Тело Семёна Семёновича всегда страдало по малости его души. А душа по слабости – любила спать беспробудным сном и блудить духовно от первой же рюмки. Моей Княжьей воле никто из них троих никогда противиться не отваживался. Поэтому, когда мне хочется выйти за пределы квартиры проблем не возникает. Пока Семён Семёнович обувается, я забираюсь в его тело. И оно резво бежит на улицу, теряя, не поспевающего за ним законного хозяина на лестничной клетке. Но заботливо подбирает его, когда возвращается домой. Вышли мы как-то на днях с Галькой погулять. Смотрю, а у них там опять какая-то заваруха намечается. Галька ко мне жмётся, а в глазах – тоска такая, что мочи никакой нет. Не хочет, видно, сразу домой возвращаться. Уступил я. Свеликодушничал. Продвигаемся мы помаленьку сквозь толпу в сторону озера. Ну, думаю, пронесло. Так нет же! Чья-то лапа хватает меня за капюшон куртки, и изведшийся от нетерпения голос восторженно вопит в ухо: – Эй, братан! А давай, мы твою суку на этих кобелей натравим! Ой, не надо ему было так поступать! Галлий – мужик серьёзный. Глупых шуток не любит. Настолько глупых – и подавно. И вид у него внушительный: собака Баскервилей по сравнению с ним – мопсик недоношенный. Мотнул он гордо своей шейкой, которая потолще иной талии будет, и высказал прямо в лицо этому недоделанному юмористу всё, что о нём думал. Ему для этого даже на задние лапы подниматься не надо было, лишь чуть морду приподнять. Шут-недоучка естественно не ожидал такого поворота, а тем более реакции, последовавшей незамедлительно – Галлий шутил профессионально со знанием основ шутовского мастерства. Да и годы нашего знакомства не прошли для него даром. Вокруг нас мгновенно образовалось пустое пространство радиусом, примерно вдвое превышающим длину поводка. А тот, который предлагал нам восхитительно тупой и отвратительный план действий по нарушению правопорядка, убегая, оступился и растянулся в полный рост, зарывшись носом в вечерний апрельский асфальт. Когда он поднялся, из этого носа во всю капала его дурная кровь. Он прерывисто дышал и затравленно оглядывался, но звать на помощь явно никого не собирался. В его глазах светилось единственно разумное желание – поскорее смыться. Галька решил его пожалеть и пошутить с кем-нибудь другим. А тут и помощь подоспела в лице гражданина в каске и с дубинкой. В глазах Галия запрыгали весёлые искорки. Это означало, что представление ещё не окончено. Галька подобострастно поджал хвост и попытался выполнить команду «Смир-р-рно!» Но его рвение не было замечено, а потому Галлий начал демонстративно прятаться за мою спину. Как и следовало ожидать, это привлекло внимание. – Па-а-ачему без намордника? – оглушительно гавкнул тот, который не сразу пошёл на поводу у моего пёсика. Галлий старательно съёжился, убедительно изображая попытку сойти за щеночка. Показывая всем своим видом, что закон он уважает побольше, чем его пьяноватый хозяин. – Собаку на людей травите, гражданин? Моё тело ничего не ответило, только выразило лицом готовность к наказанию. Личность в нём проживает жалкая, так что это ему не впервой. Галька продолжал играть в умное животное, сообразившее, что опять всё на него пытаются свалить. Он обиженно взвизгнул. Когда поскуливает пёс таких размеров – это всегда выглядит как дикий испуг и проходит, как любая наглая лесть. Не то чтобы Галлий знал сие наверняка, но у него острый ум, и он безошибочно пользуется людским комплексом «царя природы». А это действует безотказно. Вот и на сей раз произвело впечатление – в голосе милиционера стали поубавилось: – Хотя он сам виноват, покусанный-то. Слышал я, что он тут вам предлагал. «Покусанный» к тому времени уже растворился в толпе, пытавшейся придти к консенсусу с омоновской стенкой посредством осколков кирпичей, противопоставляя их прочности резиновых дубинок. Надо сказать, что мы оказались несколько в стороне от главных событий. И поэтому могли не только довольно спокойно наблюдать за ними, но и обсуждать свои проблемы, не повышая голоса. А все это благодаря представительности Галлия! До милиционера это наконец-таки дошло. – Ладно, будешь очевидцем, – милостиво разрешил он законному владельцу тела, который был не в себе по причине моего там присутствия и слышать, естественно, ничего не мог. Затем, торопливо списав данные документа, услужливо вынутые из кармана левой рукой – правая меня пока слушается хуже, страж порядка спешно удалился в гущу происходящего. Гулять Галька больше, конечно, не захотел. *** А через несколько дней тихий Семён Семёнович стоял посредине комнаты и, ничегошеньки не понимая, крутил в руках повестку, выпавшую из газет. Галлий, присутствовавший при этом, в предвкушении очередной хохмы бил хвостом по ножке стола. Он хотел уже подать голос, но предварительно скосил глаза на кресло. Там, свернувшись калачиком, мирно почивал Князюшко. Галлий коварно решил его не будить. Интеллигентный Семён Семёнович стоять устал и обессилено рухнул в кресло. Прямо на Князюшку. Тот спросонья подскочил было до потолка, но быстро пришёл в себя и завладел ситуацией. – Катька! Жрать подавай! – заорал вежливый Семён Семёнович не своим голосом. Галлий, придворный шут императора Венцеслава, сосланный в конец двадцатого века и заточённый в собачью шкуру за использование в шутовском ремесле тайного магического мастерства, спешно ретировался на свой коврик – Князюшко начинали-с чудить. А уж этому лучше не мешать.