Черный кот меланхолично передвигался по перилам балкона квартиры на последнем этаже. Он что-то нехотя выглядывал за блестевшими неестественной чистотой стеклами. Гелла Львовна сверилась со своими записями. Судя по всему, квартира была та самая. Кот привычно потыкался носом в закрытую дверь. Соблюдая им же заведенную традицию, поковырялся в ней лапой. Дверь никак не отреагировала на его усилия. Он запрыгнул обратно на перила и лениво глянул сначала вниз на деревья, мутневшие где-то в пятнадцати метрах, затем вверх – на плотно прикрытую форточку, задумчиво подвигал усами и сгруппировался. Гелла Львовна решила: «Теперь – в самый раз» – и игриво подмигнула полуденному солнцу. Она материализовалась в комнате одновременно с котом, аккуратно вышибшим своим телом форточку. – Ну во-о-от. Опя-я-ять. Когда же все это ко-о-ончится! – загнусил кто-то в противоположном конце комнаты. – Ерофей, ты меня вгонишь в гроб! Ерофей даже ухом не повел. Была б у него рука, он, наверняка, отмахнулся бы от говорившего, как от назойливой мухи. А так он, проигнорировав сей словесный шелест, уверенной поступью направился прямо к клетке, в которой безропотно влачил свои дни волнистый попугай. Гелла Львовна понимающе улыбнулась в предвкушении. Однако события развивались несколько иначе, чем она предполагала. Вопреки здравому смыслу птица радостно засуетилась, как только в поле ее зрения попал кот, и доверительно зачирикала, когда он наконец-таки после довольно продолжительной возни открыл клетку. – Воробей, заткни-и-сь. И без тебя-а-а голова трещит. Ур-р-оды... Оба! Ни «воробей», ни Ерофей не обратили абсолютно никакого внимания на этот выпад в их адрес. Они были заняты своим делом: попугай нетерпеливо подпрыгивал на жердочке, а кот пытался засунуть морду в клетку, задача была не из легких. Наконец он исхитрился и голова проскочила. Он чихнул и выплюнул ровнехонько в кормушку с пяток семечек, пару травинок и еще какую-то мелочь, явно входившую в птичий рацион. Проблем с тем, чтобы вынуть голову наружу у Ерофея не возникло – благодарный попугай изо всех своих силенок клюнул его в нос. Кот еще раз чихнул, спрыгнул на пол и направился к выходу из комнаты. Чувствуя себя атеистствующей ученицей начальной церковно-приходской школы, Гелла Львовна несмело подумала: «Наверно пошел за водой». Но и тут она ошиблась – за водой попугай полетел сам, кот лишь открыл ему кран. Абсурд происходящего неумолимо выталкивал Геллу Львовну вон из квартиры. Мало того, что кот и попугай весело плюхались в ванной, так еще и хозяин квартиры ее в упор не видел. Он, полусидя, утопал в голубых и розовых цветочках белоснежных наволочек и пододеяльников, старательно прикрывавших теплый уют пуховой постели по-ночному гостеприимного дивана. Пухленькие ручки, вяло порхавшие на фоне персидского ковра, свидетельствовали о том, что тот, кому они принадлежали вроде бы жив. Одна из них орудовала столовой ложкой. Другая – придерживала коробку с киевским тортом, куски которого послушно исчезали за ровным заборчиком слегка прокуренных, еще не чищенных с утра зубов. Над скептически искривленными губами бессовестно алел шарик бутафорского клоунского носа, розово-желтые паралоновые уши понуро качались в такт работающим челюстям, а над темечком жевавшего прыгали на пружинках два ярко-синих шарика, имитировавшие то ли усики бабочки, то ли приемные антенны инопланетянина. У Геллы Львовны крепла уверенность в том, что все это подстроено, что хозяин был заранее извещен о ее визите, и что весь этот спектакль, косящий под мирную бытовуху, играется специально для нее, ведьмы в отставке, в расчете на то, чтобы повлиять на беспристрастность ее инспекции. Но это было невозможно! Не было у этого лысеющего чистюли, пребывавшего в очередном и, как обычно, никем несанкционированном свыше, похмелье, таких связей. Не было! Не мог он заранее знать об инспекции. Но и не замечать после вчерашнего материализованную нечисть он тоже не мог. Однако... – Молодой человек! – в голосе Геллы Львовны звенела сталь. – Шла бы ты... А? – он поскреб розовую пятку, вынырнувшую по такому случаю из-под одеяла, и зевнув, добавил – Ладно, оставайся пока, но как люди придут – сгинь. Или хоть за занавеску спрячься... И не ку-у-ури-и-и-и-и... Пустая коробка перекочевала на журнальный столик, за ней последовала и ложка. На месте говорившего вырос мягкий холмик из двух одеял и трех подушек, на который, позевывая, прыгнул мокрый Ерофей. Мокрый «воробей» опустился на макушку «инспекторши» и философски прочирикал: – А что делать? А кому сейчас легко?