На седьмом ли, на пятом небе ли, Не о стол кулаком, а по столу, Не жалея казенной мебели, Что-то Бог объяснял апостолу, Горячился, теряя выдержку, Не стесняя себя цензурою, А апостол стоял навытяжку, И уныло блестел тонзурою. Он за нас отдувался, Каинов, Не ища в этом левой выгоды. А Господь, сняв с него окалину, На крутые пошел оргвыводы, И от грешной Тверской до Сокола Птичий гомон стих в палисадниках, Над лукавой Москвой зацокало И явились четыре всадника. В этот вечер, приняв по разу, мы Состязались с дружком в иронии. И пока расслабляли разумы, Апокалипсис проворонили. Все понять не могли – живые ли? Даже спорили с кем-то в «Опеле»: То ли черти нам душу выели, То ли мы ее просто пропили. А вокруг, не ползком, так волоком, Не одна беда, сразу ворохом. Но язык прикусил Царь-колокол, И в Царь-пушке ни грамма пороха... Только мне ли бояться адского? Кочегарил пять лет в Капотне я, И в общаге жил на Вернадского - Тоже, та еще преисподняя! Тьма сгущается над подъездами, Буква нашей судьбы - «и-краткая». Не пугал бы ты, Отче, безднами, Без того эта жизнь не сладкая. Может быть, и не так я верую, Без креста хожу под одеждою, Но назвал одну дочку Верою, А другую зову Надеждою.