КРЕПОСТЬ ВЛАДЫКИ Наша туристская группа прибыла в город Гори поездом из Тбилиси в шестом часу вечера. Самая романтическая часть маршрута, путешествие по Военно-Грузинской дороге, осталась позади, но впереди был еще весьма приятный для всех пятидневный отдых на турбазе «Зеленый мыс» возле Батуми, на берегу «самого синего в мире» Черного моря. Вся группа предпочла бы сразу попасть из Тбилиси на Зеленый мыс, но план маршрута предусматривал, разумеется, заезд в город Гори с наиважнейшим для того времени мероприятием: посещением дома–музея И.В. Сталина. В Союзе еще не началась компания по развенчиванию культа личности Сталина, Хрущев еще не выступил со своим сенсационным докладом, но в газетах стало поменьше славословий вождю, а по радиотрансляционной сети перестали по несколько раз в день передавать песни о Сталине. Но здесь, в Грузии, на всех турбазах висели его портреты, на ветровых стеклах автобусов и грузовиков были приклеены его фотографии, и даже велосипедисты в рамку зеркала заднего вида вставляли фотографию генералиссимуса Сталина с его сыном Василием в форме генерал-майора авиации. Положив свой багаж в кузов присланного турбазой грузовичка, сопровождаемая работником турбазы наша группа, постепенно остывая от потной духоты общего вагона, прошла километра полтора по широким пыльным улочкам, и попала на турбазу, размещенную в здании школы. В каждой классной комнате стояло 10 – 12 металлических коек с продавленными сетками и несколько тумбочек. Распределившись по койкам и тумбочкам, все вновь прибывшие собрались во дворе турбазы, и расположились на врытых в землю скамейках напротив небольшой эстрады. На ней вскоре появился высокий стройный брюнет лет 45, в белом костюме и с шикарным аккордеоном на ремне. Это был массовик, организатор так называемых культурно-массовых мероприятий. Он предложил собравшимся спеть какую-нибудь популярную песню, и мы дружно затянули: В мире нету гор прекраснее Кавказа, Среди двух морей раскинулся тот край, Хочешь ехать на Кавказ, — больше денег меньше фраз, Собирай чемодан и приезжай! Такая готовность к активному взаимодействию пришлись массовику по душе, и он тут же предложил разучить новую песню, которую очень легко запомнить. Песня была не только проста, но и примитивна, и, действительно, запоминалась очень легко. Мы приехали сюда, ах, здрасьте! Сами знаете куда, ах, здрасьте! Чтобы здесь нам не скучать, ах, здрасьте! Будем петь и танцевать, ах, здрасьте! Не менее легко запоминался и наивно-самоуверенный припев: Много у нас вопросов, Каждый турист философ, Это надо понимать, Это надо со-о-бражать! На крылечко турбазы вышел маленького роста человек с коротко стрижеными остатками седых волос на голове, позвонил в школьный колокол и предложил всем вновь прибывшим идти в столовую ужинать. Ужин выглядел более чем странно: две-три столовые ложки сваренной слипшейся серой вермишели со слабыми следами какого-то соуса и стакан теплого мутного чая. Туристы не были избалованы кулинарными изысками и на других турбазах и понимали, что их путевки дешевы: всего 880 рублей за 18 дней с учетом переездов на автобусах и поездах, и что накормить молодых людей с отменным аппетитом за такие деньги совсем непросто. Но в этот день вся группа к тому же и не обедала, поскольку покинула турбазу в Тбилиси до обеда, получив какой-то скромный «перекус» сухим пайком. Чтобы дать современному читателю возможность представить величину стоимости путевки, можно указать, что стоимость пол-литровой бутылки водки была в то время около 26 рублей. Водка в Союзе была всегда некоторым валютным эквивалентом, определяющим стоимость товаров и услуг, особенно в сельской местности. Поэтому стоимость путевки составляла, можно сказать, 33,8 у.е. Месячная стипендия студента провинциального ВУЗа составляла от 10 у.е. на младших курсах до 20 у.е. на старших, но это уже при условии, что студент был отличником и получал повышенную стипендию. Обычно путевку можно было приобрести не за полную стоимость: две трети стоимости путевки оплачивал профсоюз, так что такая путевка обходилась «трудящемуся» примерно в 11 у.е. Были и практически бесплатные льготные путевки, но их количество было весьма ограничено. Выйдя из столовой после столь скудного ужина, туристы решили заявить протест. Ничего о том не ведая, аккордеонист, увидев вновь собравшихся на лавочках людей, которых он должен был развлекать и организовывать, заиграл аккомпанемент к песне, которую мы только что с ним разучили, а в ответ оголодавшие путешественники дружно грянули: Мы приехали сюда, ах, здрасьте! Здесь паршивая еда, эй, бросьте! Чтобы здесь не голодать, ах, здрасьте! Будем жалобу писать, на-чальству! После второй строчки бедный аккордеонист чуть запнулся, но затем мужественно продолжил аккомпанемент, а мы его не подвели, продолжив песню в «штатном» варианте, поскольку новых слов просто не усели еще придумать. Не слыхали ль до сих пор, ах, здрасьте! Этот наш чудесный хор, ах, здрасьте! Мы покажем в тот же час, ах, здрасьте! Коллектив чудесный наш, ах, здрасьте! Мы спели еще несколько туристских песен, и, дождавшись вечерней прохлады, разбрелись по спальным местам. На утро «чудеса» в столовой продолжились: каждому в тарелочку положили по три кусочка мяса с небольшим количеством соуса, но без гарнира. По всем данным это был гуляш к вчерашней вермишели. Так что конфликтная ситуация должна была бы получить дальнейшее развитие, но тут возникли новые обстоятельства. Староста группы сообщил, что ему предложили до обеда предпринять дополнительную экскурсию в расположенное неподалеку от Гори село Уплисцихе, где во время оно в неприступной крепости грузинские цари хранили свою казну. Доставка туда и обратно автобусом, показывать крепость будет экскурсовод, стоимость — всего-то 2 рубля с человека. Посещение же музея Сталина состоится лишь после обеда, так что плановое мероприятие, ради которого нас сюда завезли, сорвано не будет. Вот ведь чудеса в решете! В Мекке сталинизма, прямо-таки рядом с колыбелью Вождя, налицо было явное возрождение мелкобуржуазной традиции с использованием в корыстных целях, как служебного положения, так и социалистической собственности! Примитивная кража то ли завтрака, то ли ужина была дополнена предложением «левой» экскурсии с использованием автобуса, который, несомненно, являлся объектом социалис¬тической собственности. Не исключено, что этот автобус официально числился за турбазой! Но все эти «высокие материи» мало кого волновали. Практически вся группа решила принять участие в экскурсии. Вскоре к турбазе подъехал переделанный в автобус «газон», как называли тогда самый популярный 2,5 тонный грузовик ГАЗ 51, признанный королем российских проселков. Ехать пришлось недалеко — километров 10. Автобус остановился у подножия огромной вулканической скалы. Склоны ее были почти отвесны, но для посетителей в них были вырублены ступени. Медленно поднявшись наверх, экскурсанты увидели довольно большую площадь с остатками каких-то древних сооружений. Дав всем отдышаться, экскурсовод завела свою «песню», в начале которой она сообщила, что древний город был заложен на этом месте еще в 1 веке до новой эры. В переводе на русский Уплисцихе означает «Крепость владыки». Наибольшего расцвета этот город достиг в IX – X веках, в XIII веке был разграблен монголами и так далее. Услышав это сообщение, я подумал, что ограбление Уплисцихе было совершено монголами, скорее всего, в 1223 году. когда тумены Джебе-нойона и Субедея-багатура, посланные Чингиз-ханом для разведки, обогнули Каспий с юга, вторглись в Закавказье и прошли его двигаясь с юга на северо-запад. Затем, они вернулись к Каспийскому морю, и, обойдя таким образом Кавказский хребет, ворвались в Дагестан и далее вышли к Азовскому морю. Там у речки Калки, монголы разгромили русско-половецкое воинство, нанеся ему тяжелейшие потери, а потом преследовали его остатки до самого Днепра. Выслушав первые объяснения экскурсовода, трое из группы, имевшие при себе фотоаппараты, отстали от экскурсии. Понимая, что в это место они вряд ли когда-нибудь попадут, эти трое предпочли заняться, выбором и сохранением зримых сюжетов, пропуская по необходимости устную информацию, которая все равно неизбежно забудется, К тому времени я был уже фотолюбителем примерно с пятилетним стажем, и стал увлеченно выбирать с помощью видеоискателя своего «Зоркого» наиболее интересные кадры и делать снимки, которые показали бы древний театр, скамьи и сцена которого были высечены в скале. Неожиданно кто-то сильно ударил меня сзади по правому плечу. Раздраженно обернувшись назад, я увидел стоящего за моей спиной небольшого роста, но весьма крепкого телосложения кавказца лет тридцати с широченной грудью и короткими сильными руками. — В чем дело? — не слишком приветливо спросил я. — Сфатаграфируй нас, — ответил широкогрудый, показывая рукой на второго мужчину, высокого роста и худощавого, стоявшего поблизости. С этими словами до меня долетел такой густой запах крепкого винного перегара, что я сразу понял: спорить тут не надо. В конце концов, на одной пленке в аппарате было не меньше 34 кадров, и испортить один кадр не составляло проблемы. Тут же в памяти не совсем к месту всплыли хайямовские строки: «Не ставь ты дураку хмельного угощенья, чтоб уберечь себя от чувства отвращенья…». Поставив обоих кавказцев рядом, я выбрал кадр, чтобы не обрезать им на снимке ноги, старательно навел объектив на резкость, определил на глаз экспозицию и диафрагму, выставил их на аппарате, после чего нажал кнопку затвора. Качество оптической системы наводки на резкость было на моем «Зорком» настолько плохим, что никто, кроме меня самого, не мог обычно добиться четкости снимка. Разве что при больших диафрагмах, когда аппарат автоматически обеспечивал большую глубину резкости. Это сейчас «фотолюбителю» достаточно нажать одну кнопку на аппарате, не имея понятия ни об экспозиции, ни о диафрагме, сдать отснятую пленку в ателье и получить готовые цветные фотографии. А в те канувшие в Лету годы большинство фотолюбителей сами проявляли пленки в специальных пластмассовых бачках, делали их промывку, обработку фиксажем, снова промывку и, наконец, сушку. А потом следовало печатание на фотобумаге с помощью увеличителя простых черно-белых фотоснимков и их последующая обработка при красном свете по тому же циклу (проявление — промывка — закрепление — промывка — сушка). Как только я щелкнул затвором своего аппарата, широкогрудый тут же обратился к моему коллеге Роману: — А теперь ты сфатаграфируй нас! Роман был, также как и я, из Львова, но был постарше меня лет на десять. По его словам, он преподавал в одном из техникумов. У него был «ФЭД», самый популярный фотоаппарат, выпуск которого начали еще до войны в колонии А.С. Макаренко для беспризорников. Роман тоже не стал артачиться из-за одного кадра, и сделал снимок. — А теперь ты сфатаграфируй нас! — обратился широкогрудый к третьему и последнему обладателю фотоаппарата, харьковчанину Олегу, тоже пытавшемуся заснять руины древнего театра. Олегу было за тридцать, он работал в каком-то конструкторском бюро, и имел самый дорогой по тем временам фотоаппарат «Киев» с хорошей оптикой и встроенным фотоэкспонометром, К тому же и заряжен был его фотоаппарат цветной пленкой. Технология обработки такой пленки и фотоснимков была настолько сложна, что, как правило, цветной фотографией занимались только профессионалы. Тем не менее, Олег нехотя щелкнул затвором своего аристократического «Киева». — А теперь, — заявил широкогрудый, — зови всех, пойдем к нам вино пить! — Кого это всех? — А вот всех ваших, что с вами вместе приехали. — Да нельзя их всех звать. Они приехали на экскурсию, с ними экскурсовод. Примерно через час экскурсия закончится, они пойдут к автобусу и уедут в Гори. Мы должны попасть на этот же автобус вместе с ними. Так что и мы имеем времени не больше часа, чтобы пойти с вами. — Хорошо, пошли вы с нами, — согласился широкогрудый. Перспектива познакомиться с местными сельскими жителями в условиях живого общения за стаканом сухого грузинского вина обещала быть более интересной, чем продолжение экскурсии по мертвому городу-крепости и вся наша троица последовала за широкогрудым. Однако он пошел не к ступеням, по которым все обычно поднимаются в крепость, а в другую сторону. Вскоре мы увидели прорубленный в скале округлый туннель, метра три в диаметре, идущий вниз с уклоном около 45 градусов. Стенки туннеля были отшлифованы так, что можно было съезжать вниз на ногах, как с ледяной горки. Когда-то врагам, напавшим на Крепость Владыки, надо было взбираться по этому скользкому туннелю наверх, а сверху их встречали стрелами, копьями и камнями защитники. Наверное, и монгольские воины в 1223 году поднялись именно по этому тоннелю, чтобы ограбить город. Я даже представил себе, как они это сделали: собрали у входа в тоннель толпу из стариков, женщин и детей, и погнали их впереди себя как живой щит… Рубите, рубите, молодых и старых, Взвился над вселенной монгольский аркан! Повелел, повелел так в искрах пожаров Краснобородый бич неба— Батыр Чингиз-хан! Выйдя из туннеля, мы пошли не по дороге, а напрямик через сады и огороды села. Так нас повел широкогрудый, который представился нам Николаем. Он прилично говорил по-русски. Его молчаливого напарника, который почти не говорил по-русски, звали Саша Папиашвили. Он был шофером в местном колхозе. Николай предлагал нам по дороге рвать в садах абрикосы и другие фрукты, уверяя, что хозяева ничего против этого не скажут. Хозяева, как суслики у норок, неподвижно стояли на своих делянках, молча провожая взглядами незваных гостей. Как и крестьяне где-нибудь на Украине или в Белоруссии, одеты они были в поношенные одежды, выгоревшие за много лет на солнце и ставшие теперь одинаково серыми. На голове у каждого.— выгоревшая кепка. Это были обычные сельские труженики, ничем не похожие на тех грузин, которые продавали мандарины на базарах российских или украинских городов. Тем временем по дороге выяснились некоторые интересные подробности из жизни наших новых знакомых. Оказалось, что младшая сестра Николая, Лиза, этой весной вышла замуж за Сашу Папиашвили, но Николай на свадьбе не был, потому что находился в тюрьме. (Вах! Какая уважительная причина, а?!). И вот теперь, выйдя из тюрьмы, он приехал сюда с отцом и другими близкими родственниками из Сталинири, где все они жили, знакомиться с мужем сестры и его родней. Это радостное событие и послужило поводом для праздника в доме Саши Папиашвили. Дом этот представлял собою одну комнату с тремя стенками и плоской крышей. Четвертой стеной служила широченная двухстворчатая дверь, похожая больше на ворота. Она отгораживала жилую комнату от вытоптанного, без единой травинки, дворика, в котором суетились три или четыре небольших куренка. Осталось неизвестным, было ли у Саши еще какое-то жилье, или вся его недвижимость была представлена этой саклей, обставленной весьма просто и скромно. Нас усадили за длинный накрытый скатертью дощатый стол, на котором тут же появился глиняный кувшин с сухим вином. — Видишь, как Саша вас принимает, — обратился к нам Николай. — Он сказал ей цыпленков резать! — Ни в коем случае! — горячо возразили мы. — Никаких цыплят! У нас не больше получаса, и мы должны будем идти на автобус. «Цыпленки» были спасены, вино из кувшина разлили по стаканам, и Саша произнес на грузинском языке свой первый тост. Как и все тосты при грузинском застолье он был трогателен, многословен и наполнен благими пожеланиями нашим родителям и нам, оказавшимся так далеко от дома, счастливого продолжения нашего путешествия и благополучного возвращения домой. Переводил тост Николай, и после такого теплого к нам обращения нельзя было не выпить весь стакан вина. Это было легкое молодое вино последнего урожая, оно не было кислым и приятно освежало. Вот только с закуской было что-то не так. На большем блюде в центре стола лежало несколько пучков зеленого лука и еще какая-то зелень. А если вспомнить, каков был вчера на турбазе ужин, а сегодня завтрак, то самое легкое вино должно было возыметь самое оглушающее действие. При этом хозяева выразили надежду, что мы их всех еще раз сфотографируем. Лиза, жена Саши, красивая брюнетка с гладко зачесанными волосами, подкладывала в блюдо зеленый лук и зелень, но это совсем не спасало положения. Вспомнив о трудностях при наводке своего аппарата на резкость, после примерно третьего стакана вина, я предложил сделать паузу и приступить к фотографированию до того, как все фотографы захмелеют. Но с моим предложением не посчитались. Об автобусе как-то все забыли, и когда я все же стал благодарить хозяев за гостеприимство и призывать своих старших товарищей идти к автобусу, выяснилось, что автобус уже ушел! Правда, нас успокоили тем, что скоро будет идти электричка, и мы сможем на ней вернуться в Гори. Но все же гости почувствовали некоторое беспокойство, встали из-за стола и поблагодарили хозяев за угощение. Откуда ни возьмись, во дворе появились молодые и старые люди, а так же дети. Очевидно, все это были родственники Лизы и Саши, и мы принялись их фотографировать. Справившись с этим делом и попрощавшись, мы пошли, ведомые все тем же Николаем, на станцию. Он опять повел нас не по улице, а через сады, и предлагал брать, сколько хотим слив, абрикосов и других фруктов, какие только попадутся. Поскольку мы не имели никаких сумок, Николай предложил нам выпростать из штанов рубахи и собирать фрукты в подол. Хозяева садов, как и раньше, провожали это шествие взглядами, но никаких замечаний не делали. Даже тогда, когда Роман и Олег стали собирать фрукты в подолы рубах. Вскоре вся компания добрела до станции. Роман и Олег тут же повалились на лавочку, стоявшую на перроне, и заснули мертвым сном. Николай пошел на станцию уточниться с поездом, а я остался стоять возле лавочки, всеми силами заставляя себя бодрствовать. Я знал, что стоит мне лечь и расслабиться, как лавочка поло мной начнет вращаться все быстрее, дурнота подкатит к горлу и справиться с рвотой будет практически невозможно. И это прямо на перроне, среди бела дня! Чтобы такого позора не случилось, я волевым усилием заставлял себя оставаться на ногах и бодрствовать. Вернувшийся вскоре Николай сказал, что поезд будет через полчаса. — Сергей, смотри, как они спят, — обратился ко мне Николай. — Давай снимем с них фотоаппараты и спрячем их, а потом, когда они проснутся, мы их испугаем, скажем, что не знаем, куда они делись. Оба, и Роман и Олег, спали так крепко, что нам удалось снять с них фотоаппараты, не потревожив их сна. Вот только испугать их нам не удалось, потому что, когда пришла электричка, они продолжали спать, и мне с Николаем пришлось их будить и срочно вести в вагон, нацепив на них фотоаппараты. Перед приходом поезда Николай сделал мне еще одно странное предложение. — Хочишь, сейчас пайдем по поезду, я вперед, а ты — за мной. Пока дойдем от последнего вагона до первого, — я тебе несколько часов дам. — Нет, — ответил я, — не хочу. Мне своих часов достаточно. Минут через 15 поезд прибыл в Гори. Мы вышли из вагона и прошли на привокзальную площадь. Николай попрощался с нами, он должен был ехать дальше, в Сталинири. А мы направились к такси, чтобы быстрее прибыть на турбазу. Роман полез в переднюю дверцу и сказал шоферу: «На турбазу, …!», завершив фразу брутальной матерной бранью. Шофер – грузин сурово нахмурился и сказал: «Убирайся отсюда! Таких, как ты, я не вожу!» Мы уже знали, что грузины не переносят русского мата и вместе с Олегом вытащили захмелевшего Романа из машины. Пришлось искать другой способ передвижения. Вскоре такое средство было найдено. Неподалеку стояла тележка, явно предназначенная для перевозки пассажиров и багажа. Тягловой силой был ослик, запряженный в легкий двухосный экипаж. Спереди экипажа было сидение для кучера и пассажира, а сзади, за их спиной, находилась небольшая горизонтальная площадка, на которой легко размещались два-три чемодана или два пассажира, которые, сев на площадку и свесив вниз ноги, вполне могли использовать этот экстравагантный экипаж для короткой поездки Сговорившись с возницей о цене, мы разместились на повозке. Пьяный Роман лежал на грузовой площадке и во все горло распевал: «Танцевать я совсем не могу, спотыкаюсь на каждом шагу. Ах, зачем ты опять и опять, приглашаешь меня танцевать…». Дойдя до этого места, он начинал все с начала, потому что не знал слов. В таком виде мы и доехали до турбазы. Ворота открыл сам директор, тот самый низенький человек с остатком стриженых седых волос на голове. Он открыл ворота настежь, а наш возница не остановился на улице, а под аккомпанемент песни, исполнявшейся пьяным Романом, лихо завернул своего ослика прямо на середину двора. Расплатившись с возницей, вся троица ринулась в столовую, но, увы, обед уже закончился, и все сознательные туристы убыли в музей Сталина! Все же одна из женщин, работница столовой, показала на небольшой стол в углу зала и предложила нам немного подождать. Все трое сели за столик, чувствуя, как быстро они трезвеют, и какой волчий аппетит в них разгорается. В это время к ним приблизился директор турбазы и на плохом русском языке стал говорить: «Вот видите, вы опоздали, а это нельзя. Вы нарушили распорядок, а мы можем вам не дать…» Тут нарушители распорядка дня дружно вскочили на ноги и спросили: «Скажите, пожалуйста, где здесь ближайший ресторан?» Директор испуганно замахал руками: «Нет- нет, мы дадим вам обед, но вы учтите…». Они учли, компромисс был достигнут. Никто никого больше не беспокоил угрозами жалоб. Мы нарушили, и вы нарушили. Все, мы квиты. Тем более, что сегодня же вечером вся тургруппа уезжает поездом в Батуми и встреч с директором турбазы в городе Гори больше не предвидится. Новая группа прибудет тем же поездом, которым уедем мы, их, как и нас, опять «обмишулят» с завтраком и ужином, а потом предложат осмотреть «Крепость владыки» и все опять повторится с начала. Как в песне. Тут загулявшим и опоздавшим принесли суп, котлеты с гарниром и компот. Мы смели все это за пять минут и побежали в музей Сталина. Там мы и догнали свою группу. Прошло некоторое время, путешествие наше закончилось и мы разъехались по домам, Дома я сразу же занялся фотографией. Оказалось, что все снимки, сделанные в доме Саши и Лизы Папиашвили, получились с хорошей резкостью, несмотря на то, что я делал их в состоянии достаточно сильного опьянения. А вот снимки с изображением пьяных Олега и Романа получились размытыми, нерезкими. Наверное, я здорово напрягался, снимая родню Лизы и Саши, и заставлял себя в некоторые моменты трезветь. Другое дело расположение и самые невообразимые и нелепые позы фотографируемых. Некоторые снимки с этой точки зрения показались мне явно неудачными. Поэтому я отпечатал все снимки в одном экземпляре, и послал их супругам Папиашвили с просьбой выбрать из них подходящие, которые обещал дополнительно распечатать и прислать. Вскоре был получен ответ. Вот он. «Здравствуй, Сергей! Кроме тебя мы не получили ничего. Помни Николай. Он вам провожал. И после того я видел его только один раз, и то он спал вечным сном. Пришли нам все снимки, что ты прислал нам. И где Николай сделай их больше. Николай бедни сестра Лиза.» Таких писем я больше никогда не получал. Как поэтично, как образно все описано! Какие неожиданные и жестокие повороты делает иногда жизнь! «Николай бедни сестра…». И все понятно, несмотря на недостаточное владение русским языком. Очевидно, фотографии были получены Лизой только от меня. Ни Роман, ни Олег ничего ей не прислали. Очевидно, брат ее, Николай, не оставил свои прежние криминальные занятия, и где-то наткнулся на нож своих «дружков». Я сделал целый пакет фотографий и послал его бандеролью Папиашвили. Ответа не последовало. Но была еще одна неожиданная встреча, замкнувшая цепь событий в Уплисцихе: в сентябре Роман появился в качестве одного из двух руководителей курсового проекта по деталям машин в моей студенческой группе! Надо же такому случиться! И вправду, мир тесен! Я отдал Роману все фотографии, запечатлевшие его «пьяный марш» через сады в Уплисцихе, а Роман сделал так, чтобы моим проектом руководил другой преподаватель, его напарник. И правильно сделал: для нас обоих так было удобнее.