Сижу я как-то вечером, смотрю в зеркало и думаю, прав был Жванецкий: «Умных женщин не бывает: бывают очаровательно глупенькие и, ужас, какие дуры». Действительно, какой умный человек женского пола будет смотреться в зеркало, на ночь глядя, если ему известно наверняка, что проведет он эту ночь дома и в гордом одиночестве? Он знает, что зеркало ничего не покажет ему кроме дневного макияжа и того, что он прикрывает. Зачем тратить время зря? Лучше сразу сигануть в ванну, потом в постель и умереть там до утра. Я ж сижу, выглядываю что-то в зеркале. Ужас, какая дура! Даже мое отражение стало нервничать и строить мне мерзкие рожи. Наконец оно не выдержало моего нахального пристального взгляда, плюнуло, развернулось и ушло. Кресло, в котором я сижу, в зеркале осталось. И чашка, из которой я прихлебываю, там есть. А вот меня – нет. Объяснения происходящему – тоже нет. Говорил мне, правда, как-то мой последний сосед по постели, что у меня скверный характер. Что верно, то верно. Кто б мог подумать, что настолько! Сижу, рассматриваю засохшее кофейное пятно на подлокотнике. Если просто опустить глаза, то его полностью прикрывает мой левый локоть. В зеркале пятно есть, а локтя нет. Есть над чем поломать голову. Какое никакое, а развлечение. – Книжку б почитала хоть, что ли! Голос, нарушивший тиканье часов принадлежал неизвестно кому. Но этот неизвестно кто пребывал в состоянии откровенной паники. Зачем, спрашивается, читать книжку, если спать не хочется? И вообще, кому какое дело как я провожу свободное время! Но вот же лезут, лезут... Чашка в зеркале исчезла. Пятно – тоже. Подлокотники стали медленно таять. – У тебя кофе выкипит!!! Фигушки! Я чай пью. А чайник – вот он, рядышком на полу стоит. Надо же, характерец у кого-то – лишь бы поскандалить! В зеркале не осталось ничего, кроме тускло мерцающей лампочки, слабо напоминающей мою люстру. Однако и ее неумолимо заволакивала тьма. – У тебя крыша поехала!!! Ага. Уже! Работала бы я там, где я работаю, если бы это было так. И вообще это мое личное дело – едет моя крыша или она накрепко к чердаку гвоздями прибита. Из кромешной черноты, бывшей когда-то зеркалом вынырнул лысый седобородый китаец, но за пределы, ограниченные рамой высунуться не решился. Он злобно сверкнул на меня глазами и тоже исчез. – Глюки у тебя! Глюки!!! Знала бы я кому принадлежит этот голос, давно бы он у меня возмущался за дверью. От черной дыры в зеркальной раме повеяло югом и жарой. Из нее опять выплыл китаец и спросил: – Говорить будешь или слушать? Он явно надеялся, что я завоплю от ужаса и брошусь куда-нибудь от него подальше и поближе к оплотам современной цивилизации – телефону или снотворному. Не на ту напал. Вместо меня завопил от ужаса невесть чей голос. Я же сказала: – Валяй! – Куда? – не понял китаец. – Валяй, рассказывай, – уточнила я. – «Жизнеописания выдающихся бессмертных», пойдет? – Что?! Китаец испуганно дернулся. – У тебя мешки под глазами – помогает, – заискивающе затараторил он. – А-а-а. Он почему-то принял мой возглас за одобрительный и деловито зашуршал страницами рукописи, которую извлек откуда-то из-за своей спины. Из-за моей спины донеслось неодобрительное ворчание в адрес нечистой силы, всей вместе взятой, и – китайца в отдельности. – Я расскажу тебе о некой Нюй Цзи, торгующей вином, – нараспев начал китаец. – Ладно, только без непонятных слов. Он согласно кивнул и, водрузив на нос подобие очков, углубился в рукопись: – «Случилось одному бессмертному, проходя мимо ее дома, выпить ее вина; в залог уплаты он оставил ей «Книгу чистой девы» в пяти свитках. Открыв и познакомившись с его книгой, Цзи нашла в ней советы относительно питания жизненного принципа и интимного союза. Цзи тайком переписала главные из их, а затем, устроившись в отдельном доме, стала добрым вином залучать туда молодых парней и оставлять их ночевать, дабы на практике испытать книжные предписания. Так продолжалось 30 лет, лицо ее все молодело, словно было ей только 20. После многих лет появился тот же бессмертный. Он шутливо заметил Цзи: «Без учителя похищающий дао даже с крыльями не улетит». Тогда она оставила семью и последовала за бессмертным. Никто не может сказать, куда они ушли», – чтец интригующе замолчал, украдкой кидая на меня взгляды исподлобья. Паузу я умею держать профессионально. Китаец не выдержал тиканья будильника и сопровождающих его заунывных причитаний голоса, хныкающего в отдалении. – Тут описаны подготовительные ласки и техника любовного соединения, говорится об избавлении от всех болезней и продлении жизни того, кто способен в течение суток осуществить coitus reservatus на протяжении двенадцати копуляций, при этом следует сменить последовательно возможно большее число партнеров. «Если за одну ночь сменить десять партнеров, это высшая степень превосходства»! Указательный палец китайца перестал бродить по строчкам и восхищенно замер вместе со словами, слетевшими с губ. Даже голос, обличающе поносивший нечисть, озадачено затих. Судя по всему наступал момент кульминации, и все, умеющее произносить членораздельные звуки, замерло в ожидании моей реплики. – А конкретнее? – заговорщицки шепнула я. – А доброе вино? – китаец хитро мигнул узкими глазками. – А где сейчас Нюй Цзи? В глубине зеркала что-то по-женски противно щелкнуло. Китаец пугливо оглянулся: – Ну мне пора, – вдруг заторопился он. – До скорого! Суетливо помахав на прощание рукописью, китаец спешно исчез. Зеркало постепенно начало становиться зеркалом. Когда в нем появилось мое отражение, слева раздался облегченный вздох: – Слава тебе, господи! – Слушай, а ты кто такой? – Кто такой! Кто такой! Домовой! – А-а-а. Ну тогда помой посуду, – сонно пробормотала я, упала в постель и умерла там до утра.