуляют свободно вокруг лагеря. Лошади постепенно привыкли к нам и более – менее слушались наездников. Может быть, они смирились с неизбежностью. Но очень хочется верить, что они полюбили нас так же сильно, как мы их. За хорошее поведение их надо было поощрять лаской и соленым хлебом. Мы сами почти не ели хлеб, берегли его для четвероногих друзей. За неповиновение лошадь следовало наказывать, не больно, но решительно. Я не могла этого делать. Лысанко был настолько молод и пуглив, так трогателен, что при желании мог вить из меня веревки. Инструктора сетовали, что сладу с ним не будет при таком мягком отношении. К моей радости они оказались не правы и впоследствии признали свою неправоту. Все свободное время на привалах я проводила возле любимца, гладила, чистила и причесывала его, разговаривая с ним всегда ласково и тихо. Как собачку водила за собой гулять. Мне удалось приучить его к соленому хлебу и воде из кружки. Он перестал дичиться и с удовольствием укладывал точеную голову мне на плечо, давая ласкать бархатные теплые губы. На переходах он уже хорошо слушался. Однажды утром я поняла, что пользуюсь взаимностью, и мир стал прекраснее во сто крат. Выползая из палаток, мы всегда шли посмотреть на свою лошадь, все ли в порядке, и вели ее пить. Подходя к Лысанко, я услышала тихое ржание. Спрятавшись обратно в палатку, я повторила подход к коню. Ржание повторилось. Конь приветствовал меня! Впредь это повторялось каждое утро. Инструктор не поверил, и однажды я пригласила его на утреннее приветствие. Он по – настоящему был шокирован, сказав, что случай это довольно редкий, но факт остается фактом. В переходах каждый из нас занимал в строю строго определенное место, обусловленное характером лошади. Стоило нарушить строй, поменяться местами, как две соседние лошади могли подраться, не обращая внимания на команды всадников. В первом раунде они обычно кусались, во втором поворачивались задом друг к другу и нещадно лягали противника. Тут уже всадникам приходилось крепко держаться за гриву, чтобы не свалиться на землю и не быть затоптанным. Оберегая коней, инструктора почти не позволяли нам идти галопом. Лишь несколько раз, проходя налегке, без груза, нам удалось уговорить их пустить отряд в галоп. Исключение допускалось в случае, если конь наступит в осиное гнездо. Разъяренные осы жалили лошадей в пах, а те прыгали, брыкались, разбрасывая ноги, кидая задом. Первый, заметивший раздавленное гнездо, должен был громко дать сигнал всем остальным. Тогда начиналось всеобщее галопирующее бегство. Мы разлетались по лесу в разные стороны. Я так и не научилась достойно держать темп галопа и всегда втихаря придерживалась рукой за переднюю луку седла. Вскоре мы встретили нескольких аборигенов. Они жили на горных пасеках летом. К осени вертолет забирал мед вместе с пасечниками. Я не люблю меда, но божественный продукт горной акации произвел неизгладимое впечатление. Тягучая, вкусная жидкость, пропитанная солнечным светом, кисло – сладкая на вкус, почти не напоминала тот мед, который приходилось пробовать раньше. Съев на ночь по три – четыре ложки, выползая утром на четвереньках из палаток, мы смеялись от души. Двадцать китайцев катались по земле от хохота, тыча пальцами друг в друга. К обеду отеки прошли, а мы уже более осторожно дегустировали другие виды меда, выменянного на тушенку. Прибыв на одну из пасек, мы не застали там хозяев. Все было открыто, т.к. здесь не воруют, некому. Над бурлящей рекой до соседней горы наклонно был протянут местный фуникулер - толстый металлический канат с бочкой. Для переправы на другой берег надо было залезть в бочку и тянуть другой канат. Ирина, самая молодая и самая безбашенная из нас, залезла в означенную емкость и попыталась перебраться через довольно широкую реку. На середине, естественно, бочку заклинило. Зависнув на высоте пятнадцати метров, подергав веревку во все мыслимые стороны, воздушная гимнастка завыла, перекрывая гул реки. Инструктора метались вдоль берега, сложив ладони рупором, давая бесполезные указания, за что еще надо дернуть. От всеобщей двадцатиминутной паники фуникулер заработал, вернув экстремалку в наши объятия. Оставив на столе дары из тушенки, масла и хлеба, своеобразное жертвоприношение за чудесное спасение, мы спешно покинули пасеку, так и не увидев хозяев. Мы все лезли и лезли вверх. Приближалась цель нашего путешествия – знаменитая Чаша, огромная долина, обрамленная горами. Последний переход к ней был по – настоящему тяжелым. Шли налегке, бросив вещи у палаток. Инструктора, желая оставить у туристов сильное впечатление, вели нас к Чаше самым трудным путем. Уставшие лошади отказывались идти по крутой тропе. Мы готовы были повернуть обратно, лишь бы не мучить животных. Тогда я поняла, что Провидение охраняет меня. Спешиваться и вести лошадей в поводу можно было только по команде, иначе можно было отстать от отряда, или задержать всех, едущих после тебя. Почему я внезапно спешилась, поднимаясь по крутой тропе, не знаю. Может быть потому, что конь едва шел, он устал безмерно, и я не выдержала его мук. Лысанко сразу пошел резвее, но уставшие ноги уже плохо держали его. Я ползла чуть не на четвереньках вперед, держа повод в руке. Вдруг он поскользнулся на плоском большом камне, торчащем из травы, и с размаху упал набок всем весом. Будь я верхом, лежать мне, придавленной тяжелой конской тушей к камню. Все вокруг только ахнули. Насмерть я бы не зашиблась, но левую ногу сломала бы точно. А уж как доставляли бы меня через многие километры к базе, не знает никто. Рации у нас не было, вертолет вызывать было нечем. От испуга конь, побарахтавшись ногами в воздухе, встал, и, отдохнув, потихоньку мы продолжили подъем. Постепенно лес сменился альпийскими лугами, а затем тундрой. Трава была жесткая и короткая, из нее редколесьем торчали карликовые березки. Внезапно нашим взорам открылась Чаша, наполненная холодным воздухом. Прохладный ветер остудил нас. Солнце приближалось к закату. Привязав лошадей, мы сидели на краю чаши молча, завороженно глядя вдаль, впитывая этот бескрайний простор, запоминая на всю жизнь красоту Земли. С гор в долину шел тысячный табун диких лошадей. Он стекал вниз, наполняя пространство гулом. Лошади неслись с такой мощью, что страшно было представить оказаться на их пути. Ржали жеребцы. Черные жеребята стремительно бежали за белыми кобылами, головы которых увенчивали золотые гривы. Гривы развевались, светясь под лучами заходящего солнца. Инструктор объяснил, что табун не ходит сам по себе, его гоняют пастухи. Время от времени они отлавливают нескольких лошадей и передают их людям. Дав коням отдохнуть, мы держали путь к лагерю по более пологой дороге. Шли уже в темноте. Лошади так устали, что до утра ни одна из них не отошла от палаток. Где оставили, там и нашли. На следующее утро решили переждать день без путешествий. Надо было дать лошадям отдых. Тогда же произошел курьезный случай. В кромешной тьме женская часть отряда полезла в холоднющую речку на предмет ежедневной гигиены. Кто – то заметил, что из кустов за нами подглядывают. Пошли в лагерь, проверить, кого это сексуальная муха укусила, или кто из мужиков сбрендил от усталости. Все были на месте. Решив, что показалось, поржав, как полагается перед сном у костра, уснули. Утром первый же, кто чистил зубы у речки, вернулся с радостной вестью – на берегу медвежьи следы. Не такие, чтобы очень большие, размера где – то сорок второго. Возмущенные поведением медведя, пошли проверить – точно! Предположили насчет снежного человека, не будет же медведь подглядывать за тетками. За завтраком Сергей, как все уже привыкли, объявил, что надо есть много сливочного масла, оно полезно, без него смерть человечеству и полез в кусты к реке. Оказывается, он на ночь зарыл ведро с маслом в песок, как в холодильник положил. Вот медведь и пришел полакомиться. Жаль, что не докопался, не облегчил груза. Приближалось к концу путешествие. Тоска охватывала наши души, расставание близилось неумолимо. Напоследок судьба подкинула острых ощущений. Однажды мы сделали привал на стоянке пастухов, пасущих колхозный табун. В лесу стояла сторожка, рядом большой загон. По обыкновению, свалившись в одну кучу без разделения полов, под огромным старым деревом, мы травили байки. Инструктор Игорь, тот, что постарше, желая развлечь публику, разгонял свою лошадь, поднимая ее на дыбы в метре от наших ног. Кобыле это надоело, и на очередном заходе она на полном скаку сбросила его наземь. Парень лежал, корчась от боли, теряя сознание в холодном поту. Принесенный от пастухов стакан самогона не дал анестезии. Осмотр показал, что у Игоря сломано бедро. Пастухи обещали позвать по рации вертолет. Мы простились с инструктором и, расстроенные, покинули стоянку. К вечеру добрались мы в красивую низину, обрамленную лиственным перелеском. Разбив палатки, уснули. Утром коней не было. Судя по следам, они ушли обратно, к колхозным лошадям. Оставались только три лошади, в том числе мой Лысанко, привязанные за ногу к кольям. Да еще Махорка печально стоял в кустах. Юра, второй инструктор, и двое мужчин, быстро оседлав то, что осталось, бросились вдогонку. Целый день мы ждали их, надеясь на благополучное возвращение. Где мы находились, никто не знал. Рации не было. Еда практически закончилась. В палатке лежало инструкторское ружье, но фантазия наша до отстрела дичи пока не дошла. Упрятав в один мешок то, что осталось – пачку печенья и злополучное ведро с остатками масла, мы замерли в ожидании. Жара стояла неимоверная. Подойдя к Махорке, я увидела, как слезы катятся из больших конских глаз. Махорка плакал. Он очень хотел пить. Получасовые попытки наши отвязать жеребенка закончились только многочисленными синяками на ногах и попах. Конек отчаянно лягался, не подпуская к себе. Он был слишком диким и слушался только инструктора, вернее подчинялся ему из страха. Теперь плакать стали мы от жалости к Махорке. Но приключения еще не кончились. На тропе появился одинокий всадник на знакомой лошади, едущий шагом, свесивший голову ниже плеч. Это был Игорь! Явись к нам тень отца Гамлета, мы обомлели бы меньше. Он покинул злополучную стоянку в надежде доплестись тихонько до базы следом за нами, но не учел, что мы задержимся на половине пути. Лицо его было белым, несмотря на загар. Тело крепко привязано к лошади хитроумной конструкцией из ремней, за голенищем левого сапога – большой охотничий нож, на поясе – фляга с водой. Он рассказал, что по дороге несколько раз терял сознание, и только ремни не дали свалиться с лошади, что означало бы верную гибель. Умная лошадь сама несла его к дому. Посланцы за лошадьми не встретили этого призрака только потому, что рванули вверх прямиком через лес. Нам стало веселее от мысли, что Игорь, по крайней мере, знает дорогу к дому, и беспокойнее от страха, вдруг он начнет помирать на наших руках. Через два часа глухой топот, свист и отборная матерщина возвестили о приближении нашего табуна. Мужики гнали лошадей на полном скаку, раздавая налево и направо удары хлыстом. Мы спешно свернули палатки и заторопились домой. Отряд и так задержался в пути на сутки, а тут еще это промедление. Идти предстояло только шагом из–за Игоря. Потом мы узнали, что в станице народ запаниковал. В случае нашего неприбытия до утра, был заказан вертолет для поисков. Обычно возвращения туристов все ждут с нетерпением. Ответственные пекут пироги, варят ядреный борщ, и население встречает путников на подходе с большими подносами и бадьей компота. Такой прием не смутил бы нас, мы заслужили его. Часов шесть – семь мы были в пути. Глухо стучали копыта, скрипели седла. В сгущавшихся сумерках двадцать кентавров возвращались домой. Гордо подняты головы, ровны плечи, молчаливы уста. Они знали, что красивы, как боги. Вечность Земли поселилась в их душах, светясь познанием Мира в мерцающих глазах. Из-за поворота нам навстречу скакали на лошадях босые мальчишки. Сделав почетный круг, дозор умчался в станицу. Там спешно встречали отряд. Спешившись, расседлав коней, мы собрались в столовой, уминая обещанные пироги, борщ и компот. Пастух погнал табун к реке, а потом в загон. Последний костер, последняя ночь, последние далекие звезды… Утром пришло расставание. Проснувшись, мы побежали в загон. Зная, что скоро их отпустят в горы, лошади были очень беспокойны. Табун шевелился, фыркал, махал хвостами. Мы без страха перелезли через забор и разошлись среди возбужденных лошадей. Каждый прощался с другом навсегда. Лысанко стоял, положив мне голову на плечо, прикрыв глаза, слушая последние нежные слова. Он отказывался есть подсоленный хлеб, отворачивая изящную голову. Я до сих пор помню последнее прикосновение теплых бархатных губ к моему лицу, изгиб длинной шеи, которую я обнимала, осыпая поцелуями. Тоска сковала сердце, слезы льдинками застыли в глубине души. Не в состоянии даже заплакать, я ушла, не оглядываясь. Через два часа мы сиротливой кучкой стояли вдоль дороги, по которой мчался небольшой табун, осыпая нас желтой пылью. Каждый высматривал свою лошадь, чтобы запомнить ее навсегда. В те минуты я узнала, как плачут мужчины, сцепив зубы, сжав натруженные кулаки, не стесняясь слез. Мы стали другими. Что – то важное, самое главное открылось нам. Быть может, это знание, что для жизни необходимо и достаточно иметь кусок хлеба, чистую реку и жаркий костер. Выносливая лошадь станет другом, добротные сапоги и сухой ночлег дадут ощущение комфорта, а ночные звезды и пение птиц по – утру послужат духовной пищей неугомонному интеллекту. Вернувшись в Ленинград, я с полным непониманием приняла блага цивилизации, за которые так долго борется человечество. В безлюдной квартире было много ненужных вещей. Из крана зачем – то текла горячая вода. Огонь газовой плиты не согревал рук. Электрический свет был бесполезен среди белой ночи. Обнаружив, что из-за повального отпуска в доме нет еды, я пошла за хлебом и тушенкой. В голову не приходила возможность купить молока и печенья. Нищета тогдашних магазинов поразила ненужным изобилием докторской колбасы, кефира и плавленых сырков. Зачем это все? Видимо, мои друзья – туристы были так же одиноки. К вечеру телефонный эфир заполнился звонками SOS: - Ты одна? Я тоже… - Приезжайте, жду. - Люди, есть кто живой? - Можно, я приеду? - Мне плохо!!! - Давайте, встретимся. Через два дня. Послезавтра. Нет, лучше завтра вечером. Да что тянуть, жду завтра утром, но лучше сейчас. Мы, конечно, собрались все вместе. В тесной квартирке на Гражданском проспекте набились все двадцать. Плотной толпой мы перекатывались из кухни в комнату, потом в другую комнату, из нее на лоджию, из лоджии опять в комнату. Стоило одному из нас удалиться в туалет, как остальные тут же шли его искать. Перезванивались потом очень долго, но постепенно связи сошли на нет. Иногда я достаю фотоальбом, со страниц которого смотрят на меня боевые друзья, а еще лошади, лошади… Кто – то потом ездил в этот же поход, но я не стала делать этого. Нельзя войти в одну реку дважды. Когда приходит пора навестить любимые места в старом городе, я, как и раньше, брожу по его улицам и площадям, упиваясь гармонией Блистательного. Случись в это время вспомнить о далеком путешествии, не загрустить, нет, просто воспоминания постучатся из того уголка мозга, где живут много лет, двадцать кентавров сопровождают меня. Они выходят от Ростральных колонн попарно. Глухо стучат некованные копыта по Дворцовому мосту, блестят капли мелкого дождя на мощных плечах и спинах, развеваются длинные хвосты на невском ветру. Отряд сворачивает на Адмиралтейский проспект и спокойной рысью идет к Исаакию. На них никто не обращает внимания, они – часть этого города. Став у Медного Всадника почетным караулом, кентавры вместе со мной молчаливо всматриваются в перспективу вечно любимого, имя которому - Блистательный Петербург.